Новая царица гарема - Георг Борн

– Как только такие сны снятся тебе, Саладин? – сказала Реция с тайным ужасом.

– Неудивительно, что мне приснилась мертвая голова. Я однажды видел такую в кабинете баба-Альманзора, и вот она иногда припоминается мне, – отвечал маленький принц.

Реция посмотрела в решетчатое окно – во дворе было уже темно, наступил вечер, давно желанный вечер!

– Отгони от себя эти мрачные образы, моя радость, – сказала Реция и с любовью обняла мальчика. – Вот наступает ночь, и Сирра приведет сюда Сади!

– Ах, как страшно было ночью взбираться на высоту, – горевал маленький принц, – как трудно подыматься по песку, мы все падали вниз.

Эти образы, казалось дочери Альманзора, имели легко объяснимый смысл, но она не хотела и думать об этом! Надежда, наполнявшая ее душу, победила впечатление, которое произвел на нее сон Саладина. Она знала мужество и силу Сади. Она говорила себе, что он накажет грека, как только Сирра сообщит ему о всех злодействах последнего. Что мог сделать Лаццаро, несмотря на хитрость и злобу, против могущества и любви, наполнявшей Сади! Кроме того, Сади занимал теперь высокое положение, он был офицер и с помощью своего чина мог пробраться к ней скорее всякого другого. Глаза ее блестели. Луна уже взошла на небо, бледный серебристый свет ее пробивался сквозь решетку в комнату, где Реция с маленьким принцем пламенно ждала своего избавителя, своего возлюбленного Сади. Вдруг она услышала тихие шаги в коридоре, в котором эхо больших, высоких, со сводами покоев громко разносило малейший звук. Это не мог быть старый Тагир, он никогда в этот час не приходил к заключенным. Реция прислушивалась. Она поднялась с места, восторг охватил ее душу при мысли, что это приближается Сади. Саладин тоже услышал шум и, не говоря ни слова, указал на дверь. Исполненная ожидания, стояла Реция. Нежный свет луны проникал в комнату и серебряным покрывалом ложился на стройную, прекрасную фигуру заключенной.

Вот шаги дошли до двери. Затаив дыхание, смотрела на нее Реция. Следующая минута должна была решить все.

В замок был вставлен ключ и тихо и медленно повернут. Так никогда не отворял дверь Тагир. Но это могла быть Сирра! Сади или Сирра? Но вот дверь отворилась, и на пороге показалась окруженная мраком фигура мужчины. Реция наклонилась вперед. Лунный свет упал на вошедшего, и крик ужаса вырвался из уст заключенной – не Сади, не Сирра были это! Лаццаро, грек стоял на пороге! Он надеялся застать прекрасную Рецию в глубоком сне, но вот она стояла перед ним, она и маленький принц, охваченный страхом при виде грека.

Реция отпрянула назад, когда Лаццаро подошел к ней. Душераздирающий крик о помощи вырвался из ее уст, она увидела себя во власти презренного, который среди ночи пробрался к ней. Но крик замер неуслышанным в обширных покоях чертогов Смерти, глухонемой сторож не слыхал его, а пляшущие и воющие дервиши точно так же не могли его слышать, и, казалось, в развалинах никого не было. Какое ужасное разочарование для Реции, которая уже протянула руки, чтобы принять в свои объятия возлюбленного Сади! Какой ужасный час предстоял ей! Какие муки готовил ей теперь грек? Что нужно было ему от Реции?

Она отшатнулась от него, как трепетная лань от хищного зверя, сложила руки для молитвы и опустилась на колени возле постели у стены, между тем как Саладин прижался к ней и не спускал глаз с Лаццаро. Последний уже освоился с царствовавшим в камере смешением темноты и бледного лунного света и направился к Реции, к прекрасной жертве своей страсти! На этот раз она была предоставлена его произволу, была в его власти! Когда же он протянул руки, чтобы обнять ее, маленький принц, как будто бы бессознательное побуждение защитить свою благодетельницу разом заглушило в нем страх, бросился на грека и попробовал оттолкнуть его своими маленькими ручками, затем вцепился, подобно репейнику, в руку Лаццаро, который, хотя его и не стесняло это препятствие, все же пробовал освободиться от него. Он отбросил от себя мальчика с такой силой, что тот, не издав ни звука, упал, как сноп, и остался лежать у стены. Как разъяренная львица, детенышу которой угрожает враг, с отчаянной силой бросается на последнего, так набросилась Реция на грека.

