Выходное пособие - Ма Лин

Мои фантазии были прерваны отдаленным звоном бубенцов. Я сошла с ума.

Но тут прямо передо мной на другой стороне улицы показалась лошадь, гнедая в яблоках. Она не спеша, весело рысила по Бродвею, будто с какой-то целью. Затаив дыхание, я вытащила телефон и умудрилась сделать снимок, пока она не исчезла из виду, скрывшись за другими зданиями.

Я на самом деле это видела?

Я посмотрела на фотографию в телефон. Это была упряжная лошадь, на глазах у нее все еще были шоры, а сбруя была украшена бубенцами, которые звенели при каждом шаге. Раньше она должна была возить туристов в коляске по Центральному парку, а теперь была свободна. Я хотела показать это кому-нибудь, чтобы он вместе со мной изумился такому чуду, но в офисе никого не осталось. И вообще никого не было видно.

Снова сев за компьютер, я заглянула в свой старый фотоблог, «Нью-Йоркский призрак». Мне пришлось поискать саму себя в гугле, потому что я забыла URL. Блог все еще существовал, все еще демонстрировал те же старые, постылые фотографии, которые я туда когда-то запостила. Я попыталась залогиниться, но, конечно, пароль я тоже забыла, так что пришлось попросить восстановить его. С тех пор, как офис опустел, интернет-соединение работало медленно и плохо. Наконец на почту пришло письмо со ссылкой. Сменив пароль, я зашла в блог и создала новый пост.

Я поместила туда фотографию, которую только что сделала, и подписала ее: Если по Таймс-сквер скачет лошадь, но никто ее не видит, действительно ли она скачет? Если Нью-Йорк разрушается, но никто не знает об этом, действительно ли он разрушается?

Я кликнула «Опубликовать».

Я встала. Поехала утром на работу. На это уходила вечность. В автобусе я размышляла о том, чтобы перебраться куда-то поближе, может быть в пределах шаговой доступности. Арендная плата упала так сильно, что теперь я могла позволить себе жить на Манхэттене.

Я ждала лифта в вестибюле, но он не ехал. Его так и не починили. Так что я пошла по лестнице, тридцать один пролет. Это моя утренняя зарядка, думала я, обходя сигаретные бычки и жвачку, разбросанные на ступеньках. Дважды я делала передышку. Раньше мы называли лестницу Дымным подземельем, потому что лютой зимой здесь, чтобы не выходить на улицу, собирались тайные курильщики — главным образом Художественные девицы. Они курили Parliament, а потом тушили бычки о бетонную стену, так что следы я могла видеть до сих пор.

Меня встретил пустой офис. Я провела пропуском по двери. Загорелась зеленая лампочка, и я открыла стеклянную дверь.

Я решила, что «Спектра» станет штаб-квартирой ООО «Нью-Йоркский призрак». Серьезно. Я полностью сосредоточилась на блоге. Это было моей новой работой. Раз мне нечего делать, я сама придумаю себе занятие. Я не боялась, что меня застукают, потому что вокруг никого не было. Я уже и не помнила, когда противогрибковая служба последний раз опрыскивала офис. Может быть, руководство перестало им платить, а может, все они пали жертвами лихорадки.

Я обновляю «Нью-Йоркский призрак» дважды в день: утром, когда прихожу в офис, и вечером. В обеденный перерыв я ухожу, чтобы фотографировать покинутый город.

Обеденная прогулка напоминает мне о моем первом лете в Нью-Йорке, когда я могла бродить часами. Теперь было холодно; я носила куртку с большим количеством глубоких карманов, где лежали айфон, зарядное устройство и бальзам для губ ChapStick. У меня был с собой и кошелек, хотя мало где можно было что-то купить. Пока я гуляла, у меня в голове рождались идеи для блога. Я снимала луг, где паслись упряжные лошади. Я снимала все очевидные достопримечательности, теперь закрытые на неопределенное время: Музей современного искусства, Рокфеллеровский центр, Карнеги-холл, Линкольн-центр. Все эти места были похожи на дома с привидениями. Прогуливаясь по деловым кварталам, я вспомнила фотографии Роберта Полидори, на которых были изображены Чернобыль и Припять, город-призрак, где раньше жили сотрудники атомной станции. Или снимки Детройта Ива Маршана и Ромэна Мефра, снимки заброшенных автомобильных заводов и некогда великолепных театров. И фотографии Сефа Лоулесса, на которых были пустующие, обветшавшие торговые центры, закрытые после обвала две тысячи восьмого года.

