Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард

мадемуазель поступает неосторожно, положив свою сумочку рядом с собой и не присматривая за ней. Видно, заметив мою неискушенность и простодушие, эта умудренная жизнью женщина решила передать мне кое-что из своего опыта. Без сомнения, то был чрезвычайно благородный жест.

Боюсь, Preux chevalier нашел меня не слишком увлекательной в роли chere amie[29], хотя, обзаведясь коричневым платьем в стиле «ампир» с короткой талией и шлейфом, огромной касторовой шляпой на подкладке из атласа цвета персика и с длинным страусовым пером, я ощущала себя не менее эффектно одетой, чем все эти fille de joie[30].

Однажды, обедая со мной, он заметил:

— Вы, кажется, и не подозреваете, что едите тот самый суп, которым знаменито «Кафе Рояль».

Я и вправду понятия не имела, что этим супом следовало восторгаться. Суп как суп, ничего особенного.

А однажды я даже навлекла на себя его неудовольствие. В тот день у Preux chevalier была назначена деловая встреча, и я решила в это время осмотреть кладбище Пер Лашез, где похоронены многие знаменитые писатели Франции. Мне это представлялось чем-то вроде смиренного паломничества, и я, сев в трамвай, отправилась на окраину Парижа. День стоял туманный; я долго бродила по кладбищу, благоговейно читая знакомые имена на внушительных памятниках и огромных поблекших плитах из гранита и мрамора.

Часа через два мне захотелось вернуться в город, но я не могла найти кладбищенские ворота. Несколько раз я проходила мимо молодого каменотеса в синих брюках, возившегося у какого-то памятника. За все время, пока я ходила по кладбищу, я не встретила, кроме него, ни одной живой души; я попросила его указать мне дорогу.

Он забеспокоился.

— С вашего разрешения, мадемуазель, — сказал он, — я провожу вас до ворот. Молодой даме, да еще англичанке, опасно ходить одной по кладбищу в этот час.

Видно, я выглядела совершенно потерянной в этом городе мертвых, среди могильных камней, белеющих в предвечернем тумане.

Мой проводник сказал, что boulevards de l’exterieur[31] заслужили в последнее время дурную славу из-за банды хулиганов, облюбовавших эти места. Всего неделю назад они ограбили здесь одну англичанку и столкнули ее в свежевырытую могилу.

Мне и сейчас видится серьезное, открытое лицо того молодого каменщика; помню, как я была благодарна ему за его истинно рыцарский поступок. Он не только проводил меня до ворот, но еще и подождал, пока я села в трамвай, идущий в город. Навряд ли было бы приятно провести ночь на Пер Лашез; Preux chevalier пришел в ярость, оттого что я предприняла эту поездку без его ведома.

И тем не менее благодаря ему я испытала поистине сказочные минуты во время первого знакомства с Парижем. Повторилось то, что было в Сиднее, только еще увлекательнее. Если б не наши с ним экскурсии по бесчисленным театрам и знаменитым ресторанам, самой мне так и не удалось бы заглянуть в эту беспутную, расточительную парижскую жизнь. Он познакомил меня также с художниками и писателями, водил в их студии и артистические кафе; и каждый день, пока мы странствовали по улицам и паркам Парижа, он воскрешал в моей памяти французскую историю — грозовые дни революции, империю времен Наполеона.

Я, вероятно, не удивилась бы, встретив Наполеона и Жозефину в садах Тюильри; мы заново переживали события, описанные в романах Дюма, Виктора Гюго и Бальзака, осматривая места, которые они описывали, — собор Парижской богоматери, мост Генриха IV, остров Сите. Необыкновенно прекрасен был Париж в сиянии осеннего солнца, в желтеющей листве, в пелене туманов, и Preux chevalier был обворожительным спутником, хотя влюбиться в него я не могла.

Она пролетела быстро, эта восхитительная неделя. Preux chevalier уехал, и я стала готовиться к возвращению в Лондон.

В маленьком отеле у рыночной площади, где я жила, появление ливрейного лакея с квадратным конвертом в руках произвело настоящую сенсацию. В конверте была карточка с надписью, что мадам Матильда Маркези, маркиза де ла Раджата ди Кастроне будет рада принять меня в одиннадцать часов.

Я писала Маркези, прося у нее интервью, но когда по прошествии двух недель ответа не последовало, решила, что больше ждать нечего. Как я слышала, недавно у мадам умер муж; из разговоров, которые велись в студиях и кафе, я заключила, что, хоть мосье маркиз и не блистал супружескими добродетелями, мадам была очень привязана к нему и тяжело переживала утрату.

Друзья говорили мне, что некоторое время она будет вести затворническую жизнь, и потому я решила уехать. Багаж мой был уже отправлен, но время еще оставалось — как раз для интервью. И с тем же красавцем лакеем я послала ответную записку, что буду счастлива воспользоваться приглашением мадам Маркези.

Боясь заблудиться или опоздать, я взяла фиакр — один из этих забавных старомодных французских экипажей — и, бесконечно довольная, горя желанием выполнить поручение одного из своих редакторов, добралась до строгого особняка в не слишком отдаленном предместье.

Меня ввели в просторную красивую комнату, залитую утренним солнцем. Маркези сидела у окна — высокомерная трагическая фигура в глубоком трауре.

Она встретила меня так, словно, примирившись с мыслью об интервью, все же досадовала на мое появление. Ее прекрасное старое лицо, иссушенное горем, не улыбалось. Серебристые волосы аккуратной короной увенчивали голову, глаза были поистине глазами орлицы — сверкающие и проницательные.

— На каком языке мы будем говорить? — строго спросила она.

— На английском, мадам, если позволите, — пролепетала я.

— Вы не говорите по-французски?

— Немного, мадам, но видите ли...

— Ах, вы, австралийцы, так бестолковы! — воскликнула она. — Я, например, владею в совершенстве двенадцатью языками. А вот Нелли Мельба, она не была бестолковой. Понимаете? Именно уму она обязана своим голосом.

Я сказала что-то о том, что Маркези известна всему миру как замечательный педагог и мы в Австралии особенно чтим ее, так как именно благодаря ее мастерству прекрасный голос Мельбы обрел такое совершенство.

— Да, — подтвердила Маркези, блестя глазами. — Я замечательный педагог. Еще совсем недавно все лучшие примадонны выходили из моей школы. В нынешние времена учат не пению. Весь мир не поет, а кричит.

И она принялась в пух и прах разносить методы некоторых известных преподавателей. Я добросовестно скрипела пером.

— Что вы там написали? — спросила Маркези.

Я прочла последний абзац.

— Нет! Нет! — вскричала она. — Вы не должны этого писать. Я хочу умереть спокойно.

Я переписала абзац