Белый Бушлат - Герман Мелвилл

Со всех сторон узкие морские заливы, подобно фьордам, врезаются в зеленый гористый берег, и на фоне высоких хребтов бухточки эти смахивают скорее на Лох-Катрин [264], нежели на озеро Леман [265]. И хотя Лох-Катрин был воспет знатным шотландцем Скоттом, а Женевское озеро — не менее знатным лордом Байроном, здесь, в Рио, и Лох и озеро показались бы всего лишь двумя дикими цветками среди пейзажа, почти не охватного для глаза. Ибо широкая синева бухты простирается далеко-далеко, вплоть до тех округло вздымающихся бледно-зеленых холмов, фоном для которых служат фиолетовые вершины и трубы гранитных Органных гор, как нельзя более удачно названных, ибо в грозовую погоду они громовым грохотом отдаются в заливе, заглушая многоголосый бас всех соборов Рио. Напрягайте свои глотки, возвышайте свои голоса, притопывайте ногами, ликуйте, Органные горы! И пусть ваши Te Deum'ы[266] прокатятся вокруг всего земного шара!

Что из того, что более пяти тысяч пятисот лет [267] эта великолепная бухта Рио оставалась скрытой горами, неведомой католикам-португальцам? За века до того, как Гайдн исполнял свое «Сотворение мира» перед императорами и королями, эти Органные горы сыграли его ораторию перед самим Создателем. Но слабонервный Гайдн не смог бы вынести этот громозвучный, словно пушечные раскаты, хор, ибо автор музыкальных гроз под конец сам не выдержал страшного грохота, вызванного бомбардировкой Вены Наполеоном и умер.

Впрочем оргáнами являются все горы: Альпы и Гималаи, Аппалачская цепь, Урал, Анды, Зеленые и Белые горы. Все они вечно будут играть оратории: и «Мессию», и «Самсона», и «Израиля в Египте», и «Саула», и «Иуду Маккавея», и «Соломона» [268].

А архипелаг твой, Рио! Прежде чем на древнем Арарате Ной поставил свой ковчег на якорь, в бухте твоей уже стояли на якоре все эти зеленые скалистые острова, которые я теперь вижу. Но не бог построил на вас, острова, эти длинные ярусы батарей; и не был Спаситель крестным отцом на крестинах угрюмой крепости Santa Cruz[269], хотя она и получила название в честь его, божественного Князя Мира!

А твой амфитеатр! На широком просторе твоей бухты могли бы восстать из мертвых в день Страшного суда все военные корабли всего мира, представленные флагманами их флотов: флагманами финикийских вооруженных галер Тира и Сидона [270], эскадр царя Соломона, ежегодно плававших в Офир [271], откуда много-много лет спустя отправились акапулькские флоты [272] испанцев со слитками золота вместо балласта; флагманы всех греческих и персидских судов, что сцепились в смертельной схватке при Саламине [273]; всех римских и египетских галер, которые, как орлы, окровавленными таранами клевали друг друга при Акциуме [274]; всех ладей датских викингов; всего москитного флота Абба Туле [275], короля Пелу [276]; всех венецианских, генуэзских и папских флотов, столкнувшихся с турками при Лепанто [277]; обоих рогов полумесяца испанской Армады [278]; португальского отряда, который под началом отважного Гамы [279] покарал мавров и открыл Молуккские острова; всех голландских флотов, ведомых Ван Тромпом [280] и потопленных адмиралом Хоком [281]; сорока семи французских и испанских линейных кораблей, в течение трех месяцев тщетно пытавшихся снести Гибралтар; всех семидесятичетырехпушечных кораблей Нельсона, метавших громы под Сент-Винсентом [282], при Абукире, Копенгагене [283] и Трафальгаре; всех вооруженных торговых фрегатов Ост-Индской компании [284]; военных бригов, шлюпов и шхун Перри [285], рассеявших английские военные силы на озере Эри; всех берберийских корсаров, захваченных Бейнбриджем [286]; военных каноэ полинезийских королей Тамеамеа [287] и Помаре [288] — да, все они до единого с коммодором Ноем в качестве их старшего лорда адмиралтейства могли бы в лице своих флагманов стать на якорь в этой гостеприимной бухте Рио и, развернувшись, салютовать старейшему в мире мореходцу.

