Кио ку мицу ! - Юрий Корольков

Их отсутствия никто не заметил. В курительной они появились из разных дверей. Зорге держал в руке коньячную рюмку, прикидывался, что много выпил, был разговорчив, смешлив и остроумен.

Вечер удался на славу.

Спустя несколько дней в одной из рекламных токийских газет появилось небольшое объявление: коллекционер, любитель японской старины, купит "укийоэ" - традиционные гравюры работы старых японских мастеров. Вскоре Бранко Вукеличу позвонил издатель рекламной газеты: один японский художник прочитал объявление и предлагает прекрасные "укийоэ".

Через день они встретились в редакции "Джапаниз адвертайзер" журналист Вукелич и японский художник Иотоку Мияги.

Художник - невысокий японец с узким, нервным лицом - выложил целую серию прекрасных "укийоэ". Они долго обсуждала достоинства каждой гравюры, восхищались изяществом линий, выразительностью рисунка, спорили о качестве бумаги - Мияги предпочитал японскую "хоосе", она нежна, не имеет холодного глянца и напоминает матово-мягким цветом только что выпавший снег. На такой бумаге пишут дневники, завещания и делают оттиски старинных гравюр.

Вукелич отобрал несколько "укийоэ" и просил художника позвонить ему в агентство - он подумает. Они незаметно обменялись половинками бумажной иены - теперь все становилось на свои места, разорванная иена подтверждала, что художник Мияги - это тот самый "Джо", которого ждали в Токио.

Вскоре Вукелич представил его доктору Зорге.

Иотоку Мияги родился и вырос на юге - на острове Окинава, "среди теплых дождей и мандаринов", как любил он сам говорить. Но кроме теплых дождей там царило страшное угнетение, и нелегкая жизнь гнала людей за океан. В семье Мияги ненавидели японскую военщину, спекулянтов. В шестнадцать лет Иотоку уехал в Соединенные Штаты. Жил в Сан-Франциско, Сан-Диего, потом в Лос-Анджелесе, учился в художественных училищах, но, став художником, понял, что одним искусством прожить невозможно. Он собрал все свои сбережения, продал, что только мог, и сделался совладельцем маленького ресторанчика "Сова" в отдаленном квартале Лос-Анджелеса. Здесь собирались активисты рабочие, профсоюзные функционеры, учителя, студенты, сюда приезжали киноактеры Голливуда - публика интеллигентная и в большей части лево настроенная. В Лос-Анджелесе было много немецких эмигрантов. Они давно переселились из Европы, но десятками лет продолжали держаться на чужбине вместе. Немцы также были завсегдатаями "Совы", и главным образом для них художник создал дискуссионный кружок "Ин дер Даммерунг" - "В сумерках". Именно в сумерках посетители заходили обычно в "Сову". Среди немцев тоже были сильны прогрессивные настроения. Годы были горячие, бурные, все жили здесь событиями, происходившими в революционной России, и вполне естественно, что Мияги стал разделять революционные взгляды. Жил он тогда у японки "тетушки Катабаяси", которая зарабатывала себе на жизнь тем, что содержала пансионат и кормила обедами жильцов. Она тоже придерживалась левых взглядов, и в ее пансионате жило несколько членов кружка "Ин дер Даммерунг".

Художнику Иотоку Мияги исполнилось ровно тридцать лет, когда он снова вернулся в Японию, на этот раз в Токио. Через несколько лет сюда приехала и "тетушка Катабаяси".

...В один из январских дней 1934 года, когда на улицах царило новогоднее праздничное веселье, когда еще не были завершены традиционные визиты и встречи друзей, в редакцию "Асахи Симбун" зашел художник Мияги и спросил, где он может увидеть господина Ходзуми Одзаки, обозревателя по Китаю. Услужливый клерк повел художника наверх в громадный зал, занимавший целый этаж, больше похожий на гараж, чем на редакцию, загроможденный десятками столов, шкафов, стульев. Сюда доносился грохот наборных машин, в котором растворялся гул голосов множества сотрудников, делавших очередной номер газеты.

Клерк провел Мияги сквозь лабиринт тесных проходов и остановился перед столом широколицего японца в европейском костюме. Тот отложил в сторону гранки, которые читал, и поднялся навстречу. Клерк ушел, и Мияги после традиционного поклона сказал:

- Одзаки-сан, меня просили узнать - не пожелаете ли вы встретиться с вашим американским знакомым мистером Джонсоном...

Одзаки настороженно вскинул глаза на художника, перевел взгляд на сотрудников, которые сосредоточенно занимались каждый своим делом.

- Знаете что, идемте куда-нибудь пообедаем, - вместо ответа сказал он. - Я очень голоден...

Они вышли на улицу и спустились в подвальчик рядом с отелем "Империал". Когда официант принял заказ, Одзаки спросил:

- Так что вы хотите мне сказать о мистере Джонсоне? Он в Японии?