Главное отличие реальности от этих фотографий состояло в том, что Нью-Йорк не сдавался. Он опустел, но не был заброшен. Некоторые организации все еще работали, как будто в ожидании, что рано или поздно все вернутся. У их дверей стояли охранники в черных безрукавках и черных штанах с эмблемой Sentinel — силуэтом сторожевой собаки. Они были похожи на официантов, если не считать пистолетов, благоразумно убранных в кобуру. Часто эти охранники были единственными здоровыми людьми, которых я видела за весь день: их присутствие одновременно и пугало, и успокаивало.

Я посвятила один пост Sentinel, охранной фирме, которая в основном работала по военным заказам в Афганистане и Ираке. Город подрядил ее защищать государственные учреждения от мародеров. Многие частные лица тоже их нанимали, чтобы они стерегли их опустевшие дома. Однажды, проходя по Пятьдесят четвертой улице мимо моего любимого ряда таунхаусов, я увидела охранника Sentinel в окне наверху. Он знатно нянчился с домом. Вероятно, он поливал белые орхидеи, стоявшие на окнах, спал на нежнейших плотнейших простынях, варил себе поутру маленький эспрессо и пил его из изящных кофейных чашечек с золотой каймой.

Я помахала ему, он помахал мне в ответ. Я сделала снимок.

Единственный признак, по которому он мог понять со своего наблюдательного пункта, что я не зараженная, это моя маска. И хотя сами охранники Sentinel их не носили (масштаб эпидемии был таков, что мы уже поняли — маски не предотвращают заражения), маска кое-что значила. Это был опознавательный знак, знак того, что я в полном сознании, что я понимаю, что к чему. Поэтому на улице я всегда надевала маску: чтобы было видно, что я — не зараженная.

В другой раз я делала снимки разных станций метро. Вечером, отодвинув предупреждающую ленту, я спустилась по ступенькам станции «Таймс-сквер» настолько, насколько было возможно, пока не дошла до кромки воды. Я подняла айфон и стала снимать. Вспышка отражалась от плавающих в воде размокших батончиков и журналов, дохлых крыс и всего остального мусора, который копился на поверхности. Под его слоем не видно было воды, но, стоя на ступеньках, я могла ее слышать — как будто где-то с жадностью лакал огромный зверь. Чем глубже ты зарывался, тем сильнее становился звук, отражаясь и усиливаясь в замкнутом пространстве, пока вокруг не оставалось ничего, кроме этого первобытного хлюпанья.

Пост назывался: Никто больше не ездит на метро.

К концу октября все крупные новостные агентства, включая Times, закрылись. Люди стали заходить на страницу «Нью-Йоркского призрака». Подавляющее большинство было из Исландии, с Кихну, Борнгольма и других холодных островов, о которых я никогда не слышала и до которых лихорадка не добралась. Они требовали новых фотографий своих любимых мест. Они будто не могли поверить, что Нью-Йорк разваливается, и хотели в этом убедиться. Все могло развалиться, но только не Нью-Йорк. Его глянцевые, блестящие поверхности и богатые обстановки казались неуязвимыми. Даже после 9 сентября, после попыток терактов, после блэкаутов, и ураганов, и подъема уровня воды из-за глобального потепления.

Я всегда жила скорее в мифическом, а не реальном Нью-Йорке. Поэтому я и смогла прожить здесь так долго: я любила идею чего-то больше, чем саму эту вещь. Но ближе к концу, в те недели, когда я гуляла и делала снимки, я узнала и полюбила и саму вещь. Отчасти потому, что я любила запечатлевать ее. Хотя охватить город в его распаде было неподъемной задачей: Нью-Йорк был слишком огромным, а я слишком маленькой, и были места слишком удаленные или слишком опасные, куда мне было не добраться, но я не хотела останавливаться.

Я рассматривала запросы читателей как задания. Каждое задание превращалось в пост. Я упорядочивала запросы по району и составляла график их выполнения. Это было приятно — приятно каждое утро после пробуждения осознавать, что ты точно знаешь, что будешь делать сегодня.