Рио представляет собой Средиземное море в миниатюре, и то, о чем говорили сказания насчет входа в него, здесь до известной степени осуществлено, ибо тут, у входа, стоит один из Геркулесовых столпов [289] — гора Сахарная Голова тысячу футов высотой, слегка наклоненная в сторону, подобно Пизанской башне [290]. У ее подножия притаились, словно два сторожевых пса, батареи Жозе и Теодозия, между тем как на противоположном берегу вам угрожает расположенный на скале форт.

Пролив между ними, единственный вход в гавань, кажется настолько узким, что ничего не стоило бы перебросить с одного берега на другой галету. Вы ничего не увидите из замкнутого горами участка моря, пока изрядно не продвинетесь вглубь. Но что за вид открывается тогда! Столь же разнообразный, что и Константинопольский порт, но тысячекрат [291] грандиозней.

Когда «Неверсинк» входил в гавань, была подана команда:

— Марсовые по вантам, брамсели и бом-брамсели убрать!

В тот же миг я бросился взбираться по вантам и вскоре оказался на своем насесте. В каком восторге повис я над грот-бом-брам-реем! Паря высоко в эфире над этой несравненной бухтой, меж тем как перед упоенным взором моим раскрывались все новые красоты этого прекрасного мира, я чувствовал себя головным в станице ангелов, только что спустившихся на землю с какого-нибудь светила Млечного Пути.

LI

Один из «людей» имеет на шканцах аудиенцию у коммодора и командира корабля

В глубочайших тайниках могучей души нашего благородного грот-марсового старшины — несравненного Джека Чейса — зародилась тщательно обдуманная и подкрепленная вескими аргументами мысль, что нашей команде необходимо предоставить хоть одно увольнение на берег, прежде чем мы снимемся с якоря.

Здесь уместно будет сказать, что касательно таких вещей ни один матрос на корабле никогда не посмеет выступить застрельщиком, если только по званию он не поднялся выше матроса первой статьи; и ни один представитель экипажа (если только он не унтер-офицер, то есть марсовой старшина, артиллерийский унтер-офицер или боцманмат) даже и не помыслит выступить перед высшим начальством на корабле с просьбой о каком-либо послаблении себе или товарищам.

Всесторонне обсудив этот вопрос с несколькими бывалыми старшинами-рулевыми и другими степенными морскими вояками, Джек, держа в руке шляпу, стал в один прекрасный вечер у мачты и, дождавшись, когда капитан Кларет приблизился, отвесил поклон и обратился к нему с изящно сымпровизированной поэтической речью. В своих сношениях со шканцами Джек всегда полагался на то, что он всеобщий любимец.

— Сэр, Рио очаровательная гавань, а мы, бедные мореходцы, ваши надежные морские воины, о отважный капитан, которые с вами во главе не побоялись бы взять на абордаж даже Гибралтарскую скалу и захватить ее штурмом, мы, несчастные, о отважный капитан, только смотрим на этот восхитительный пейзаж, пока все глаза свои не проглядим. Не согласится ли капитан Кларет предоставить своей команде один день увольнения на берег и тем самым обеспечить себе вечное блаженство, ибо наши переполненные фиалы будут вечно подыматься за его благополучие?

Закончив, таким образом, словами Шекспира, Джек снова поклонился капитану, сделав широкий жест шляпой, а потом, приставив край ее к губам, склонив голову и приняв изящно-небрежную позу, замер воплощенным образом немой, но красноречивой мольбы. Казалось, он говорил: «Великодушный капитан Кларет, мы, прекрасные ребята и отменные храбрецы, всецело полагаемся на вашу несравненную доброту».

— И для чего вам понадобилось это увольнение на берег? — уклончиво ответил капитан, напускным высокомерием стараясь скрыть свое восхищение Джеком.

— Ах, сэр, — вздохнул Джек, — почему измученные жаждой верблюды стремятся испить воды из источника и поваляться на зеленой травке оазиса? Разве не вернулись мы только что из странствий по Сахаре океана? И разве Рио не являет собой такой зеленый оазис, доблестный капитан? Неужто вы хотите держать нас на привязи якоря, когда, лишь чуточку удлинив наш канат, вы могли бы дать нам возможность пощипать траву? Разве не тягостно, капитан Кларет, месяцами быть заключенными в темнице батарейной палубы и даже не понюхать, как пахнет сладкий лимон? Ах, капитан Кларет, вспомните, что поет сладкозвучный Уоллер [292]:

Но среди волн как можно вечно жить?Стихии водной нас не прокормить.

По сравнению с таким пленником

Счастлив стократ, кто смертью пал героя,Когда с Атридами он шел на Трою!

Перевод Попа [293], сэр, не греческий оригинал.