Принцесса Клевская (сборник) - Мари Мадлен де Лафайет

– У меня их слишком много, – почти выкрикнула Фелима, не сдержав своих чувств, – и вам…

Фелима осеклась на полуслове, поняв, что зашла слишком далеко, и поразилась своим собственным словам. Ощутив свой промах, она смешалась и замолчала, не зная, как ей вести себя дальше. Наконец она подняла на Аламира глаза, и ей показалось, что он проник в тайну ее сокровенных мыслей. Фелима постаралась взять себя в руки и придать лицу более спокойное выражение, которое никак не соответствовало тому, что творилось у нее на душе.

– Да, вы правы, – сказала она. – Если бы Заида увлеклась кем-нибудь, я бы вам этого никогда не сказала. Я хотела всего лишь попугать вас такой возможностью. Но мы действительно познакомились с испанцем, влюбленным в Заиду и похожим на того, кто изображен на портрете. Ваш взгляд сказал мне, что я, возможно, сболтнула лишнее, и, боюсь, она на меня обидится.

Все это Фелима сказала таким естественным голосом, что ей даже показалось, будто в какой-то степени ее слова произвели на Аламира должный эффект. Однако она так и не избавилась от смущения, в которое ее повергли ранее сказанные ею слова, явно выдававшие ее чувства, и если бы не замешательство Аламира, отразившееся на его лице после этих слов, ей бы никогда не пришла в голову мысль о том, что он мог разгадать ее тайну. Подошедший Осмин прервал их разговор, и Фелима, готовая разрыдаться, удалилась в лес, унося с собой свою боль и свою надежду, которыми могла поделиться только со своей подругой. Ее позвала мать, решившая вернуться в Оропесу, и Фелима последовала за ней, боясь поднять глаза на Аламира, – она опасалась увидеть в них боль, которую причинило ему требование Заиды не приезжать в Талаверу. Но еще больше она боялась найти в его взгляде подтверждение тому, что он разгадал тайну ее любви. Фелима, однако, с радостью отметила, что Аламир направился в сторону лагеря и, стало быть, отказался от встречи с Заидой.

На этом месте король прервал дона Олмонда.

– Теперь понятно, – обратился он к Консалву, – почему Аламир показался вам столь опечаленным. Он повстречался вам после встречи с Фелимой. Это их мои всадники видели в лесу. То, что она рассказала Аламиру, позволило ему узнать вас. Понятен теперь и смысл слов, с которыми он бросился на вас, выхватив шпагу, и которые так заинтриговали нас.

Консалв ответил королю Леона кивком головы, и дон Олмонд продолжил свой рассказ:

– Нетрудно догадаться, в каком состоянии провела Фелима ночь и какие мысли занимали ее голову. Она думала о том, что предала Заиду, и, несмотря на свою ревность, очень переживала, что причинила Аламиру боль. Она по-женски жалела его. И при этом Фелима не могла не желать, чтобы он знал об увлечении Заиды. Она даже расстроилась, подумав, что своей маленькой ложью в конце разговора могла разубедить его в правдивости вырвавшихся у нее слов о любви Заиды. Но больше всего ее беспокоило, не выдала ли она ему своих чувств. Наутро, однако, новая беда затмила прежние беды: ей сообщили о поединке Аламира с Консалвом, и все ее страхи сменились одним – за его жизнь. Каждый день она посылала гонца в замок, где лежал Аламир, за известиями о его здоровье. И когда, казалось, смертельная опасность прошла, она узнала о решении короля казнить его в отместку за убийство принца Галисийского. Вы видели письмо, которое я получил от нее на этих днях, с просьбой сделать все, чтобы сохранить ему жизнь. Я сообщил ей о великодушии, с которым Консалв откликнулся на ее мольбу. Это, пожалуй, все, и мне остается лишь заверить вас, что никогда в одном человеке мне не доводилось видеть столько любви, столько воли и столько горя, сколько судьба соединила в одной Фелиме.

На этом дон Олмонд закончил свое повествование. Рассказ друга наполнил Консалва чувствами, выразить которые простыми словами невозможно. То, что другие влюбленные узнавали от своих возлюбленных урывками, маленькими долями на протяжении долгого времени, свалилось на него в одночасье – и любовь Заиды, и ее неясное о нем беспокойство, и ее переживания, которых он не замечал, а то и принимал за отчужденность. Консалв чувствовал себя наверху блаженства. Королю тем временем пришли сообщить, что к нему пожаловали участники переговоров о мире. Перед тем как оставить друзей, король, желая удивить дона Олмонда, поведал ему, что Теодорих и Консалв – одно и то же лицо.

