Как стать богом (СИ) - Востриков Михаил

«Черт возьми, почувствовал подлость во всех жилах» и, чтобы побороть это внезапное и стыдное наваждение, произносит с рекламным пафосом:

— «Свободное дыхание! Быстро и надолго!».

Однако Хан Автандилович, видимо, никогда не смотрит телевизор, почему и дурацкого этого выпада не понимает совсем. Он только брови свои трагические вопросительно поднимает, словно ждёт продолжения или хотя бы объяснения, но ничего не дожидается и повторяет снова:

— Какая вам разница, Вадим Данилович? Вы лучше скажите мне, что вы теперь станете делать? Вы не задумывались еще, что вы теперь станете делать?

Это хороший вопрос, потому что Вадим, конечно, ни о чем таком не задумывается. И не собирается задумываться. Сейчас ему хочется только понять, кто же его «заказал» и зачем. Совершенно бесполезное и даже дурацкое желание, но зато вполне естественное.

— А почему я вообще должен об этом задумываться? — спрашивает он с раздражением.

— А потому, — говорит Хан Автандилович проникновенно, — Что вы сделались теперь в некотором роде источником эволюции.

— Ну и что?

— Да, собственно, ничего особенного… Разве что… придется Вам быть повнимательнее. Я читал где-то: эволюция уничтожает породившие ее причины…

— Я тоже это читал, — говорит Вадим медленно. — И тоже — где-то…

СЮЖЕТ 27/9

Телефонный звонок, вдруг, раздается неожиданно, так что оба почему-то вздрагивают, и Вадим вновь (мимоходом) отмечает про себя, что гость его только выглядит вальяжно, а на самом деле напряжен и словно бы ждет все время какой-то неприятности. Он берёт трубку.

— Слушаю.

— Это Андрей, — говорит Страхоборец.

— Он у тебя?

— Д-да… А кто, собственно?

— Где сидите? В гостиной?

— Ну.

— Или на кухне?

— Нет, в гостиной. А что?

— Ничего. На всякий случай, — непонятно объясняет Страхоборец, — Ты, главное, не дрейфь, продержись еще минут пять, мы сейчас будем.

— Кто это — «вы»? — спрашивает Вадим, но Страхоборец уже дает отбой. Вадим вешает трубку и, пожав плечами, говорит гостю:

— Странный звонок какой-то. Ребята, видимо, сейчас зайдут…

Он говорит это в знак извинения, но гость понимает его совсем по-другому и сразу же начинает собираться.

— Ну, разумеется, разумеется… — спешит он, — Извините, я засиделся у вас, а ведь всего-то и хотел, что выразить вам свое восхищение… И кстати, вот… Не сочтите, пожалуйста, за…

Он лезет за пазуху, что-то там ухватывает, но зацепляется, краснеет от неловкости, потом все-таки вытаскивает и кладёт на середину стола две обандероленных пачки долларов — двадцать тысяч. Тут лицо его вдруг искажается необычайно — словно его прижигают огнем или он видит отвратительное привидение.

— Что это⁈ — почти кричит он, судорожно вскакивая и загораживаясь стулом.

Сцена 28. Корпорация «Драбант»

СЮЖЕТ 28/1

Вадим оглядывается и тоже вскакивает. Из спальни, распространяя объявившийся, вдруг, из ничего неприятный хрустящий шелест, плывёт к ним по воздуху что-то черно-полосатое, большое, какая-то воздухоплавающая медуза, размером, как кажется Вадиму, с ладонь, — свисают пучком неподвижные, как бы парализованные щупальца-лапки, длинное черно-полосатое тело беспричинно содрогается, и вертолетным винтом крутится над всем этим прозрачное шелестящее мерцание. Это гигантская оса. Тигровый шершень. Прошлым летом гнездо их объявляется вдруг над балконом, и приходится вести настоящую войну с этими чудовищами в палец длиной — бесстрашными и опасными, словно летающий аспид.

— ЁК-КЭЛЭМЭНЭ!.. — шепчет Вадим, невольно отступая.

Шершень уже плывёт над столом, он направляется прямо к Хану Автандиловичу, он словно целится собою в него — медленный, страшный, неотвратимый, и Вадим в отчаянии бьёт по нему рукой, не успев ни подумать о возможных последствиях, ни испугаться по-настоящему. Он — попадает (ощущение в руке такое, словно он бьёт по пучку сухих листьев).

