Клятва разведчика - Олег Верещагин

— Борька… а ещё петь будешь?

Я хмыкнул. Покачал головой:

— Буду, чёрт с вами.

38

Когда 30 июля началось наступление на Ржев, я уже знал, что оно будет неудачным. Но в лагере царило оживление, и мешать ему я не собирался.

Мы опять много работали и мало стреляли. Почти три четверти деревень в округе немцы опустошили. Делать дело становилось всё трудней, несмотря на то, что Большая Земля помогала, чем могла (только врача или хотя бы фельдшера никак не раскачивались прислать), хотя немцы вроде бы и не проявляли специальной контрпартизанской активности. Кто-то из наших агентов наконец-то донёс до нас, кто именно с той стороны руководит борьбой против нас. Длинного немца, который дважды ушёл от меня, звали Клаус Шпарнберг, майор СС. Он и заправлял объединёнными силами гестапо, полевой и вспомогательной полиции и охранных войск. Кроме того, ему помогали егеря — о них точно ничего сказать было нельзя кроме того, что они есть. Вот ведь как бывает — мы рапортовали об успехах, потерь практически не было, мы даже стали лучше питаться, потому что значительная часть населения деревень удрала в лес и делилась с нами последним уже не по принуждению, а по обязанности, обозлившись на немцев. И в то же время ощущался постоянный дискомфорт. Ещё и потому, что в отряде у нас на восемьдесят семь бойцов было уже больше девяноста женщин, детей и стариков, от которых польза была только на хозработах. Но гнать их было просто невозможно — они смотрели на нас, как на святые иконы и готовы были делать всё, что угодно, лишь бы им разрешили «жить в партизанах». По-моему, фрицы сделали большую глупость, так жестоко зачищая деревни. Может, они и сами это понимали, но не могли остановиться и, главное, остановить своих ландскнехтов из Прибалтики.

Держалась жаркая, сухая погода. Леса кое-где горели — то ли сами по себе, то ли не без помощи немцев, чьи самолёты по-прежнему патрулировали воздух. По ночам всё чаще сыпались с неба звёзды — мы частенько не спали ночью и у нас хватало морального настроя ещё любоваться этим зрелищем. Я до сих пор помню буквально волшебную картину — звёздное небо, и мы идём под утро краем луга, на котором вся трава кажется серебряной от росы в лунном свете. Может быть, эта картина врезалась в память ещё и потому, что трудно забыть случившееся потом.

Мы должны были встретить на окраине Бряндино Ромку. Пятеро младших мальчишек — Ромка, Витюха, Лёньчик, Пашка и Пашка Короткий — обеспечивали нашу связь с агентурой в деревнях и подпольщиками, зашевелившимися наконец-то в посёлках и в городах. Боялись мы за них — жутко. Но они могли проскользнуть там, где не только взрослых мужиков, но и нас ждали арест, а то и вообще смерть. Мы гордились тем, что мы разведка, но настоящими глазами отряды были именно эти мальчишки.

Ромка на встречу не пришёл. Мы сперва не слишком забеспокоились — контрольным временем считались ещё аж полсуток после указанного срока — и философски расположились в кустах за выгонами. С нашей четвёркой был Рэм — пулемёт мог пригодиться. Макс с остальными ушёл аж на Псковское озеро со своим заданием, мы не интересовались — с каким; меньше знаешь — лучше спишь.

В посёлке наблюдалось ленивое движение. Это были солдаты охранной части — в основном уже немолодые, за сорок, обстоятельные и не жестокие. Для борьбы с нами они не годились. Но, по слухам, в Бряндино отстаивался танковый полк, переброшенный по «железке» — это Ромка и должен был проверить. Это ведь только так говорят — мол, танк не иголка, не спрячешь. Ещё как спрячешь, и не только танк! Немцы маскировали все свои передвижения с иезуитской хитростью — ложные дивизии, артиллерийские полки, при ближнем рассмотрении оказывавшиеся собранными из жердей и тележных колёс, живущие напряжённой жизнью аэродромы, на которых не было ни одного настоящего самолёта — чего только мы не навидались. Подозреваю, что им кое-когда даже удавалось нас перехитрить.

Мы с Сашкой в бинокли рассматривали посёлок. Бинокли у нас были мощные, трофейные, восемнадцатикратные «цейссы» — в моём времени со всеми его наворотами и прибамбасами таких уже не делают… Я наткнулся на великолепный слоган, который как раз клеил на покосившийся столб полицай с ведром клейстера — круто!

БЕРИ ХВОРОСТИНУ —

ГОНИ ЖИДА

В ПАЛЕСТИНУ!

