Сказки Золотого века - Петр Киле

Противники съехались за Черной речкой по Парголовской дороге к назначенному часу. Шел мокрый снег, а иногда просто дождь. Выбрали площадку неподалеку от дороги за рощей. Секунданты обменивались короткими фразами.

- Здесь?

- Хорошо.

Снег лежал почти по колено; его затоптали на узком пространстве. Столыпин достал шпаги и предложил противникам:

- Господа!

Барант выбрал шпагу, Лермонтов выхватил вторую, и по команде секундантов они сошлись. Барант нападал вяло, может быть, опасаясь проскользнуться на мокром и неровном снегу, когда шаг в сторону - снег по колено. Между тем, к изумлению Столыпина, Лермонтов не нападал вовсе, а лишь отбивался, и дело не клеилось. Так продолжалось минут десять, секунданты продрогли, кроме дрожи от волнения, ибо на их глазах бились, пусть весьма вяло, противники не на шутку. Если виконт д’Англес терпеливо сносил непогоду и не находил темп схватки вялым, спешка здесь ни к чему, когда противникам необходимо приноровиться друг к другу для решительной атаки, то Монго-Столыпин, знавший решительность Лермонтова в схватках на шпагах, как, впрочем, во всем, за что бы ни брался, начал терять терпение.

- Мишель, дерись, черт побери! - вскричал он. - Чего ждешь?

- Пусть себя покажет. Зачем же он непременно хотел драться на шпагах? - отвечал Лермонтов по-французски, легко отбиваясь от наскоков противника.

- А вот зачем! - вскричал Барант, делая решительный выпад, но тут же, не устояв на ногах, упал на снег. Однако успел оцарапать руку ниже локтя у противника; Лермонтов почувствовал, как руку обожгло, и он тотчас перешел в наступление, чтобы тем же отплатить противнику. Выказывая, наконец, свое преимущество во владении шпагой, что он понял с самого начала и не хотел им воспользоваться без причин, он сделал решительный выпад с намерением проколоть противнику руку, но попал в самую рукоятку шпаги Баранта с такой силой, что кончик шпаги отломился. Секунданты подошли и остановили поединок; по условию на шпагах - до первой крови, - и кровь показалась на руке у Лермонтова.

- Серьезно? - спросил виконт.

- Нет, всего лишь царапина, - отвечал, смеясь, Лермонтов.

- Переходим на пистолеты! - заявил Алексей Столыпин и подал оружие противникам. Виконт обозначил расстояние. Столыпин сказал Лермонтову:

- Теперь что еще придумаешь? Выходишь драться - должно драться, не щадить. Никто не станет тебя щадить.

- Проколоть мальчишку в грудь - велика отвага, - отвечал Лермонтов.

Мокрый снег сменился мелким дождиком, уже все были порядком мокры.

Противники сошлись у барьера, Барант прицелился и выстрелил; Лермонтов снова медлил, с любопытством глядя в дуло пистолета противника, - Алексей Столыпин снова вспыхнул, - француз промахнулся, слава Богу.

Лермонтов демонстративно выстрелил на воздух. Виконт, Барант и Столыпин в эту минуту оценили вполне поступок Лермонтова, благоприятный исход всегда лучше, и примирение противников состоялось, и все поспешили разъехаться.

- Все хорошо, что хорошо кончается, - говорил Алексей Столыпин, он все испытывал досаду на Лермонтова. - Кажется, я знаю тебя лучше кого-либо на свете. Но твоя нерешительность на дуэли мне непонятна.

- Какая нерешительность? Я хотел, чтобы Барант себя показал, на что он способен. Шпагой владеет он так же скверно, как и пистолетом.

- Это не твоя забота. Выходишь драться - должно драться.

- На смерть?

- Да. Иначе тебя убьют.

- Что, по-твоему, мне надо было проткнуть француза или убить наповал пулей, уже безоружного?

- Он стрелял в тебя с намерением убить тебя, чтобы не быть убитым самому. Это не безоружный. Это твой убийца, который промахнулся. В конце концов, отчего было не пристрелить Баранта за Дантеса, если из-за него он возник?! - вскипел обыкновенно невозмутимо-спокойный Столыпин.

- Да, в самом деле! - расхохотался Лермонтов и попросил Монго, чтобы он высадил его у дома Краевского. - Рука вся в крови. Боюсь напугать бабушку.

И друзья расстались у дома Краевского. Лермонтов вбежал к своему издателю, как всегда, ошеломив его своим появлением. Он был необыкновенно весел, помыл руку, крови было много, весь рукав пропитался ею. Если б не рана, Андрей Александрович мог бы решить, что Лермонтов лишь дурачится с новой дуэлью русского поэта с французом.

