Волшебство любви - Кэролайн Линден

— Вам не нравятся картины? — спросил Эдвард.

— Должна признаться, что я не очень разбираюсь в живописи. — Франческа остановилась перед одной из картин, изучая подпись художника. Похоже, фамилия художника была все же Ватто, а не Уоттс.

— А что означает для вас разбираться в живописи? — Эдвард подвел ее к большому холсту с изображением купающейся богини Дианы, застигнутой Актеоном. — Вам нравится эта картина?

— Да, — сказала Франческа. — Мне нравится игра света и тени.

— Но?.. — услужливо поинтересовался Эдвард.

Она колебалась с ответом:

— Мне не следует об этом говорить.

— Я настаиваю. — Он остановился и повернулся к ней, в глазах его был неподдельный интерес. Франческа улыбнулась, чтобы скрыть внезапное волнение.

— Вы сочтете меня безнадежной невежей, и потому я не скажу.

— Теперь вы просто обязаны мне рассказать.

Сейчас она всецело владела его вниманием. Он даже слегка наклонился к ней, буравя взглядом. Когда-то ее нервировал этот взгляд, она думала, что он пытается ее устрашить. Сейчас она находила этот взгляд возбуждающим, она вспомнила, какова на ощупь его кожа, вспомнила мускулистую тяжесть его тела, когда он прижимался к ней, вкус его губ, и улыбка заиграла у нее на губах.

— Я должна? С какой стати, сэр?

— Потому что… — Он продолжал пытливо заглядывать ей в глаза. — Потому что вы меня заинтриговали, было бы жестоко и дальше держать меня в неведении. Вы не хотите, чтобы я мучился?

— Мучился? Разве я вас пытаю?

— Беспощадно, — пробормотал Эдвард.

Но несчастным он при этом не выглядел. Отнюдь. Похоже, он был бы даже рад, если бы она всерьез начала его пытать.

Сколько бы она ни приказывала себе не думать о запретном, воображение жило своей жизнью и отказывалось подчиняться воле рассудка. Что будет, если она поцелует его вновь? Будет ли он верен своему обещанию, что этого больше не повторится никогда? Или он отдаст себя на волю влечения, которое не заявляло о себе разве что свечением воздуха? Она прошла путь от явной неприязни, от категорического неприятия до улавливания малейших изменений в его настроении. Она научилась читать его чувства по лицу и понимала, что стоит за этим едва заметным подрагиванием уголков губ. Сегодня он открылся ей с новой стороны и покорил ее неожиданно обнаружившимся в нем лукавством и озорством довольно сомнительного и отнюдь не целомудренного свойства. Он был далеко не так беспорочен и пресен, каким она его считала когда-то.

— Ну что же. — Франческа огляделась и понизила голос до шепота.

Эдвард наклонился ближе, так что щеки их почти соприкоснулись и она почувствовала аромат его мыла. Уже одно то, что она была так близко от него, заставляло Франческу чувствовать себя безрассудной и порочной, и она хотела заставить его почувствовать себя таким же.

— Иногда меня посещают совершенно непотребные мыслив. Я ловлю себя на том, что придумываю новые названия для всеми признанных шедевров. Названия, которые вызвали бы возмущение у истинных ценителей искусства. Я уже не говорю о создателях этих шедевров.

— Новые названия? — повторил Эдвард.

— Да. — Франческа повернулась к прославленному холсту Тициана. — Я смотрю на эту картину, и мне приходит на ум название «Опасность купания на свежем воздухе». Диана превратила несчастного юношу, который на нее загляделся, в оленя, но ей, право, стоило бы построить купальню, если ей не нравится, чтобы за ней подглядывали. Вы не думаете, что богиня могла бы разориться хотя бы на ширму?

Ни один мускул не дрогнул на лице Эдварда. Он повернулся, чтобы вновь посмотреть на картину, затем обернулся к Франческе.