– Я вполне бы мог даже обидеться на то, что мне самому пришлось доискиваться, кто же такой этот Теодорих, – обратился дон Олмонд к Консалву, когда они остались вдвоем. – Наша дружба давала мне право рассчитывать на то, что я мог бы это узнать и от вас. Меня удивляет, как вы могли подумать, что подобное можно было скрыть от человека, который, выполняя ваши же поручения, так много узнал о Заиде и обо всем вокруг нее происходящем. То, что вы ее любите, я понял уже тогда, когда вы впервые заговорили о ней. Меня лишь удивила ваша страсть с первого взгляда, которую, как мне помнится, вы всегда отвергали. Все рассказанное мне Фелимой очень быстро убедило меня, что человеком, которого она называла Теодорихом, мог быть только мой друг Консалв. Но я уже отомстил вам за вашу любовь к тайнам, написав вам письмо с легкими намеками, дабы подзадорить вас. Другой сатисфакции мне не требуется, а радость, которую вы испытали, выслушав мое повествование, заставляет меня окончательно забыть нанесенную мне обиду. Однако, – добавил дон Олмонд, – нисколько не желая омрачить вашу радость, должен предупредить вас, что Заида намерена превозмочь свои чувства и подчиниться воле отца, если, конечно, в ее настроении не произошло каких-либо изменений в самое последнее время.

Переполненного счастьем Консалва предупреждение дона Олмонда не насторожило. Извинившись перед другом за свою скрытность, он объяснил ему, что просто постеснялся рассказать о своих чувствах, и удалился к себе, чтобы предаться давно не посещавшим его радостным мыслям. Восстанавливая в памяти все свои злоключения, теперь он понимал, что означали услышанные им в тортосском саду слова Заиды и почему она, глядя на него, искала сходство с кем-то, ему неизвестным.

Окрыленному счастьем, ему не терпелось поскорее увидеть Заиду, и он обратился к королю с просьбой отпустить его в Талаверу. Дон Гарсия, радуясь за друга, дал согласие, и Консалв тут же отправился в путь, сгорая от желания получить из уст Заиды подтверждение тому, что услышал от дона Олмонда. В замке ему сообщили о болезни Зулемы, и, встретившая его у входа Заида извинилась от имени отца за невозможность принять его. Каждый раз красота Заиды поражала Консалва, и он смотрел на нее, не отрывая глаз и даже не пытаясь скрыть своего восхищения. Заида заметила восторженный взгляд Консалва, смутилась, покраснела, отчего показалась ему еще более прекрасной. Пройдя вслед за ней в ее комнату, он не смог сдержать своих чувств и сразу же заговорил о своей любви уже без той робости, которая сковывала его при первой встрече. Заида, однако, отвечала на его пылкие слова с осторожной сдержанностью, которая могла бы поставить его в тупик, если бы он не знал о ее чувствах из рассказа дона Олмонда. Консалв решил приподнять завесу и показать, что кое о чем ему известно.

– Не могли бы вы объяснить мне, сударыня, причин, – спросил он, – по которым желали, чтобы я был тем, кого напоминаю вам?

– Этот секрет я не могу вам раскрыть, – ответила Заида.

– Разве моя любовь, преодолевшая столько преград, не дает мне права получить из ваших уст хотя бы заверение в том, что вы желаете мне счастья? – продолжал Консалв. – Почему вы так тщательно скрываете свои чувства? Неужели так трудно сделать счастливым человека, который полюбил вас с первого взгляда и на всю жизнь? Почему вместо этого вы предпочитаете постоянно думать об арабском юноше, которого никогда не видели в глаза?

Заида была поражена этими словами и не нашлась, что ответить. Консалв, однако, продолжал, с опаской подумав, не навредит ли он этими словами Фелиме, которая открыла ему тайну Заиды:

– Не удивляйтесь, сударыня, тому, что вы слышите. Судьба распорядилась так, что в ночь перед вашим отъездом из Тортосы я находился в саду и узнал из ваших слов о том, что вы так немилосердно от меня скрываете.

– Боже мой, Консалв, – воскликнула Заида, – вы были в тортосском саду, слышали мой голос и ничего мне не сказали!

– Ах, сударыня! – Консалв бросился к ее ногам. – Вы не представляете, какое для меня счастье – услышать ваш упрек! Я вижу, что вы гневаетесь на меня за то, что я умолчал о своем пребывании в Тортосе. Но не сожалейте, сударыня, – воскликнул он, увидев растерянность на лице Заиды, невольно выдавшей свои чувства, – только не сожалейте о том, что одарили меня счастьем! Не отнимайте у меня возможности считать, что я вам небезразличен. В свое оправдание могу лишь сказать, что, слыша ваш голос, я не мог знать, кому он принадлежит – вы для меня находились где-то за морями, была ночь, вашего лица я не видел, вдобавок вы говорили по-испански. Я и подумать не мог, что вы совсем рядом. Я увидел вас в лодке на следующий день, но не мог заговорить с вами, так как именно в тот момент меня схватили люди короля.