Ночное солнце - Александр Кулешов

Рыбалка, как спорт, как хобби, как занятие, что ли, честно говоря, Илью Сергеевича разочаровала. Но он, конечно, поостерегся признаться в этом своему другу.

Однако, если сама добыча рыбы и оставила его равнодушным, он оценил другую сторону рыбалки — бесконечную прелесть общения с природой.

В наше время, размышлял он, лежа под деревьями и устремив задумчивый взгляд к слегка раскачивавшимся под ветром верхушкам осин, люди стали воспринимать природу уж слишком утилитарно — как добыть нефть и уголь, как использовать богатства океана, как приспособить ветер и солнце для отопления, реки для электроэнергии, поля для посева, леса для заготовок древесины. А ведь все эти леса, поля, реки, океаны и существуют для того, чтобы просто любоваться ими, просто смотреть и наслаждаться увиденным, чтобы вдыхать аромат цветов, соленых ветров, девственных горных снегов, чтобы слушать, как сейчас, шелест ветра в листве, шум прибоя, пение соловья и горький крик журавлей.

Хорошо бродить по грозной тайге, гулять по цветочным лугам, лениво грести на реке не для того, чтобы обнаружить месторождение, стрелять в уток, ставить сети или даже искать женьшень. Нет. Просто бродить, плыть, лежать и наслаждаться тем, что вообще они есть все эти чудеса: деревья и цветы, вода и горы, и радоваться ежеминутной радостью, что можно на них смотреть, трогать их, вдыхать. И испытывать ко всему этому, к своей земле острую благодарность за то, что она есть и есть ты и, пока жив, можешь всем этим наслаждаться. А что все это будет всегда, а твой путь по земле бесконечно короток в сравнении с веками, ну так что ж, так уж, значит, суждено, и радость твоя оттого не должна становиться меньше.

Он вдруг вспомнил грустный романс из веселого фильма:

Смены лет, закаты и восходы,И любви последней благодать,Как и дату своего ухода,Надо благодарно принимать.

Справедливо!

Он слегка прикрыл веки, и теперь за трепещущей блестящей рамкой переливались перед его глазами зеленые, голубые, белые, коричневые краски, что-то рассекало воздух, яркое и большое. Но он открывал глаза, и оказывалось, что это всего лишь красно-желтый маленький жучок, или пестрая всех цветов бабочка, или прозрачнокрылая стрекоза.

Вверху, где-то очень высоко, неторопливо и ласково колыхались ветки и уходило за ними в бесконечность голубое теплое небо…

Он был счастлив. Он любит Зою, у них чудесные дети, им чудесно живется вчетвером — дружно, весело. И как много таких же счастливых, прекрасных лет впереди. (Зое оставалось жить совсем немного…)

Как важно оберегать все прекрасное на земле. Как невероятно важно охранять природу, размышлял Чайковский. И не штрафами, заповедниками, оградами, лесничими и рыбнадзором. Нет, это все тоже нужно, полезно. Но это частности. От войны ее нужно охранять! Так же, как людей. От полного чудовищного уничтожения.

Он подумал о современном оружии, о невиданной мощи водородных бомб, способных в долю секунды превратить в пепелище десятки, сотни тысяч гектаров такого леса, испарить камни, высушить реки. О чудовищных бедствиях, которые может учинить человек, чтобы уничтожить других людей. И о бесчеловечном лицемерии тех, кто хвастается оружием, убивающим лишь людей. Подумал о тех, кто может погасить для нас дневное светило, чтобы висело над молчаливой обезлюдевшей землей лишь черное ночное солнце.

И о том, что по одному его, командира дивизии, знаку мгновенно придет в действие такая гигантская сила, такая мощь, в сравнение с которой не идет сила едва ли не всех наполеоновских армий. Вот такое невероятное могущество в руках у него. А ведь он всего лишь командир одной дивизии…

И еще он подумал, как странно устроена жизнь. Именно благодаря этому его могуществу, этим страшным силам, которыми он повелевает, спокойно шумят над ним дубравы, мирно тарахтит где-то трактор, а щекастый водитель Коля, потирая руки, раздувает костер и готовится к священнодействию над ухой. И никогда над планетой не взойдет черное ночное солнце…

Что поделаешь, если тех, кто ненавидит мирную жизнь его страны, хворостиной не удержишь и добрым словом не остановишь! Если нужны такие вот, как его, могучие дивизии, чтобы в случае чего защитить эту мирную жизнь, не его в том вина.

А когда отпадет необходимость, что ж, он готов ради этого сменить военную форму на ватник лесника, на робу сталевара или спецовку строителя. А рыбу ловить уж как-нибудь научится…

— Так ты никогда рыбу ловить не научишься! — досадливо кричит Логинов, прерывая его мысли. — Лежишь — мечтаешь. Вот дал бог помощничков — один только и думает, как пожрать, другой словно бы первый раз в жизни дерево увидел, коль так задумался, что криком не дозовешься. Нет, комдив, ты, конечно, хороший, а рыбак, прости за откровенность, никудышный. Это и гусю ясно!

