Девушка лет двадцати - Кингсли Эмис

Я отсчитал официантке деньги.

– Ну, если так, могла б помолвиться и со мной!

– Могла бы, только ты мне ни разу не предложил, и я всегда знала, что ты этого никогда не сделаешь. Наверное, я и к отцу тебя водила для того, чтобы навести на эту мысль. Хотя ведь у тебя есть Пенни, правда? Гилберт мне все про это рассказал. Он от нее ушел, можешь занять его место. Или она займет мое.

Я молча обдумывал ее слова. Техническая перестановка и с той и с другой стороны, безусловно, исключалась; перспектива некоего романа с Пенни казалась мне привлекательной, но какой-то несообразной, как будто мне кто-то бесплатно предлагал роскошную новую стереосистему.

– Гилберт считает это отличной идеей. Ему не хочется, чтобы она оставалась совершенно одна. Его очень беспокоит ее судьба.

– Видно, не слишком, раз он способен ее бросить!

– Ну, это же не прямо сейчас! Просто он считает, что ты сможешь ее потом слегка утешить. Мне пора, Дуг!

После этих завершающих холодных фраз ее поведение на улице снова сделалось значительно теплее. Вивьен взяла меня под руку.

– Завтра к шести папа пригласил кое-кого из друзей и соседей, нечто вроде неофициального торжества и помолвки. И торжество неофициальное, и помолвка. Ты смог бы прийти?

– Да зачем я вам там нужен, тебе и Гилберту?

– Ну как же! Мне – потому что мы с тобой не чужие, а ему – потому что, как он считает, он перед тобой очень виноват.

– Виноват передо мной?

– Ну как же, ведь он увел у тебя девушку, разве не так?

Я увидел перед собой ее ясные карие глаза и плотно сжатые губы.

– Ну да, ну да, виноват! Но скажи ему, что я не сержусь.

Мы остановились на краю тротуара как раз через дорогу от ее конторы, оказавшись между пешеходами и движущимся транспортом.

– Так ты придешь завтра?

– Там посмотрим! – сказал я. (Посмотреть мне надо было, дома ли Пенни и можно ли с ней увидеться завтра вечером, когда в результате посещения этого неофициального торжества и т. п. я смог бы оказаться почти на полпути к ней по линии метро «Норт-Вестерн».) – Если смогу, зайду.

– Так не забудь! Не беспокойся, я сама перейду через дорогу: давай простимся тут. Разумеется, я не имею в виду окончательно, а… ну ты понимаешь!

– Ну да, разумеется!

– Спасибо, что ты всегда был такой милый!

– Да какой уж там милый!

– Не спорь! Спасибо за все, что ты мне сейчас не сказал и чем не испортил мне настроение! Слыхал бы ты, что наговорил мне тот тип, который с бородой. Сам был в кусках, и я в кусках! Думаю, ты можешь себе представить!

– Думаю, что да.

Мы обнялись и на ходу поцеловались. Она отвернулась, и выражения ее глаз я не видел, но рот ее утратил прежнюю жесткость. Ее фигурка, подтянутая в форме оливкового цвета и обретшая силу, которой я прежде в ней не замечал, уверенно двинулась к противоположному тротуару, после чего, поспешно махнув мне от подъезда рукой, Вивьен скрылась в здании.

Я вернулся к себе домой и написал то, что полагалось для газеты: половину материала – о новой, готовящейся к постановке опере, половину, причем более объемную, – об «Элевациях № 9».

Глава 10

Теперь все свободны

– Неужели все было так ужасно, как вы пишете? – спросил Гарольд.

– Ну да! Просто хуже не придумаешь. Я уж не говорю о том, как он использовал классику, чтобы…

– Насколько мне известно, все прочие отзывы исключительно благоприятные.

– Вовсе нет! Сегодняшний «Хранитель» весьма зло прошелся насчет случившегося.

Гарольд перевел свой взгляд с моей рукописи на еще какой-то машинописный текст, лежавший рядом с ней у него на столе:

– «По поводу этого образчика… попсовой музыки, за которую юнцы голосуют руками и ногами, и только лишь из чувства профессионального долга я не стану вдаваться в подробности… мешанина стилей никогда не приводит к сенсации… сидение разом на трех стульях». Так пишет этот юноша Болсовер.

– Я знаю, он был…

– Я специально направил туда вас двоих, чтобы отразить одно событие с двух различных точек зрения, а получилось, что вы оба придерживаетесь одного и того же мнения.

– Это не совсем так. Мы, исходя из различных точек зрения, решили независимо друг от друга и по разным причинам, что никакой ценности это произведение не представляет.

– Но это мнение расходится с общей оценкой! Мы уже беседовали как-то с вами об опасностях излишнего оригинальничанья. Независимость независимостью, но неужели нельзя найти здесь некий компромисс? Скажем, в смысле техники исполнения или чего-либо еще в этом роде?

– Нельзя же говорить о технике в отрыве… Нет, Гарольд, не думаю, что вам и Терри удастся убедить что-нибудь изменить!

– Ладно, ладно!

– Ведь вы же его не выносите! Я имею в виду Роя.

– Я главный редактор газеты! Кстати, как он?

– Сегодня его должны выписать из больницы.

