Вверх по течению - Дмитрий Старицкий

На северный берег республики высадилась союзная ей островная фузилёрская дивизия. Хоть и весьма символически, но островной король означил свое присутствие на сухопутном фронте. Теперь Оркнейл Четвертый с полным основанием может заявлять президенту Мансо, что «МЫ воюем».

Школьники империи требуют, чтобы их отправили на фронт. Идиоты. Надеюсь, император на это не пойдет. Пока же правительство устроило им допризывную военную подготовку по месту жительства. Увечные инвалиды-фронтовики учат школяров ходить строем, стрелять в цель и копать траншеи. Убили одним выстрелом двух зайцев. И инвалидов подкормили, и подростковую энергию направили в организованное русло.

Появились случаи, когда жены облыжно обвиняли своих опостылевших мужей в шпионаже на союзников. Пока это проходило под рубрикой «курьезы». Но сама тенденция опасная.

Я сам жертва шпиономании.

Прибыл ротмистр, как всегда, подтянут и бодр. Я сразу ему заявил:

— Можете отправлять писаря обратно. Теперь протокол будет составляться только в присутствии моего адвоката.

Ротмистр на мою эскападу отреагировал спокойно и отослал «Акакия Акакиевича» из камеры. А сам попытался «прочитать у меня в сердце» и тон взял самый доверительный.

— Раз уж у нас действительно интимная беседа, то разрешите мне закурить, — попросил он.

— Лучше не надо. Камера не проветривается. Окно глухое. Я же как некурящий терпеть не могу застарелый табачный дым.

— Ну как скажете. — Ротмистр спрятал серебряный портсигар в карман. — Я слышал, что лейтенант вчера вынес вам обвинение.

— Это так.

— Не обращайте на него внимания, фельдфебель. Обвинение дается обвиняемому под роспись в письменном виде. А то, что высказано устно, есть не официальное обвинение, а частное мнение.

— Господин ротмистр, я вам искренне благодарен за заботу о моем досуге, но я вас просил доставить мне книги или газеты, а не клоуна.

— Какие есть люди, с теми и работаем, — развел он руками. — А с газетами, я смотрю, у вас и так неплохо.

— Мне кажется, что лейтенант принес бы больше пользы для императора в окопах, чем здесь. Кстати, что там с моим адвокатом?

— Будет вам адвокат. От военной юстиции. Вам его представят на процессе. Кстати, это для вас будет бесплатно.

— Также я желаю встретиться со своим поверенным в делах.

— Это исключено.

— В таком случае я требую себе королевского правосудия.

— Даже так?

— А вы как думали?

— Боюсь вас огорчить, фельдфебель, но ваше дело будет передано в обычный военно-полевой суд.

— А я все-таки настаиваю на королевском правосудии.

— Может, вас сразу в столицу отвезти на личный суд императора? Что-то вы, горцы, много о себе мните.

— Не паясничайте, ротмистр, вам это не к лицу. Для этого у вас лейтенант есть. Целый бургграф с погорелого балагана. Вы прекрасно знаете, что я как кавалер Креста военных заслуг имею на это право. И больше я вам без адвоката ничего не скажу. Слишком серьезное выдвинули против меня обвинение. Хоть оно и облыжное, но чревато самыми суровыми санкциями. Так что в нынешней ситуации мне крайне необходим человек, знающий законы, мои права и ваши обязанности. А казенный адвокат меня не устраивает. Я таким защитникам исключительно в служебное время не верю.

— Кобчик, а вы подумали о том, что в вашем процессе, возможно, придется касаться вещей, составляющих военную тайну, и привлекать к этому штатских, я вам скажу, невместно.

— Ротмистр, тут все равно, у кого брать подписку о неразглашении. Кстати, у судей также необходимо будет взять такую подписку. В отношении к военной тайне все равны.

— Значит, вы отказываетесь давать показания.

— Только в присутствии адвоката.

— Тогда позвольте мне откланяться.

Ротмистр вышел, и до вечера никто меня не трогал.

А наутро показалось, что контрразведка про меня забыла. Посетил меня только доктор.

В обед я объявил голодовку. В знак протеста против незаконного содержания меня под стражей.

Следующим утром я объяснил доктору, что у меня голодовка, а потому я не смогу принимать его лекарства. И объяснил причину голодовки.

— Вы делаете себе только хуже, — участливо сказал он мне.

— Хуже не бывает, — ответил я ему, глядя в стеклышки золотого пенсне. — Хуже смерти только умаление чести.

Вечером, когда стемнело, в камеру в неурочное время зашел усатый кирасир и спросил, не желаю ли я кому из родных отправить записку?

Сначала я подумал, что это провокация контрразведки. Но, поразмыслив, понял, что даже в этом случае я ничего не теряю.

— Тебе-то с этого какая корысть? — на всякий случай огрызнулся я.

— Не обижайте меня, господин фельдфебель, я же вижу, что с вами обходятся не по совести.

Записку я написал. Шибзу. Пространную. О том, что кавалеру не предоставляют королевского правосудия и контрразведка решила собой подменить короля. Ну, и про все остальное: как меня умыкали по дороге из госпиталя в санаторий, держат незаконно в подвале и не пускают ко мне моего поверенного. И о том, что я объявил голодовку, а на нее никакой реакции со стороны офицеров контрразведки.

То ли от переживаний, то ли от содержания в тюрьме, но рана моя снова воспалилась, и меня стала трясти лихорадка.

Душевные силы мои были на исходе. Мне казалось, что весь этот мир меня забыл и отторг. «Презлым ответил за предобрейшее».

Хотелось волком выть.

Так прошло еще два дня. В одиночестве и изоляции.

Давило на психику так, что хотелось позвать инквизиторов обратно и умолять, чтобы они со мной поговорили.

А на третий день после отправки записки кирасиры мне принесли номер «Королевской хроники», где была большая статья про меня. Заголовок гласил: «Хуже смерти умаление чести». И там все прописано про меня. Про мое добровольчество. Про тягу к знаниям. Про мои геройства. И про ранение. И про мои изобретения, которые помогли королю отстоять форты и город. По центру страницы на четверть первой полосы моя большая парадная фотография со всеми наградами, сделанная в ателье Шибза. Ну да, у него же негативы остались. Заканчивалась статья фразой, что «наше общество сошло с ума, раз позволяет творить такое».

Но главное в статье было даже не это, а — не знаю, как уж оно фотографическому художнику удалось — интервью в тюрьме с одним из Пшеков, который рассказал, что контрик-лейтенант, тот, который клоун-бургграф, пообещал им заменить расстрел каторгой, если они меня оговорят, что я их сообщник. Причем лейтенанта называли прямо по фамилии и делали вывод, что такой карьерист способен в своем честолюбии пойти даже не по головам, а по трупам. Трупам своих, а не врагов, что характерно.

Подписи не было. Статья редакционная. Учитывая, что данный листок является официальным королевским органом, то… Глоток чистого воздуха в затхлой подвальной камере, вот что для меня значила эта статья.

От раны и голода я перестал ходить на прогулку. Сил не было.

Но прошли еще сутки, и по-прежнему никому я был не нужен.

Как это больно — падать с вершины надежды в пропасть отчаяния. Я уже понял, что расстрельной стенки мне не избежать.

Сволочи эти дворяне Тортфорты. Наследственные сволочи. Тут и удивляться нечему. Не были бы они такими сволочами, не стали бы никогда баронами.

29

Что делать голодающему? Все врачи советуют в такой ситуации побольше спать. Чему я и следую. И так хорошо следую, что потерял уже счет дням.

Но металлический скрип открываемой двери камеры меня разбудил, зараза.

— Ваш завтрак, господин фельдфебель, — услышал надоевший голос усатого вертухая из кирасир.

— В задницу его себе засунь… У меня голодовка, — буркнул я привычно, не открывая глаз, и повернулся на другой бок.

Кстати, я уже могу ворочаться. Знать, на фоне голода рана стала быстрее заживать. Не зря больные животные голодают. Сколько раз видел это у кошек и собак. Когда болеют, они только пьют.

— А со мной, значит, фельдфебель, завтракать вы брезгуете, — раздался смутно знакомый голос.

Разлепил глаза. В камере в снопе света из-под подпотолочного окна стоял низкорослый генерал артиллерии в полном параде с кучей орденов на груди и шее. И даже широкой красно-белой орденской лентой через плечо.

— Простите, господин генерал, что встречаю вас не по форме, но особые обстоятельства вынуждают меня к этому — увы, ослаб я от голодовки протеста, на которую никто не обращает внимания, — пробормотал я, лихорадочно соображая, что бы это могло значить? — Понимаю, вы пришли зачитать мне приговор… Я могу набраться смелости назначить вас своим душеприказчиком, чтобы вы, после того как меня расстреляют, отослали бы мои вещи близким. На гору Бадон, что в Реции.

— Да?.. — ошарашенно удивился генерал. — Я и в первый раз заметил, что вы нахал… Но что вы дойдете до такого — даже представить себе не мог. Но я согласен. Если ваша смерть произойдет на территории моего королевства, то я стану вашим душеприказчиком.