Сколько стоит рекорд - Борис Маркович Раевский

Сургуч, что ли? Хотя нет. Сургуч красновато-вишневый. А тут что-то темное.

— А внутри? — спросил Генка. — Пусто.

— В том-то и штука! — опять противным дребезжащим фальцетом выкрикнул Яшка. — Что-то там лежит. Записка, кажись…

— Записка?! — Генка сразу вскочил.

Приподнялся и Митрий.

Это уже кое-что значило: Митрий никогда зря не суетился.

Генка выхватил бутылку у Яшки, поглядел на свет. Да, внутри определенно что-то лежало. Вроде бы, и впрямь, листок бумаги. А горлышко заткнуто пробкой и наглухо запаяно. Варом, что ли? И вообще бутылка какая-то странная. Вовсе не поллитровка. Это ему издали так показалось. Сплющенная. Как фляга. Он таких бутылок еще и не видел.

— Знаю! — вдруг нервно выкрикнул Яшка. — Это — кораблекрушение! SOS. Точно. Я читал!..

— SOS?! Очень возможно, — словно раздумывая вслух, негромко сказал Генка. — Откроем?

— Конечно! — Митрий, не вставая, потянулся к штанам, лежащим тут же, на песке. Неторопливо достал из кармана перочинный нож.

Митрий все делал неторопливо.

— Дай! — Генка взял у него нож и стал отскабливать смолу. Делал он это осторожно, тщательно, словно боялся неловким движением поцарапать бутылочное горлышко.

— Да быстрей же! — крикнул Яшка. — Люди где-то тонут, а ты!..

Генка не ответил. По-прежнему аккуратно снимал он вар. Стружку за стружкой. Отколупывал твердые, как асфальт, кусочки, а сам видел…

Горит корабль. Пламя с ревом мечется по палубе. Струи дыма и огня рвутся из иллюминаторов.

Радист бросается к передатчику. Но рация повреждена…

И вот — на воду торопливо спускают шлюпку.

Плывут… И день, и два… И кто-то кидает в воду бутылку. Вот эту самую бутылку.

Там, на клочке бумаги, нацарапано. Широта… Долгота… Спасите наши души!

А может, не так. Может — буря… Волны — с дом. Корабль с маху швыряет на скалу. Мелькают в волнах обломки…

— Значит, так, — торопливо сказал Яшка. — Мы сейчас прочитаем и сразу — в пароходство. К начальнику. Нас, конечно, сперва не пустят, но мы покажем записку — SOS! Гибнут люди! И нас сразу к самому главному. А тот сразу телефонную трубку — раз! Приказываю самому быстроходному кораблю немедля выйти на спасение…

— Для этого есть специальные суда-спасатели, — веско перебил Митрий.

— Вот-вот! Приказ: кораблю-спасателю немедленно выйти в море. Квадрат такой-то. И вот из нашего порта на всех парах выскакивает…

— Ни черта не выскакивает! — опять перебил Митрий. — Может, тонут-то за тысячу километров отсюда. Сразу по радио — приказ. Всем судам, которые, значит, поблизости от данного квадрата, немедленно изменить курс…

— Вот-вот! И сразу пять или даже десять кораблей меняют курс и идут на помощь.

Они несутся так, что вода кипит за кормой. «Полный вперед!» — командует капитан.

— «Самый полный!» — уточнил Митрий.

— Да, да! «Самый полный!» — командует капитан. Яшка в азарте размахивал руками. — Над морем — туман. Волны, как разъяренные львы, рыча, бросаются на корабль. Но он рассекает их и мчится вперед. Пятьдесят, нет, даже шестьдесят километров в час…

— Узлов, — поправил Митрий.

— Шестьдесят узлов в час! И вот — впереди, в тумане какое-то рыжее пятно. «Вижу! — кричит вахтенный. — Впереди — огонь!»

— «Впереди, по курсу, огонь!» — опять уточнил Митрий.