— Вы меня шокируете, — сказал он.

Она махнула рукой, скромно признавая свои заслуги.

— А разве вам ни разу не приходило это в голову?

— Нет, — медленно проговорил Эдвард. — Никогда не приходило, хотя и не знаю почему. Но теперь, вспоминая эту картину, я непременно буду думать только об этом.

Франческа состроила виноватую мину. — Простите, что испортила вам удовольствие от искусства.

— Напротив, благодаря вам удовольствие стало только больше. — Продолжая держать ее под руку, Эдвард привлек Франческу ближе к себе и продолжил путь. — А эту картину как бы вы назвали?

Франческа ненадолго задумалась.

— «Честное предупреждение».

Брови Эдварда поползли вверх.

— Леди очарована мужчиной в расцвете лет, — пояснила Франческа, — не догадываясь о том, что ему нужна женщина, которая бы заботилась о его детях и родителях — что изображены на заднем плане.

Эдвард склонил голову набок.

— Не думаю, что художник намеревался сказать нам именно это.

— Конечно, нет, — согласилась Франческа. — Но это, что я вижу, когда…

— Когда на вас нападает игривое настроение, — закончил за нее Эдвард. — И когда вам хочется поиздеваться над шедеврами мирового искусства.

— Не говорите чепухи, Эдвард, — сказала Франческа смеясь. — Никакое это не издевательство.

Он посмотрел на нее с любопытством и какой-то особой пристальностью. Уже через мгновение Франческа осознала, что сказала. Краска залила щеки. Она откашлялась.

— Простите меня. Я оговорилась совершенно случайно…

— Нет, — сказал он тихо, не сводя с нее глаз. — Прошу вас, не надо извиняться. Называйте меня по имени, Франческа.

Ее обдало жаром от этих слов. Реакция тела была мгновенной, инстинктивной, но, увы, не неожиданной для нее самой. Ее влекло к нему, влекло все сильнее с каждой их новой встречей, и она не могла не думать о том поцелуе, о том греховном, чудесном поцелуе. Порой все же Франческа находила в себе силы признать, что тем поцелуем она навлекла на себя беду, потому что теперь не просто вспоминала тот эпизод, она еще и думала о том, что могла бы соблазнить Эдварда. Или о том, что он мог бы ее соблазнить. Сейчас у нее не было времени для романа, и, уж конечно, она не могла завести роман с мужчиной его положения, который бы… который бы… О Боже, ей было бы куда легче удерживать в памяти аргументы против их связи, если бы он не смотрел на нее вот так. Она заставила себя улыбнуться, пытаясь скрыть то сильнейшее влечение, что горячило ее кровь.

— Как пожелаете, Эдвард.

Они продолжили путь. Франческа пыталась сосредоточить внимание на том, ради чего они сюда пришли, но ей уже стало ясно, что здесь им не удастся ничего узнать о Персевале Уоттсе. Собрание картин было великолепным, как бы она над ними ни подшучивала, но среди этих работ не было ни одной похожей на выполненные грубыми мазками мглистые пейзажи, которые она когда-то видела в художественной студии Персеваля. И все же уходить ей не хотелось. Эдварда, казалось, совсем не шокировали ее дерзкие предложения по поводу переименования картин. Напротив, он казался заинтригованным. Его рука не единожды ложилась на ее руку. Он провоцировал ее, и она осмелела. Она назвала один парадный портрет «Охочий до табаку», заметив, что этот парень с трубкой выглядит так, словно все на свете отдал бы за одну затяжку. Она объявила мужчину на одной из картин отъявленным негодяем, на что Эдвард заметил, что она опорочила Давида, избранного Богом царя. Они обменялись улыбками — виноватыми, но отнюдь не покаянными, и у Франчески захватило дух от ощущения, что она вытягивает Эдварда — за ушко, да на солнышко — из его мира, где властвует добродетель, в ее мир, где добродетель соседствует с пороком.