– Весьма прискорбно это слышать. Уж если врачи занялись его мозгами, должны были их ему вправить! И все же, в целом, дурь ему слегка повыбило.

Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства я ощутил в голосе Гарольда некоторую теплоту, и, тут уж действительно впервые, он задержал свой взгляд непосредственно на мне. Кажется, приподнялась завеса над очередной крохотной тайной: я был включен тогда в список приглашенных на званый обед в клуб «Траншея» вовсе не случайно, а вполне намеренно, чтобы мог лицезреть собственными глазами поражение своего приятеля.

– Вы его совсем не знаете, – сказал я. – Вам не…

– Единственное, что вы можете для меня сделать, – Гарольд снова втиснулся в свою глухую раковину, – так как я не желаю иметь с ним никаких отношений, скажите ему, что он победил. Больше я ни во что не вмешиваюсь.

Я стоял и ждал, имея все основания надеяться, что Гарольд в своей обычной манере устного потока сознания отметит-таки, что мое любопытство удовлетворено.

– То, что произошло, оказалось почище, чем статейка, которую я грозился напечатать. Должно быть, тут они вдвоем потрудились. Ни одна газета не взялась бы это печатать, а «Проныра Том» – это не газета? Помните, что они в прошлом году устроили тому актеру, причем тот не получил с них ни гроша? Даже если вы выиграете, им нечем с вами расплачиваться. Можете искать себе другое место.

– Ну да, могу себе представить, – сказал я, восприняв последние слова как легкое обобщенное выражение всяческих мытарств, связанных с попыткой возбудить тяжбу против «Проныры Тома».

– Нет, вы не поняли! Это вы… ищите себе другое место!

– Ах так!

– Я вам выпишу чек на месячный оклад и вышлю на ваш адрес.

– Благодарю! Ну вот и еще один удачный способ досадить Рою. Хотя и не слишком удачный.

– Лучше, чем ничего. Но это еще не все. Всему свое время. Мне ваша писанина не требуется. Как вам известно, я с самого начала был против вашего зачисления к нам в газету.

– Нет, Гарольд, впервые слышу! Вы уверяли, что как раз ваша была идея!

– Чушь, вам это приснилось! Итак, всего наилучшего!

Придя в редакцию, я поделился с Коутсом и Болсовером своими новостями.

– Как дерьмо он настолько многогранен, что остается только снять шляпу перед его изобретательностью! – припечатал Коутс.

– Да, увольнять одновременно и меня ему уже как бы не так интересно, – заметил Болсовер. – Скажите, Дуг, вам он здорово подгадил?

– Ни в малейшей степени! Вполне могу переключиться на небольшую колонку в «Дисках и слушателях». И еще у меня контакты с фирмой «Бранденбург Рекорде». Хотя все-таки противно.

– Пошли-ка в «Руно», угощаю пивом! – предложил Коутс.

– Я уж и так вам должен. И не один раз.

– Присоединюсь к вам, как только будет одобрен мой материал, – сказал Болсовер.

– Я все сделал как надо тогда вечером? – спросил меня Коутс в зале «Руна».

– Все отлично! Благодаря вам мне как раз хватило на все времени.

– Я боялся, он догадается, что это розыгрыш, и повесит трубку. Ну, и как у вас все потом образовалось с вашей затеей?

– Все прошло, как было задумано.

– Так это же просто замечательно!

– В какой-то степени можно сказать, что да.

Домой я вернулся примерно к трем часам, порядком накачавшись пивом с сосисками, и уселся играть «Вариации» Брамса – Генделя. После одного-двух фальстартов исполнил произведение в стремительном темпе и с большим чувством, хотя и непривычно часто для себя попадая мимо нот. «Ладно-ладно, – думал я, погружаясь в дремоту на своей кушетке, – Шнабель[11] в свое время еще не так мазал». К пяти я уже выпил чаю с тостом, принял ванну и приоделся, и наконец после долгого пути быстрым шагом, поездки в метро, а потом еще пути покороче быстрым шагом я оказался у дома Коупса в самом начале седьмого.

Мистер Коупс собственной персоной, обряженный в пиджак в розово-белую полоску, вызывавший в памяти допотопные музыкальные комедии из сельской жизни, встретил меня и препроводил в свой кабинет. Там уже маячило около дюжины гостей выше среднего возраста, некий грубоватый подбор типажей, державших в руках бокалы с каким-то непонятного вида питьем. Я заметил Гилберта, беседовавшего лицом к лицу с жестикулирующим служителем Церкви. Потом из-за чьей-то спины вынырнула Вивьен, одарила меня сестринским поцелуем и представила своему (старшему) брату с невесткой, их я сразу узнал по фотографиям, а также какой-то молчаливой толстухе, по-видимому тетке. Вивьен немедленно снова куда-то скрылась, и ее место занял мистер Коупс, вручивший мне небольшой стаканчик, наполненный жидкостью, от которой я мысленно попытался с некоторым успехом отогнать сходство с анализом мочи, взятым у тяжелобольного. Подошел мистер Коупс в сопровождении человека, которого по виду вполне можно было принять за исполненную шаржистом левой ориентации карикатуру на отставного майора и которого действительно кто-то назвал «майор».