Цирк "Гладиатор" - Порфирьев Борис Александрович

Представляя «маску» публике, арбитр заявил, что этот борец имеет победы над Збышко — Цыганевичем, Заикиным, Гаккеншмидтом, Эберле, Педерсеном, Кохом и ничью с Поддубным. Это звучало внушительно и, видимо, не было ложью: в первый же день на четвёртой минуте «маска» положила сильного Уколова. На следующий день она припечатала к ковру Тимошу Медведева; и тоже ей понадобилось для этого не больше десяти минут. На третий день под «маской» лежал Макдональд… И пошло, и пошло, что ни день, то победа.

Охотников «вытребовать» на свой счёт любого чемпиона в противники «маске» было мало. Вахтуров отказался бороться, сославшись на вывих руки. Корда был положен на сороковой минуте. Оставался один Никита, и когда компания гвардейских офицеров внесла за него необходимые деньги, он вышел на манеж.

Противник не вызывал в нём страха, но сердце всё–таки билось гулко и тревожно. Никита с любопытством оглядел фигуру борца; трико и башмаки его были анемичного салатного цвета, отчего кожа казалась белой, как полотно, и красная маска со шелками для глаз походила на капюшон факельщика из книги о «святой» инквизиции.

Расставив ноги, касаясь своим лбом лба противника, Никита старался схватить его за руки, но тот, видимо, знал о знаменитом Никитином грифе и всякий раз выхватывал свои запястья. Так, в стойке, они проходили минут пять, стараясь поймать друг друга на приём, побывали несколько раз в партере, снова перешли в стойку. Противник оказался гораздо слабее Вахтурова и Корды, и Никита ждал лишь возможности применить один из приёмов, но тот неожиданно захватил правой рукой его голову и, резко повернувшись спиной и наклонившись, оторвал его от ковра и бросил через бедро. Какой–то странной перекаткой Никите удалось уйти от его стальных объятий, но тот всё–таки поймал Никиту у края ковра и навалился на спину. Однако все его попытки оторвать Никиту от земли были неудачны. Они долго напрягались и пыхтели в таком положении, и вдруг Никита вскрикнул от боли… Старый, известный приём — противник перетирал ему уши… Наконец, Никита поймал его за запястье, повернул к земле, прижал под мышку голову и опрокинул через спину, но не смог сломать моста. Они вскочили, тяжело дыша, снова упали и покатились по ковру. В один из таких моментов противник зажал Никите рот и нос, и когда тот последним усилием сбросил его руку, снова стал перетирать уши. Потом они замерли, свернувшись в клубок, испытывая, кто первый потеряет терпение. У Никиты ломило уши, казалось, они были раздроблены, и ныла скула. Но силы ещё не иссякли, и Никита был уверен, что сумеет победить. Надо было только остерегаться, чтобы противник не поймал его на какой–нибудь приём. Один раз Никите удалось его бросить ответным тур–де–ганшем, но борец сделал «скамейку», и Никита подсунул свои руки ему под мышки и сцепил их на затылке, стал ломать ему шею, но тот обманул его, резко опустившись на живот, и вынырнул из его рук. Силы всё ещё были, и Никита боялся одного — вдруг не хватит времени… Немного позже он стал метать «маску» по манежу и оказался явно на верху положения, но раздался звонок, и арбитр засвистел над самым ухом. В пылу борьбы Никита швырнул «маску» резким движением рук через себя, но был остановлен арбитром.

Публика засвистела и затопала ногами, и Никита был очень удивлён, что освистывают не его, а «маску». Оказывается, зрители не могли ей простить того, что она так непочтительно обошлась с их любимцем.

Когда через несколько дней «маска» боролась с Вахтуровым, публика вновь освистала её, и во время борьбы раздавались крики:

— Положи его, Никандр! Вышиби из него дух!

Никита сидел со своими друзьями, и ему было обидно, что маску снимает с этого борца Вахтуров. Все эти дни тело ломило, оно было покрыто массой царапин и кровоподтёков, и особенно болели распухшие уши, но Никита был уверен, что он всё равно положил бы «маску», будь менее самонадеянным в начале схватки. Если бы ему разрешили бороться сейчас, он пошёл бы не задумываясь, несмотря на то, что до сих пор был не в форме.

