Мой ледокол, или наука выживать - Леонид Токарский

Точной информации о моих намерениях у них не было, но ходили слухи, что я куда-то собираюсь.

Кроме того, после подачи официального заявления, ожидался опрос соседей о моём поведении, сбор информации о человеке, подавшем заявление на выезд, для планирования дальнейших действий против него, с анализом проведения возможных провокаций, если потребуется. Так мне сообщили умудрённые опытом люди. Николай Порозинский каждый день напивался и орал на кухне, что набьёт морду этому жиду перед тем, как тот смоется в Израиль. Надо было что-то делать, чтобы не нарваться на бытовую провокацию. Драка, могла быть запросто подхвачена органами, и я получил бы годик за хулиганство.

Я договорился с Сашей Скворцовым разыграть спектакль у меня дома. Мы заранее распределили роли и текст. Идея спектакля заключалась в следующем. Мы играли двух курсантов, которые после окончания курсов КГБ получают распределение на работу в другие города. Идея была абсолютно сумасбродная, но, как оказалось, рабочая. Я знал, что Нина, соседка, часто подслушивает мои разговоры. Более того, в квартире был тёмный тамбур перед выходом в коридор, тот самый, через который когда то летел Николай Гаврилович от папиного удара. Можно было с уверенностью сказать, что Нина за стенкой. Мы подловили момент, когда слышались шорохи за стенкой, и начали спектакль. Громко заспорили между собой: куда лучше распределиться. Говорили о девочках, о сокурсниках, о новых погонах, о будущих званиях и продвижении по службе. Говорили об изучении английского языка, возможности работы за границей и секретности, нас окружающей. Словом, вели себя достаточно естественно, хотя и наговорили много глупостей.

После этого вошли ко мне в комнату. На следующий день, когда я вернулся с работы из театра, Нина подошла ко мне и начала серьёзный разговор. Она сказала, что знает, о том, где я учусь и что собираюсь уезжать. Я, конечно, стал всё отрицать, но постепенно «сдался» и спросил, что она хочет. Нина сказала, что просит моего ходатайства и помощи в получении моей комнаты — в обмен на свою маленькую комнату с окнами, выходящими во двор. Я спросил, откуда она знает, что могу ей помочь. Она ответила, что знает мои возможности, если захочу. Согласившись ей помочь, попросил услугу за услугу. Я сказал ей, что, возможно, следующая моя работа будет за границей. При таких обстоятельствах, обычно, проверяют моральное поведение человека. Я объяснил ей, что, возможно, придут милиционеры или люди в штатском будут расспрашивать обо мне. Желательно дать хорошую характеристику. На сём разговор закончился.

Через три дня она зашла ко мне в комнату с таинственным лицом: «Вчера приходили двое. Один милиционер, второй в штатском. Очень подробно расспрашивали о тебе. Кто к тебе ходит? Какие женщины? Как ты проводишь своё время? Не видела ли я чего-нибудь подозрительного? Какие книжки ты читаешь? Я ответила всё, как надо. Уходя, просили ни в коем случае тебе ничего не сообщать об этом разговоре».

На следующий день я вышел на кухню вскипятить чайник. Там была Нина и неожиданно появился Порозинский. Он, с места в карьер, начал орать: «Ты, еврейчик, в Израиль собираешься и людям сказки рассказываешь!» Я заорал в ответ: «Ах ты, подонок, антисемит! Как ты смеешь говорить мне, патриоту своей Советской Родины такие подлости! Да я тебя лично отправлю в лагерь. Я сам с тебя шкуру снимать буду. Сейчас позвоню в милицию, чтобы тебя забрали». Нина стала меня успокаивать, что Николай просто выпил и не надо вызвать милицию. Николай пробормотал, что он извиняется. Я подумал с облегчением, что на этот раз проскочило.

…Нина же получила мою комнату после того, как я уехал в Израиль. Будучи в Ленинграде, я зашёл к себе домой вместе с Рахелью, моей женой. Порозинский давно умер. Нина жила в моей комнате. Родительская мебель ещё осталась. Нина мялась, мялась, а потом спросила, не собираемся ли мы забрать мою комнату обратно. Я ответил вполне серьёзно, что нет, не собираемся. Нина вздохнула с облегчением. Я показал Рахели нашу коммунальную кухню, туалет и тот самый коридор, где состоялся наш с Сашей спектакль. Затем популярно объяснил Рахели, откуда у меня взялся «туалетный комплекс». Он выразился в том, что количество туалетов в нашем доме в Израиле соответствовало числу живущих в нём.

В добавление ко всем моим личным проблемам с выездом, нашу семью постигла настоящая большая беда. Позвонила мама и сказала: «Срочно приезжай, с папой что-то происходит». Я помчался к родителям. Когда приехал, мама отозвала меня в сторону и сказала, что с папой происходит что-то непонятное. Вроде всё нормально, но ведёт он себя как-то странно. Я стал разговаривать с отцом, а потом замолчал и перешёл в другой конец комнаты. Он продолжал отвечать мне, глядя на то место, где я находился минуту назад. Я воскликнул: «Папа, ты ослеп!» Он сначала отпирался. Потом признался, что он действительно не видит. Своё отрицание мотивировал тем, что не хотел волновать маму. Оказалось, что, проснувшись утром и почувствовав, что ничего не видит, он решил, прежде всего, не создавать панику и не волновать маму. Отец поставил перед собой бритвенные принадлежности, зеркало и стал бриться. Брился он, конечно, на ощупь, делая вид, что смотрится в зеркало, стоящее на столе. Мы побежали к врачу. Врач осмотрел отца и объявил нам, что отец ослеп в результате резкого повышения кровяного давления, то есть получил «удар».

Происшедшее объяснялось последними нервными передрягами. Мы все очень расстроились. Я чувствовал в этом свою вину. Отца я очень любил, и для меня всё это было невыносимо. Вернувшись домой, я неожиданно получил телефонный звонок из ОВИРа, что меня лишают гражданства и предлагают покинуть СССР.

Глава 23

Постичь невозможного

Несчастье, случившееся с отцом, застало меня неподготовленным. Я всё время готовил себя к функции главного пострадавшего. Уверив самого себя, что цена моего отъезда, если таковая появится, будет оплачена мной. Я поехал к родителям, рассказал о получении разрешения на выезд, заявив им, что принял решение остаться здесь. И что оставить их в таком положении не могу и не хочу.

Отец категорически возразил против этого решения и потребовал от меня немедленного оформления документов и отъезда. Отец мотивировал это жёстко и прямо. Он сказал: «Ты сегодня — наше слабое звено, а не я. То противостояние власти, которое ты создал, принесёт нам всем больше горя, чем моя слепота. Ты должен оставить Россию. Мы присоединимся к тебе через некоторое время. Подготовишь почву в Израиле. Чем ты можешь помочь нам здесь?! Ты же не врач. Уезжай!» С точки зрения логики, папа был прав.