- На шпагах дрались? Затем перешли на пистолеты? Это сон!

- Да, сон. Я сегодня мог убить человека, но злодей, оказывается, я никудышний. Никому не рассказывайте! - и Лермонтов с хохотом выбежал вон.

ГЛАВА X

Интриги у трона. Новая ссылка. Императрица

1

Алексей Столыпин, влюбленный в графиню Воронцову-Дашкову, не обделенный и ее вниманием поначалу, впал в постоянство, что, впрочем, вполне соответствовало его характеру, но отнюдь не характеру Александры Кирилловны. Лермонтов предупреждал Монго, но его опасения подтвердились. Столыпин, выйдя в отставку, зажил сибаритом и денди и оказался, как смеялся Лермонтов, в положении Онегина, героя романа Пушкина, влюбленного в замужнюю женщину, что, впрочем, даже нравилось Монго, то есть быть похожим на Онегина с его хандрой, с его превосходством личности, который неожиданно для себя полюбил по-настоящему замужнюю женщину. Но здесь лестное сходство кончалось. Графиня, переменчивая в настроении, дорожила равно как свободой своей, разумеется, тайной, от мужа, так и явной - от любовника. Красавец Столыпин вместо того, чтобы отвернуться от своенравной любовницы, все больше привязывался к ней, то есть впадал в хандру. Лермонтов невольно играл роль наперсника то Монго, то графини, что его чрезвычайно забавляло.

В одной из гостиных висел портрет А. К. Воронцовой-Дашковой, литографированный французским художником А. Греведоном. Однажды, приехав на бал, Лермонтов с таинственным видом привел графиню и Монго к портрету и сказал:

- Вот моя запись к портрету, - и прочел не без коварной улыбки:

Как мальчик кудрявый, резва,Нарядна, как бабочка летом;Значенья пустого словаВ устах ее полны приветом.

В гостиную потянулась публика; графиня вспыхнула и засмеялась.Ей нравиться долго нельзя:Как цепь, ей несносна привычка,Она ускользнет, как змея,Порхнет и умчится, как птичка.

- Прелестно! - восклицали одни, а другие: - Ужасно!

Таит молодое челоПо воле - радость и горе.В глазах - как на небе светло,В душе ее темно, как в море!

Алексей Столыпин смотрел во все глаза на графиню, точно впервые ее видит такою, какая она есть, а не в неподвижности портрета. Она же, не помня о нем, с восхищением смотрела на поэта, которым могла всерьез увлечься, как ревность подсказывала.

То истиной дышит в ней все,То все в ней притворно и ложно!Понять невозможно ее,Зато не любить невозможно.

Это был целый спектакль. Вокруг зааплодировали. Графиня тотчас потребовала у Лермонтова стихи, они ей ужасно понравились. Но Монго был задет: ему казалось, что Мишель раскрыл целому свету тайну его любви и страданий. Впрочем, он отлично знал его свойство - выводить всех и каждого на чистую воду, что лишь множило число его недругов.

Лермонтов, довольный тем, что розыгрыш удался, вышел в танцевальную залу и впервые после дуэли увиделся с княгиней Щербатовой; она лишь кивнула издали, как и другие дамы, заметив его появление и взгляд, около нее стоял Эрнест де Барант, рассыпаясь в любезностях; очевидно, и он с нею увиделся впервые после дуэли, и она столь явно обрадовалась ему, что тот растаял, - несколько дней она не встречала ни того, ни другого нигде и у себя, что ее насторожило, впрочем, не в отношении Лермонтова, он служил и мог пропадать в Царском Селе, а то попасть за какую-нибудь шалость под арест, но у Эрнеста пока никаких обязанностей в посольстве не было: отец вызвал его к себе два года назад, чтобы он со временем занял должность второго секретаря, покамест он лишь изучал новую страну и развлекался в полном соответствии с его возрастом и характером, любезным и бойким, серьезным и легким.

Эрнест де Барант, сознавая, что русский офицер пощадил его, тем не менее тешил себя мыслью, что он его чуть не проткнул шпагой в грудь, если бы не проскользнулся и упал; во всяком случае, сознание, что он чудом избежал смерти, подействовало на него так, как будто он перенес опасную болезнь, - он в самом деле был весьма простужен, промерзнув на русском морозе, - и явился в свете, ощущая и печаль, и радость после болезни. Не желая более волочиться за госпожой Терезой, даже избегая встреч с нею, Барант не знал, как повести теперь себя с княгиней Щербатовой, да еще в присутствии Лермонтова; он опасался, что о дуэли она все знает, - и вдруг вспыхнувшая ее радость при его появлении растрогала его почти до слез, и он заговорил с нею томно и нежно: