Остров Ионы - Анатолий Ким

Ничего не ответив, пророк Иона повернулся и заковылял прочь от меня, направился обратно в сторону сивучового лежбища. Теперь осталось всего несколько сот слов от тех примерно восьмидесяти шести тысяч, которые я получил от своего Гения для создания этого романа. С ними я сел за Игру, в которой были очень высокие ставки, и, кажется, проиграл ее. Осталось всего сотни четыре слов, и они меня не спасут. Высоко в небе я заметил маленькую точку парящего орла. Неужели мой Сергий? У меня был все же замечательный ангел-хранитель. Дай Бог ему повышения по службе в грядущих веках.

Пророк Иона уходил не оглядываясь. Вдруг он на ходу споткнулся о камень, чуть не упал и заковылял дальше, хромая на одну ногу. За пазухой у меня ворохнулась птица, и я вспомнил о голубе, которого должен был выпустить, когда встречусь с пророком Ионой на его острове.

Я вытащил голубя из-за пазухи и подбросил над собой. В то же мгновение вспомнил, что в этом голубе содержались три души сразу: Ревекки, сербской принцессы Розмари и сизого почтового голубя по имени Кусиреску. Все они любили кого-то, переходя из мира в мир, их так же любили существа противоположного пола, избирая мужьями или женами. И только принцессу Розмари, отвергнутую ее женихом, принцем Догешти, любила одна лишь голубица Тинка, потому что она не знала о том, что в сердце ее супруга тайно, самовольно влетела и пристроилась к его пламенной супружеской страсти никому не нужная на свете женская душа сербской принцессы. И каждый раз, вкушая всем сердцем сладостную любовь нежной супруги, великий Кусиреску делился этой любовью и с неимущей душою Розмари. Теперь к этой летучей стае из трех любящих душ добавилась душа алчной до земных страстей Ревекки. Как отныне поведет себя мой голубь?

Сначала он полетел низко, вслед за уходящим прочь Ионой, догнал его и, приостановившись в воздухе, завис над ним, трепыхая крыльями. Потом опустился ему на голову, нагнулся и что-то склюнул у него с правой стороны затылка, за ухом, куда Иона две тысячи лет не смог дотянуться своими короткими руками-ластами. Он остановился, растопырил эти руки по сторонам и, пригнув голову, так выразительно затряс ею, что даже издали можно было понять, какое великое облегчение испытал бедный страдалец... После этого короткого прикосновения к голове Ионы голубь вспорхнул и, энергично хлопая крыльями, стал широкими кругами набирать высоту.

Там вдали, у самого солнца, парил белогрудый морской орлан. Сергий... И по виду его неторопливого парения можно было понять, что он серьезно раздумывает над тем, что дальше ему делать со мной. И пытается вспомнить, как же это и откуда в 1939 году он заполучил мою душу, переброшенную - в незапямятную пору грохотания еще не остывшей пылкой Земли - с какой-то небесной звезды на эту небольшую планету. А я и сам ничего не мог бы сказать по этому поводу. Во-первых, мне не дано было знать, в каком это состоянии я нахожусь, если из меня вынули смерть и я умер. А во-вторых, я настолько замотался на этой земле, что перестал понимать, что такое "я" и для чего существуют во мне слова русского языка, старательно посылаемые мне Хранителем. И мне кажется, что последнюю свою жизнь я прожил, как тот чердачный сизый голубок, с описания которого и начался этот роман, - ни хрена ничего не понимая, но тихо радуясь тому, что настала новая весна и что я снова встретил ее живым-здоровым.

Между тем голубь вдруг решительно свернул в сторону и полетел в глубину острова. Видимо, склюнув с затылка Ионы давно мучившего беднягу паразита, сизый почтарь посчитал свою миссию по отношению к Ионе законченной и решил лететь к принцу Догешти, который гулял с черной собакой где-то по другую сторону зеленой сопки. А это принцесса Розмари, наверное, захотела еще раз, хоть издали, взглянуть на своего бывшего жениха. Таким образом, треугольный калейдоскоп любви опять повернулся, и в нем образовался новый цветистый узор. Но я уже не смогу рассмотреть его. Осталось совсем мало слов. Пятьдесят ровно. Вот они.

Тихое спасибочки аз воздам всем падающим звездам.

И каждая тащит целый ящик тем для поисков.

Ищите да обрящете. Но ведь у звезды страшная температура.

В глаза лез дым, когда горела душа твоя дура.

Так сгубило тебя звездное любопытство в мильён градусов.

А ведь живое несет само себя под звездным парусом.