Калигула или После нас хоть потоп - Йозеф Томан

Согласились. Да, это разумно.

– Тогда консулами будут Сервий и двоюродный брат императора Клавдий, – предложил Ульпий. – Клавдий абсолютно безвреден, пустой мечтатель.

Сервий будет им руководить…

Согласились. Воцарилась тишина. Опасность как будто бы миновала. Они снова несокрушимо верили в свой успех. Каждый в уме прял нить своих мечтаний. Вот когда власть снова вернется к сенату…

Сервий мечтал о вновь обретенном достоинстве "отцов города". Бибиен в мыслях уже строил гигантский водопровод, который принесет ему миллионы.

Пизон с согласия сената станет собирать дань и с Норика. Вилан забылся и стал размышлять вслух: "Я потребую от соната, чтобы мне отдали медные рудники в Испании. Я имею на это право за те убытки, которые нанес мне император, конфисковав поместья…"

Все повернулись к разоренному Вилану, который претендовал на самый жирный кусок. Авиола взорвался:

– На что ты собираешься купить медные рудники, ты, болтун? Насколько мне известно, ты так погряз в долгах, что тебе не принадлежат даже веснушки на твоем носу!

– К тебе одолжаться не пойду, – отрезал Вилан. – Чтобы оплатить твои ростовщические проценты, мне не хватило бы и всей Испании.

Авиола выпрямил свое грузное тело и важно сказал:

– У меня в Испании два железных рудника. Я держу там четыре тысячи рабов. Чтобы оплатить расходы на рабов, я должен получить медные рудники.

Лицо Пизона, всегда словно ошпаренное, сейчас побагровело. Он повернулся к Авиоле:

– Ты зарабатываешь миллионы на железе, производстве оружия и рабах.

Разве этого мало?

– А разве умно делить шкуру неубитого медведя? – сухо заметил Ульпий.

Луций слушал и удивлялся.

Пизон, гневно размахивая руками, обличал Авиолу:

– Ты зарабатываешь на государстве, а я на налогах. Ты запихиваешь в мешок сразу миллион, а я собираю по денарию. Тебе во сто раз легче. Твои мастерские тебя озолотили.

– Чем это они меня озолотили? – возмутился Авиола. – Одни заботы.

Что делать с рабами, когда оружейные мастерские приходится закрывать? Что делать с оружием, если его никто не покупает? Да к тому же мы заключаем трусливый мир с варварской Парфией. Почему бы с ней не разделаться раз и навсегда. Снарядить хорошее войско и за дело!

Неразговорчивый Даркон тоже вмешался:

– Рабов становится все меньше. После падения Тиберия я хочу получить монополию на торговлю рабами во всей империи. В первую очередь мне нужен молодой товар из Испании…

Вилан протянул к нему руки:

– Даркон, одолжи мне два миллиона сестерциев на медные рудники, и я отдам тебе даром две тысячи испанских рабов. Выберу для тебя самых лучших…

– Заставьте наконец замолчать эту змею, – шипел Авиола.

– Это ты змея, – огрызнулся Вилан. – Меня Тиберий разорил. А тебе помог. Ты разбогател на ростовщичестве, которым занимаешься втихую.

– Ничтожество! Подлец! – хрипел Авиола, набрасываясь на Вилана.

Сервий развел их и попытался прекратить спор. Он напомнил им о величии римского народа и о республике.

Луций, вытаращив глаза, слушал спор – до белого каления довела сенаторов страсть к золоту. Он считал, что хорошо знает этих благородных мужей, но сегодня убедился в обратном. Сегодня Луций видел только жадные пасти, готовые вцепиться друг другу в глотку. Они были отвратительны. А чем он лучше их? Он сразу ставит и на республику, и на императора.

Сервий, нахмурившись, слушал перебранку. Посмотрите, и это римские патриоты! Борцы за республику! Он обменялся взглядом с Ульпием, тот даже посинел от гнева и презрения. Он встал, прекратил спор величественным жестом и заговорил. Ульпий говорил цветисто о родине, сенате и римском народе, о старых римских доблестях. Они слушали и с удивлением думали про себя, что ведь их прибыль – это прибыль родины, к чему тогда эти высокопарные, затасканные слова?

Сервий повторил план действий. Потом потребовал для себя абсолютной власти, чтобы в нужный момент дать сигнал к покушению на Капри и захвату основных позиций в Риме. Наконец, самому старшему из них, Ульпию, к которому весь сенат и народ относились с большим уважением за честность его рода, все снова торжественно поклялись хранить молчание и верность.

Поклялся и Луций.

Расходились поодиночке.

Остались одни родственники, оба Куриона и Авиола, будущий тесть Луция.

Авиола уже давно ждал момента, когда сможет бросить в лицо Луцию обвинения в нарушении данного Торквате обещания. При всех он не хотел говорить об этом. Теперь удобный момент наступил.

– Ты тоже присягал на верность Ульпию? – внезапно обратился он к Луцию.

– Конечно, – ответил тот.