— Да, «впереди, по курсу — огонь!» И корабль еще быстрее несется туда. А там…

— Постой… — Митрий нахмурился. Задумался. — А вообще-то… — Он махнул рукой. — Все одно… Безнадюга… Эту бутылку, может, неделю, а может, и месяц по волнам трепало. В шлюпке все уже, наверно, с голодухи поумирали. Да… И записка, конечно, размокла. И ни шиша теперь не разберешь…

Генка молча продолжал сдирать вар.

«Умерли? А может, и не умерли? — подумал он. — А насчет записки — чепуха. Запаяна бутылка на совесть. Такая хоть пять лет будет мотаться по морю — ни капли вовнутрь не просочится».

Генка счистил вар.

Пробка сидела глубоко. Он вогнал между нею́ и стеклом кончик лезвия, плавно нажал. Тугая пробка не поддавалась. Он загнал нож с другого бока, снова надавил. Нет, не поддается. Нажал сильнее. Кусок пробки отломился.

— Так будешь час ковыряться! — крикнул Яшка. — Кокни о камень — и порядок.

«Точно, — подумал Генка. — Все равно ведь записку сквозь горлышко не протащишь».

— Бить? — спросил он.

— Лупи! — крикнул Яшка.

Митрий кивнул.

Генка тихонько, словно боясь, — в самом деле, не разбить бы! — плавно кинул бутылку, целясь в торчащий из песка камень. Не попал.

К бутылке подскочил Яшка. Схватил ее и с маху, с силой швырнул. Бац! Брызнули осколки.

Но на них никто не обратил внимания. Все трое торопливо шарили глазами: где записка?

Ага, вот! Лежит вместе с расколотым наискось днищем бутылки. Генка бросился туда. Схватил записку.

— Привет!

Он аж присвистнул.

Яшка нетерпеливо заглянул в бумагу через его плечо.

Записка была напечатана на машинке. Блеклые, ровные строчки. И нисколько не повреждены. Но вот беда: не по-русски.

— Ну-ка! — Яшка взял записку.

Ребята уступили ему безропотно. Яшка — как ни крути — отличник.

— Одно ясно, — сказал Яшка, после долгого разглядывания машинописных строк. — Не по-немецки.

— Молодец, Яшенька! Голова! — сказал Генка. — В мире, кажется, восемьсот семьдесят три языка? Значит, теперь нам уже легче. Осталось всего лишь восемьсот семьдесят два.

Втроем они долго рассматривали таинственный листок.

— Ай-яй, мальчики! — сказал Генка. — А между прочим, кто-то из классиков давно подметил: незнание иностранных языков — первый признак общей некультурности.

— Тут цифры… семьдесят четыре — тридцать два. И еще… — хмуро сказал Яшка. — По-моему, это долгота. Да…

— А время идет, — сердито пробормотал Митрий. — И пока мы тут треплемся, где-то люди…

Все замолчали.

Они стояли, трое мальчишек, почти голые, на солнечном пляже. Все трое хмурые, злые.

— А давайте поищем: может, тут кто из культурных загорает? — предложил Генка. — Какой-нибудь профессор? Или академик?

— Идея! — ухватился Яшка.

Они пошли по пляжу. Но, наверно, нынче было слишком жарко. Пляж, на котором обычно не повернуться, сейчас был почти пуст. Не мудрено: даже идти было нелегко — раскаленный песок обжигал ступни. Листья на кустах и то скрутились, как опаленные.

А море лежало гладкое, зеленое, как огромная глыба льда. Только, к сожалению, этот лед не давал прохлады.

Если кто нынче и был на пляже, то все больше мелкота. А с ними — тетки под зонтиками.

К одной из таких теток, помоложе и поинтеллигентнее на вид, и подкатился Яшка. Показал записку.

— О нет, мальчик! Я без очков — как слепая, — женщина виновато улыбнулась.

— Тетеря, — прошипел Яшка, когда они отошли. — Чего ж с собой очки не носишь?

Подошли еще к одной гражданке, толстой, в ярко-алом купальнике.

— Это — по-английски, — сказала она. — Но я, мальчики, изучала языки лет тридцать, нет, лет