– Презренный! Если ты преследуешь меня своими злодействами, то по крайней мере пощади ребенка! Что тебе сделал этот мальчик? – воскликнула она. – Зачем ты и здесь не оставляешь нас в покое?

– Чтобы владеть тобой, чтобы назвать тебя своей, прекрасная Реция, – отвечал Лаццаро. – Ты будешь моей!

– Прочь от меня, негодяй! Никогда, никогда рука твоя не коснется меня! Я так глубоко ненавижу тебя, что соглашусь скорее умереть, чем принадлежать тебе! Убей меня – я хочу живая или мертвая остаться верной женой Сади.

Адский хохот был ответом на ее восторженные слова.

– Ты одумаешься, прекрасная Реция! – воскликнул он.

– Зачем ударил ты мальчика, презренный? Мой бедный, милый Саладин!

– Оставь его! Ты должна быть моею! – скрежетал зубами Лаццаро и подступил к Реции, стараясь заключить ее в свои объятия.

Снова раздался душераздирающий крик о помощи. Страшно отзывалось громкое эхо в обширных покоях.

– Кричи сколько угодно, никого нет поблизости, ты моя! – говорил грек, торжествуя и подходя все ближе.

Она гордо выпрямилась. С угрожающим жестом, пылая ненавистью, стояла она перед врагом, как будто с последней отчаянной силой хотела защититься от его нападений.

– Смотри так, теперь ты еще прекраснее, чем когда-либо! – воскликнул грек и, не испугавшись ее угрожающего вида, обвил своею сильной рукой нежный, тонкий стан ее.

Погибла Реция, если только не случится чудо! Беспомощная, она была отдана на произвол исполненного пылких желаний грека, который уже видел себя у цели. Никто тут не видал, не слыхал его, никто не приходил вырвать у него жертву. Прекрасная Реция, которую он уже давно преследовал своею любовью, была его! В этой отдаленной камере не было для бедняжки ни помощи, ни защиты.

– Сади! Спаси меня! Сади! – воскликнула она, собрав последние силы, возбужденные в ней отчаянием и смертельным страхом; она уже чувствовала руки Лаццаро, ощущала его палящее дыхание у своей щеки. Отвращение, ужас, ненависть наполняли ее душу. Она стала защищаться, как могла, но что значили эти слабые попытки против возбужденной страстью силы грека.

– Сади! Помоги мне! – еще раз воскликнула Реция задыхающимся голосом и сделала последнее усилие, чтобы вырваться из рук смертельного врага.

Вдруг двери камеры с шумом распахнулись. Это случилось так внезапно, что нельзя было заметить, кто раскрыл их так поспешно и сильно, видно было только, что на полу, во мраке, окружавшем дверь, что-то зашевелилось, в то же мгновение это что-то прыгнуло вверх при ярком свете луны, освещавшем часть комнаты. Страшное проклятие вырвалось у Лаццаро. Он внезапно почувствовал, что что-то тяжелое вцепилось в него сзади и сдавило ему шею. Это случилось так быстро, что в первую минуту он и не думал, что его душит постороннее существо, а решил, что случилось нечто с ним самим. Однако вслед за тем, как он выпустил Рецию, задыхаясь от недостатка воздуха, он почувствовал, что у него на спине сидел кто-то и крепко сжимал его шею. Это мог быть только ребенок. Может быть, мальчик? Но ведь он все еще без чувств лежал на полу! Лаццаро было некогда думать об этом, чувство самосохранения в эту минуту пересилило все. Он хрипел, ему не хватало воздуха, – еще минута, и он задохнулся бы, не успев увидеть и отбросить врага, державшегося на его спине.