Мияги объяснил, что Джонсон в Токио и хотел бы восстановить добрые отношения с Одзаки-сан.

- Давайте сделаем так, - предложил Одзаки, - передайте мистеру Джонсону, что в ближайшее воскресенье я собираюсь поехать в Нара, это недалеко - всего несколько часов поездом. Было бы хорошо встретиться там, ну, предположим, часов в десять у изваяния Большого Будды перед бронзовым лотосом. Если его это устроит, пусть приезжает, я буду там при всех обстоятельствах...

Когда Вукелич - со слов художника - рассказал Зорге о состоявшемся разговоре, Рихард воскликнул:

- Узнаю! Честное слово, узнаю Ходзуми! Если он станет нам помогать, гарантирую, что мы с вами сделали уже половину дела. Осторожность, точность и эрудиция! Уверяю вас, я не знаю другого человека с такими глубокими знаниями дальневосточных проблем, особенно Китая... Еду! Тем более что по дороге я смогу ненадолго остановиться в Нагоя, там у меня тоже может быть интересная встреча.

В субботу ночным поездом Зорге выехал в Нара - древнюю японскую столицу, в город парков и храмов, о которых Рихард так много слышал и читал.

В Нара поезд пришел ночью, но Рихард успел выспаться в гостинице и ранним утром был уже на ногах. Стояла ясная, теплая, совсем не зимняя погода, и он вышел на улицу без пальто. Дорога к храму Большого Будды тянулась вдоль парка, и торговцы сувенирами уже раскидывали здесь свои палатки. Туристы, как паломники, тянулись в одном направлении; людей сопровождали сотни ручных оленей, живущих при храме. Священные животные бесцеремонно втискивались между прохожими, подталкивали их безрогими лбами, требуя внимания, пищи. Продавцы оленьего корма торговали коричневыми вафлями, и олени брали пищу из рук, теплыми шершавыми губами подбирали сухие крошки с протянутых ладоней.

Толпа людей, сопровождаемых оленями, становилась все гуще. Зорге протиснулся к кассе, купил билет и прошел во внутренний двор старого буддийского храма. Рихард замер перед раскрывшейся панорамой тысячелетней пагоды, устремленной ввысь, такой воздушной и массивной одновременно. В нем проснулся интерес ученого-ориенталиста. Он готов был бесконечно долго созерцать это великолепное творение древних, но, взглянув на часы, заторопился. Одзаки уже ждет его где-то здесь.

По упругому мелкому гравию Зорге прошел к подножью храма, поднялся по широким ступеням и вошел внутрь. И снова его охватил трепет ученого, открывшего для себя что-то новое, неожиданное и прекрасное. Поразило его не столько величественное изображение Будды, сколько его рука, живая, трепетная, человеческая рука, чуть приподнятая, предостерегающая. Неизвестный скульптор вылепил и отлил ее в бронзе так искусно, что видна была каждая линия на раскрытой ладони, каждая складка на сгибах припухших, очень длинных - в рост человека - пальцев...

Здесь все было невиданно громадно, и людям казалось, что они смотрят на окружающие их предметы сквозь волшебную лупу. Такими, во много крат увеличенными, были здесь и цветы, листья изящного лотоса, тоже из бронзы и тоже будто живые, поднявшиеся из воды. Зорге даже не расслышал сначала, что кто-то его окликнул.

- Мистер Джонсон? - повторили еще раз.

Рихард оглянулся. Перед ним, протягивая руку, стоял улыбающийся Одзаки.

- Я доктор Зорге... Может быть, вы ошиблись? - Рихард выжидающе посмотрел на Ходзуми Одзаки.

В глазах японца на секунду мелькнуло недоумение.

- Да, да, доктор Зорге, доктор Зорге, - повторил он. - Для меня вы всегда будете тем, кто вы есть...

Зорге раздумывал - как встретит его Одзаки. Это была проверка, может быть, вызов, предупреждение, и Одзаки, не колеблясь, все принял. Он не опустил руки. Рихард горячо ответил на рукопожатие, говорившее ему больше, чем любые слова.

- Я очень, очень рад, - сказал Одзаки. - Смотрите, какие великолепные лотосы!..

Они заговорили о буддийском искусстве и, казалось, совсем забыли о том, что привело их к статуе Будды, к бронзовым листьям лотоса. Продолжая беседу, они вышли из храма, свернули влево, аллеей каменных светильников вышли в парк, и только здесь Одзаки спросил:

- Вы хотели со мной поговорить, доктор Зорге?

- Да, мне нужна ваша помощь, - ответил Рихард. Он решил говорить откровенно и прямо. - Я знал ваши убеждения, разделял их и надеюсь, что они не изменились. Вы остались все тем же убежденным противником войны, каким я вас знал?