«Я её измотал, а Никандр положит», — с обидой думал он о Вахтурове и неприязненно смотрел на весёлого Коверзнева. Тот острил напропалую, обращаясь то к Никите, то к своей жене, и рассказывал занятные истории.

Когда Татауров заявил, что нелегко сейчас приходится «маске» в вахтуровских объятиях, и рассказал, как Вахтуров сломал ему ребро, Коверзнев рассмеялся:

— Без ребра жить можно! Ха–ха–ха! Женщины живут же. И не тужат, как будто. А ведь у них на одно ребро меньше. Читал библию? Знаешь, что женщина сотворена из ребра Адама?

Никите показалось странным, что на одно ребро меньше у женщины, тогда как господь–бог вынул ребро у Адама; это у мужчины, значит, должно быть на одно…

В это время Вахтуров поскользнулся, неуклюже, огромный, как медведь, упал боком на ковёр, и «маска» в один прыжок бросилась на него и опрокинула на лопатки.

35

Широкий проход конюшни сразу заполнился нарядной толпой. Но никто сегодня не обращал внимания на холёных, сбрызнутых духами лошадей, не толпился подле аквариумов — все хотели видеть Никиту Сарафанникова — ведь он один сумел выстоять против Красной маски положенные час двадцать минут.

Коверзнев тряс его руку, бил по плечу гвардейских офицеров в чихчирах и с киверами, говорил захлёбываясь:

— Будем требовать вторую схватку… Кто–то должен же снять маску с этого борца…

Все посмотрели в сторону раздевалок — ждали победителя; большинство было уверено, что он уйдёт из цирка, не покажется на глаза публике. Кто–то послал за ним делегацию. Пьяный офицер известной графской фамилии, стройный и бледный, как легендарный Монте — Кристо, привёл в конюшню старика–антрепренёра. Тот смотрел надменно на графа и, только увидев Никиту с Верзилиным и Коверзневым, несколько смутился. Маленькие, глубокопосаженные глазки на его лице, напоминающем печёное яблоко, забегали тревожно. Он нервно теребил пальцами сверкающую огромную булавку на галстуке и силился понять, что ему говорит блестящий гвардейский офицер. Наконец тот догадался перевести свои слова на французский язык, и антрепренёр радостно закивал в такт его словам, ответил, как показалось Коверзневу, не на чистом французском языке:

— Правила не допускают второй схватки.

— Но это формальная сторона дела, — горячился бледный офицер.

Антрепренёр заговорил о чём–то быстро–быстро, и Коверзнев не понял половины его слов.

Во время этого разговора, раздвигая толпу, появилась «маска»; она была в своём нерусском мохнатом пиджаке, и только вместо сорочки с галстуком на ней был шерстяной свитер; левая рука борца висела как плеть.

Антрепренёр сказал «маске» что–то тихо, видимо тоже по–французски, и борец ответил отрывисто:

— Согласен.

Коверзнев впился в него взглядом, стараясь заглянуть в узкие прорези, сделанные в красном трикотаже, плотно обтянувшем голову, но ничего не увидел, кроме настороженных глаз.

«Кто же это всё–таки может быть?» В любом другом цирке Коверзнев добился бы своего, но у Чинизелли умели хранить тайну. Недаром «маска» до сих пор ни разу не бывала в общей раздевалке, ни разу не ходила в ресторан вместе с борцами.

На манеже боролась очередная пара, но из конюшни никто не уходил.

«Маска» смеряла Никиту равнодушным взглядом и что–то сказала антрепренёру, кивнув на висящую руку.

Тот сказал офицеру:

— Имейте только в виду, что в матче с Вахтуровым мы получили вывих. Борьба может состояться только после того, как разрешит врач.

Он дотронулся до вывихнутой руки борца, потом раскланялся во все стороны и, взяв его под локоть, решительно направился к выходу.

— Добьёмся! — сказал уверенно Коверзнев. — Пойдёмте договариваться. У меня есть идея!

Он пригласил всех в ресторан, но Верзилин с Никитой отказались.

— Мы пойдём отдыхать, — объяснил Ефим Николаевич. — У Нины Георгиевны завтра выступление, — и добавил: — Никита тоже не пойдёт — режим.

Коверзнев усмехнулся и, достав трубку, спросил: