Белый князь - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так это было, когда он был моложе, – прервал Ульрих, сын Бодчи, сухой и высокий мужчина, с радостным лицом, высоким лбом, со светлым и не глубоко достигающим взглядом. – Мы знали его в те дни жизни, когда его разрывала боль, поэтому был другим, но мужества и рвения ему не занимать. Уже этот захват замков… чего стоит…
– Дай ему, Боже, самого лучшего, – шепнул Бодча, выпивая, – я боюсь за него. Если бы ещё Оттон из Пилицы был губенатором, но с Судзивоем…
– Да, у Судзивоя есть ум и мужество… и умение использовать людей, – прервал Доброгост, – но нет в Великопольше мира. Люди знают, что он верен Людвику и Елизавете, а этих мало кто любит.
– И, – прибавил Арнольд, – те, кто за ним послали, будут втихаря помогать Владиславу.
Пришёл слуга разжечь в камине огонь, дабы осветить избу, когда на замковом мосту послышался топот, и трое всадников влетело на двор.
Арнольда выглянул в окно.
Фрида, которая с приезда Ласоты ходила нарядная, с уложенными волосами, с цепочкой на шее, будто бы для праздника, а в действительности из-за какой-то надежды, в которой не признавалась, – живо вбежала в комнату. На лице у неё был румянец, и она дрожащим голосом сказала:
– Кто-то приехал…
Она проговорила эти слова, когда на пороге показалась рыцарская фигура, мужчина в плаще на плечах, снимающий с головы лёгкой шишак.
Несмотря на прошедшие годы, все узнали в нём Белого князя. Фрида, побледнев, была вынуждена опереться о стол. Толстяк Бонча вылезал из кресла, Доброгост, Ульрих и Арнольд спешили навстречу.
Князь долго стоял как статуя на пороге, уставив глаза на Фриду, которая, вся дрожа, приветствовала его также взглядом.
– Друзья мои, – наконец произнёс гость голосом, в котором отразилось сильное волнение, – друзья мои, я прибыл к вам. Я забежал хоть на несколько часов.
Сказав это, он стянул с плеч плащ и медленно начал продвигаться к центру. Бодча обнял его со слезами. Доброгост и Ульрих вытягивали руки, он протиснулся между ними к стоящей дальше Фриде. Но ей и ему для взаимного приветствия не хватало слов. Девушка смущалась и боялась, что, возможно, он найдёт её не такой, какой помнил. В нём воспоминание о ней боролось с видом изменившейся и немного увядшей. Он принёс туда в памяти образ свежей, цветущей – а нашёл, хоть ещё в цвету, но уже зрелую, серьёзную женщину.
Прежде чем эти образы слились воедино и реальность стёрла побледневшее воспоминание, Белый стоял неподвижно напротив неё. Взял её за руку и медленно прижал к устам. Фрида покраснела и ожила, выпрямилась, взглядом победителя снова меряя собравшихся. Радостные голоса Ульриха, Доброгоста, Арнольда смешивались друг с другом.
– Вина, чтобы приветствовать нашего гостя! – начал настойчиво Бодча. – Фрида, вели подать самого лучшего в доме, потому что это большой гость, и – Бог свидетель – неожиданный.
Появившийся там не без некоторого опасения и омрачения от заботы Белый вскоре оживился. Весёлое лицо помолодело и с него стёрлись заметные следы прожитых в монастырской келье лет.
– Я сломал узы, которые меня приковали, – произнёс он, – и надеюсь не дать их уже надеть на себя… Господь Бог меня утешил, но нужно ещё много, много, чтобы я стоял у цели.
– А! Да! – вздохнул, наполовину его обнимая, толстый Бодча. – С Судзивоем дело…
– Я забочусь не столько о нём, – воскликнул князь, – сколько о том, чтобы в Буде мне королева-племянница сдержала слово. У меня есть её обещание, что она будет меня поддерживать. Если какое-то время сумею тут удержаться… королева добьётся от Людвика, что он отдаст мне наследство.
Эти слова, сказанные с такой смелостью, как если бы были правдой, произвели радостное впечатление на слушателей. На самом деле князь заблуждался… Если у него были общие обещания королевы обеспечить его судьбу, они вовсе не относились к текущему положению, которого королева предвидеть не могла, ни похвалить, ни оправдать.
Но Белый, дабы прибавить себе храбрости, придумал перед самим собой то, что могло его утешить. Это заверение об опеке королеве пришлось в самый раз и его запили кубками, которые как раз принесли. Фрида дрожащей рукой, с улыбкой сама ему подала самый прекрасный золотистый бокал, а князь, глядя ей в глаза, выпил его до капли.
Бодча, который с трудом мог долго держаться на ногах, пригласил сесть. Доброгост уже готовил ему стул. Затем князь обратился к двери и оставшемуся у неё Ласоте дал приказ, чтобы накормил коней и приготовил их к отъезду, когда в полночь взойдёт месяц. Долго он оставаться там не мог, как говорил.
Все разглядывали его с большим интересом, а внимательней всех в него всматривалась Фрида, которая следила за его лицом, не изменились ли его чувства и характер. Она в действительности находила его другим, старше, может быть, но таким, каким раньше он не бывал никогда – воодушевлённым, храбрым, верящим в себя и своё счастье. Это выражение лица вскоре оправдали слова, которые вначале медленно, потом всё живей и горячей потекли из его уст.
Ульрих и Доброгост поздравляли его с возвращённым уделом.
Он пренебрежительно усмехнулся.
– Мой удел, – сказал он, – служит мне только для того, чтобы было куда поставить первый шаг.
Он гордо поднял голову вверх и взглянул на Фриду.
– Моё удел, – прибавил он, – будет для меня лагерем, удобным местом, из которого я намереваюсь делать вылазки.
Его внимательно слушали; он с легкомыслием человека, который не может удержать в себе тайны, заговорил с пылом:
– Вы в курсе, что когда-то я ходил с крестоносцами на Литву, я даже подумывал вступить в их орден… Я с ними в хороших отношениях, несколько товарищей по оружию; думаю, когда к ним обращусь, они поймут свой интерес и будут мне помощью. Великопольские землевладельцы не выносят Людвика, хотят Пяста, всё-так ни кто-нибудь, а они вытащили меня из монастыря. Поэтому у меня более прекрасные надежды, чем ничтожное Гневковское княжество. Удача мне определённо улыбается, есть в этом перст Божий.
И, опёршись одной рукой на стол, он говорил дальше с той же верой в себя.
– В самом деле, я желаю добра мужу моей племяннице, а ещё лучшего желаю ей самой и дочкам, но они не удержатся на польском троне. Им для раздела будет достаточно Венгрии и Италии.
Слушатели молчали, больше всех был удивлён старый Бодча. Он не узнавал этого человека, которого помнил недовольным миром и вздыхающим по спокойствию.
Ульрих