За что люблю немцев — так это за их чувство юмора… Немногочисленных евреев, которые тут жили и не успели эвакуироваться, «освободители» радостно извели ещё к концу сорок первого. Специально, что ли, завозить их будут, чтобы было кого гнать? А скорее всего, просто велели избавиться от старых плакатов, вот и клеют их…По этому поводу мне вспомнилась попавшая к нам в руки директива, написанная, очевидно, каким-то контуженным или перенапрягшимся в борьбе с нами «фюрером». «В последнее время участились случаи использования партизанами для разведки и связи молодых женщин еврейской национальности, внешне не похожих на евреек.» Где логика? Если они не похожи на евреек, то с чего взяли, что это еврейки? «Человек, похожий на генерального прокурора…»

Вспомнив об этой директиве, я хмыкнул, перевёл бинокль…и Сашка даже не ткнул — ударил меня локтем:

— Смотри, — тихо-тихо сказал он. — Только молча, Борь. Вон там. У сарая.

Ничего не понимая, я повёл биноклем обратно, дальше — и увидел Ромку.

Нашего связного вели двое полицаев. Честное слово, как в кино… только это было не кино. Они вели его и били прикладами. Поднимали, вели и опять били. И опять поднимали и вели, и снова били. На Ромке оставались только рваные штаны, он был пёстро-чёрный от побоев и с трудом поднимал голову. Следом вышагивал офицер-немец. Я видел, что солдаты-охранники, попадавшиеся на пути, смотрели вслед подолгу, и лица у них были… как у беспомощных людей, которые видят что-то мерзкое и не могут помешать. Наверное, я схватил ЭмПи, потому что Женька сонно спросил:

— Что там?

— Н… ничего, — ответил я. Сашка пожал мой локоть. Я убрал руку от оружия.

Ромку вывели к самой околице, к дороге, где стоял какой-то сарай. Он не был связан, его подтащили к двери и…

Я не охнул только потому, что перехватило горло.

Полицаи стали ПРИБИВАТЬ мальчишку к двери.

Именно прибивать — за поднятые над головой руки и за ноги, наложив их друг на друга. Офицер стоял рядом и что-то говорил. Ромка не кричал, я видел его лицо — с подёрнутыми какой-то плёнкой глазами, только голова у него дёргалась при каждом ударе, а под конец изо рта поползла струйка крови. Немец повесил ему на шею какую-то табличку и ушёл, не оглядываясь. Полицаи уселись неподалёку на траву и стали закусывать, появилась бутылка.

П А Р Т И З А Н

Так гласили чёрные буквы на дощечке.

Я отложил бинокль…

…Полицаи разговаривали — несли что-то нудное, замешанное на мате. Когда их сменили, я пришёл в настоящую ярость. Но как раз к вечеру первая парочка явилась снова. Один из них несколько раз пнул Ромку в пах и в живот сапогом и заржал, когда тот дёрнулся на гвоздях. Я видел это в бинокль.

А теперь полицаи были рядом. Горел костерок, неподалёку лязгала какая-то техника. Но меня это мало интересовало. Нам с Сашкой оставалось проползти считанные метры.

— Щенок, слышь, щенок! — один из полицаев кинул в Ромку комком земли. — Ты живой?

— Живо-ой, он так долго проживёт ещё, — отозвался второй. — Гадёныш краснопузый…

Это было последнее, что он сказал. Сашка, встав у него за спиной, перерезал ему горло. Первый выпучил глаза, схватился за винтовку… но тут же перенёс ладони к шее и сказал:

— Ыак… ульк… — и упал в костёр. Я подхватил его и положил рядом.

— Вас ист лоос?[49] — окликнули неподалёку. Сашка прохрипел:

— В порядке всё, ага… — и мы застыли, но продолжения не последовало.

Из темноты уже выскочили Юлька и Женька, завозились около Ромки. Рэм залёг в стороне с пулемётом. Сашка скомандовал:

— Юль, давай за подводой. Ты знаешь, к кому… Его к Мухареву надо везти, там врач… К лесу пригонишь.

— Ага! — девчонка пропала в темноте. Снять Ромку никак не удавалось — широкие шляпки гвоздей вдавились в распухшее тело. Мы все трое шёпотом матерились сквозь зубы, и гвозди подались. Ромка тихонько застонал, в стоне прорезались слова:

— Не… ска… жу…

Женька заплакал. Сашка взял Ромку на руки. Тот опять застонал и прошептал:

— Не… ска… жу… га… ды…

— Давайте к лесу, — мотнул головой я. Присел, повозил ладонью в крови одного из полицаев. И вмах написал на том месте, где распяли Ромку:

БЕРЕГИТЕСЬ, ГАДЫ!!!

Потом, приподняв тело одного из убитых, вырвал из «лимонки», снятой с пояса, кольцо, сунул гранату ему в штаны и осторожно опустил зарезанного, прижав рычаг предохранителя. Второго я заминировал «консервой», неглубоко прикопав её под животом убитого.