Балагуря и ворча, Логинов собирал с брезента свой улов и тащил его Коле. Достав нож, Коля ожидал его с блестящими от предвкушения трапезы глазами.

— Ну вот, — лениво вставая, оправдывался Илья Сергеевич, — только я как раз дал себе зарок рыбацкому мастерству выучиться, а ты во мне всякую инициативу убиваешь.

— Ага, — обрадовался Логинов, — проняло все-таки? Понял, что такое рыбалка? Устыдился!

— Понял, понял. Понял, что беречь ее надо, твою рыбу…

— А мы и бережем, — подал голос Коля, энергично орудовавший ножом, — мы абы как уху не изготовляем. Лучшие куски варим, а головы, хвосты, товарищ полковник, кто ж их в котел кладет, это только, извините, кто ни хрена не петрит в ушном деле… Хотя есть и обратная теория, — добавил он нехотя.

— Нет, ты слышал, Илья Сергеич! Ты слышал! — воскликнул Логинов так, словно Коля предлагал варить уху из мухоморов или из его полковничьих сапог! — Головы, хвосты для него лишние. Да если хочешь знать, повар ты липовый! Это самый смак…

Илья Сергеевич не стал слушать азартного гастрономического спора, он прошел к берегу, последил за какой-то рыбной мелкотой, безостановочно, в самых неожиданных направлениях скользившей у поверхности воды, сорвал желтый прибрежный цветок, ощутил его горьковатый аромат.

Что это у него последнее время все мысли невеселые, непонятная подспудная тревога на сердце. На службе он ничего не замечает, не успевает. А стоит расслабиться, остаться один на один с собой, с улицей, с лесом, дома, когда никого нет… Предчувствие? Но чего? В перспективе одни вроде бы радости. Так с чего? Стыдно. Современный человек, образованный, и вдруг какие-то предрассудки — предчувствия, видите ли!

Вдалеке четко и требовательно закуковала кукушка.

— Ага! Вот! Загадаю, сколько мне лет осталось жить. Раз, два, три, четыре… — Он долго считал, наконец махнул рукой. — Если верить ей, еще полсотни, как минимум. — Он улыбнулся и пошел к костру.

Чтобы тоже как-то участвовать в приготовлении обеда, он вытащил из воды холодные пивные бутылки, откупорил их, расставил пластмассовые стаканчики.

Наконец священнодействие началось. Коля оказался первоклассным поваром.

— В прежнее время, Коля, — благодушно рассуждал Логинов, — я имею в виду крепостное право, за тебя любой помещик тысячу бы отвалил, не пожалел. А может, и предводитель дворянства. С таким поваром к нему б со всей губернии на званые обеды съезжались. Поверь мне.

— Тыщу, — хитро усмехнулся Коля. — Чего на нее купишь, на тыщу? Телевизор цветной на пару с холодильником — и то не получается. Что ж я, по-вашему, товарищ полковник, меньше телевизора стою…

— Так не во мне дело, — притворяясь серьезным, возражал Логинов, — а в предводителе дворянства. Для него повар поважнее «Рубина-114». Это и гусю ясно. На телевизор помещики не съедутся, у них свои есть. А вот повар!..

Обед принес им превеликое удовольствие. Особенно радовался Коля. Его тугие щеки раскраснелись еще больше и лоснились, словно их натерли жиром. Он кряхтел и с сожалением поглядывал на опустевшие котелки.

После обеда Илья Сергеевич и Логинов уселись на бережку. Они неторопливо беседовали, следя за течением реки, за солнечными зайчиками, вспыхивающими на воде. Слабый ветерок доносил до них лесные запахи, аромат трав. Где-то далеко-далеко тарахтел трактор, гуднула электричка, залаяла собака.

— Хорошо жить на свете, — сказал Логинов, — что может быть лучше, чем жить?

— Да уж ничего, — усмехнулся Илья Сергеевич и, подмигнув, добавил: — Это и гусю ясно.

Логинов добродушно рассмеялся.

— Знаешь, Илья Сергеевич, — он заговорил серьезно, — жить хорошо, но ведь причин тому много. И самых разных. Думаю, одна из главных — радость, какую дает работа…

— Это элементарно, — заметил Илья Сергеевич.

— Да нет, дорогой, не так уж элементарно. Много людей живут и никакой радости от своей работы не получают. Никакой. От заработка, от положения, еще от чего-то, с работой связанного, — да. А от самой работы нет. — Он помолчал. — А я вот получаю. Да еще какую. Огромаднейшую. Ты-то понимаешь меня. По-моему, ничего нет интереснее работы с людьми. Ведь подумай, приходят к нам молодые ребята, разные. Не бывает же одинаковых! И ты знакомишься с ними, узнаешь, открываешь каждого. Понимаешь, целый мир открываешь? Вот сколько за эти годы прошло их — и добрых, и не очень, и ершистых, и дисциплинированных, и умных, да и дураки тоже попадались. Один все понимает, другой — ничего, третий думает, что понимает. И сколько талантливых, увлеченных. Знаешь, Илья Сергеевич, с разными недостатками попадались. Только равнодушных не встречал.