Шершень падает на стол, прямо на пачку денег и распластывается на ней, растопырив полосатые лапы, все так же подергиваясь длинным полосатым брюхом и бессильно дрожа перепончатыми желтоватыми крылышками. Он чудовищно, неестественно огромен — со средний палец длиною. Вадим никогда не видел таких и даже не думал, что такие бывают.

— Спасибо, — говорит Хан, еле шевеля онемевшими губами и сейчас же добавляет с отчаянием в голосе, — Еще один! Гос-споди…

Из спальни с хрустящим гудением плывёт второй — еще больше, еще страшнее, еще опаснее на вид. Но этот тянет с явным трудом, как подбитый бомбардировщик, еле ползущий к родному аэродрому, нет, конечно, за ним хвоста маслянистого дыма, но эта механическая натуга, почти немощь, неуверенность какая-то, словно летит он вслепую, не понимая, куда летит и зачем.

«Вертолеты — это души подбитых танков», — вспоминает почему-то Вадим ни с того, ни с сего.

Этот гигантский, вялый, полудохлый бомбовоз тоже кажется чьей-то душой — душой какого-то подземного ядовитого чудовища, — и тоже вовсе не бессмертной, а наоборот — подыхающей на лету. Он еле дотягивает до стола и падает неподалеку от первого, сантиметрах в двадцати от него, но в отличие от первого он даже не шевелилтся — припавши к скатерти, лежит неподвижно и бессильно, словно раздавленный.

СЮЖЕТ 28/2

Хан Автандилович уже в прихожей. Панически суетясь руками и всем телом, он судорожно напяливает на себя куртку, промахиваясь мимо рукавов, болезненно серый, с проступившей вдруг многодневной угольной щетиной, губы его все время шевелятся, он бормочет что-то неразборчивое, что-то про «второй раз уже…» и «…это все неслучайно… это кто-то грозит…» (Или «шалит»?)

Вадим помогает ему натянуть куртку, отряхивает от капель и подаёт берет, он ничего не понимает, ситуация представляется ему почти фантасмагорической, ничего непонятно с этими чертовыми шершнями, пробудившимися вдруг посреди зимы (и где они до сих пор были? под кроватью? За диваном? В платяном шкафу?), и особенно непонятна эта паника, этот ужас, почти неприличный, который терзает сейчас его печального гостя.

Никакой печали в нем уже не остаётся. Никакого достоинства. Одна только необъяснимая патологическая паника… Тут звонит звонок в дверь, и сейчас же кто-то бьёт в эту дверь кулаком. Слышатся вдруг возбужденные и неприятно громкие голоса — три или четыре голоса, мужские, вроде бы незнакомые.

— Господи! — восклицает Хан Автандилович, — Да они там сейчас перебьют друг друга!

Он распахивает входную дверь, и на лестничной площадке, в вечном тамошнем вонючем сумраке, освещенные только люстрой из прихожей, обнаруживаются знакомые лица: Андрей-Страхоборец (высокомерный и презрительный, изрыгающий краткие ругательства), Юра-Полиграф (с продовольственным пакетом в обнимку, румяный и даже красный, как яблоко, и тоже изрыгающий) и давешний Семен (со своим серым ежиком, начинающимся от бровей, и — черт побери! — с самым настоящим пистолетом наголо). Все они одновременно орут друг на друга, и ни слова разумного не разобрать, кроме абсолютно черного мата.

СЮЖЕТ 28/3

Хан Автандилович преображается — мгновенно и неузнаваемо. Не теряя ни одной секунды, он рвётся встать между ними, раскинув руки крестом.

— Стоп-стоп-стоп! — кричит он голосом властным и неожиданно громким, — Отставить! Шпаги в ножны, господа, шпаги в ножны! Семен, убери ствол. Немедленно! Алеша! (Это — к кому-то невидимому, к тому, видимо, кто стоял пролетом ниже и тоже, надо полагать, со стволом наголо.) Алексей, успокойся! Ничего страшного не происходит. Никто ни на кого не собирается нападать, не правда ли, господа? (Это уже — Страхоборцу, по-прежнему очень громко, но самым доброжелательным тоном и с самым доброжелательным выражением лица).

— Святая и истинная правда, — тотчас же прекратив изрыгать черную брань, откликается Страхоборец — прекрасный, благородный и величественный, как сам король Артур в натуральную величину. Или сэр Найджел. Или лорд Гленарван. Смотреть на него одно удовольствие, если бы не дрожь в коленках при мысли, что застывший в классической боевой позе Семен (а равно и невидимый отсюда Алеша) сейчас откроет беглый огонь из своего огромного никелированного пистолета, который он и не думает «убирать в ножны».