– И притом, будучи обручен с дочерью республиканца, ты бегаешь за дочерью Макрона!

Удар больно задел Сервия. больше, чем Луция.

– Что ты говоришь, Авиола? – тихо спросил старый Курион.

– Да, мой Сервий. Мои люди несколько раз видели, как он входил и выходил из ее виллы на Эсквилине. И всегда крался вдоль стены в темноте, тайком, как вор…

Сервий подошел к сыну. Он сразу понял, что Авиола говорит правду. Хотел ударить Луция по лицу, но рука отяжелела, стала словно каменная. Он дышал хрипло, и холодный пот выступил у него на лбу.

Какой позор! Его сын. Единственный сын. Последний Курион. Продолжатель его республиканского рода. Он смотрел на Луция затуманенными глазами. Это были самые страшные минуты в его жизни. Его ли это сын? Страшные сомнения терзали душу отца: с кем он? Мой ли он еще, наш ли? Сильный прилив крови к голове заставил его опуститься в кресло.

Луций видел, как убит горем его отец. А он сам стоял перед ним опозоренный, уличенный в подлости. Сердце Луция разрывалось: он будет служить республике! Он не может предать отца. Но точно так же он не хочет, не может отказаться от Валерии. Вчера он провел у нее целую ночь. Когда он вспоминает об этой ночи, то еще и сейчас чувствует, как холодок пробегает по спине. Как она умеет разжигать страсть! Движениями, прикосновениями, словами, поцелуями, тысячекратной лаской. Луций забыл даже, как оскорбительна для него ее властность. Он хочет эту женщину, он хочет ее сладкой и хищной любви…

Авиола думал о своей дочери. Об отличном зяте, который ускользал от него. Минуту он колебался, стоит ли пускать в ход последний, наиболее сильный козырь, который был у него в руках. Наконец решился:

– Сын Сервия Куриона изменяет своей невесте с дочерью императорского выскочки. С проституткой из лупанара, которую мог купить каждый грязный свинопас…

Луций схватил Авиолу за плечи:

– Как ты смеешь так говорить о ней?

Авиола силой освободился из цепких рук Луция и, задыхаясь, закричал:

– Это правда! Вся Александрия с ней спала. Это девка – вот кто это.

Известная проститутка…

Луций вспомнил движения Валерии, вспомнил ее изысканные ласки. И не хотел верить. Он набросился на Авиолу, зачем он оскорбляет ее, лжет!

– Хочешь доказательства? – рассмеялся Авиола. – Нет ли у нее на боку родимого пятна, такого маленького черного пятнышка? Ага! Вот видишь! Я бывал с ней. Несколько раз. В александрийском лупанаре за один золотой…

У Луция опустились руки. Авиола не лгал. Он представил себе Валерию в объятиях Авиолы. Его самолюбие и патрицианская гордость были смертельно оскорблены. Он, патриций, дал себе провести девке!

Тоска по Валерии сразу обернулась ненавистью. Как нежна, как чиста по сравнению с ней Торквата! Ему страшно захотелось увидеть ее. Только бы увидеть. Сейчас! Сию минуту, чтобы вытравить из памяти этот кошмар.

Сервий был рад такой развязке. Он пытался понять сыновьи чувства.

Угадал в глазах сына оскорбление и ненависть. Это хорошо. Он будет наш.

Снова будет мой. Но отцу было стыдно за сына перед этим толстым невежей.

Он поднялся с кресла и встал перед Авиолой, твердый, уверенный:

– Только что Ульпий интересовался, кому удалось уговорить Макрона провести парад сирийского легиона, которому отводится главная роль в нашем заговоре. Это сделал Луций. Даже глупцу ясно, почему мой сын встречается с дочерью Макрона. И дураку понятно, как это важно для нас – быть осведомленными о планах Макрона. Ты этого не понимаешь?

Авиола не был психологом. Объяснение Сервия звучало вполне убедительно.

Сбитый с толку толстяк растерянно моргал глазами.

Вскоре Сервий начал прощаться. Они сели с сыном в лектику. и рабы понесли их. Оба Куриона молчали. Всю дорогу не посмотрели друг на друга, не сказали ни слова.

Стены сенаторского кабинета были из зеленоватого мрамора, занавески были желтые, рассеченные горизонтальными зелеными полосами. Они, как волны, легко покачивались, колеблемые потоками теплого воздуха. В угасающем свете дня зелень и желтый цвет придавали лицам синеватый оттенок.

Сервий был бледен. Сегодня самый несчастливый, самый страшный день в его жизни, он не мог припомнить ни одного такого несчастливого дня, и, думая о своих будущих днях, он не мог даже предположить, что может быть день ужаснее этого. Что значит лишиться жизни в сравнении с разочарованием в сыне. Сервий больше всего на свете любил республику и Луция. Вернее, но в этом он никогда бы не признался открыто: Луция и республику. Он втайне восхищался Ульпием, который в любых обстоятельствах республику ставил превыше всего. Любовь Сервия к сыну была глубокой, горячей, он верил в него, сын был его надеждой.