Русалка - Кэролайн Черри

Оно в какой-то момент и оказалось змеей. Петр с тревогой наблюдал, как оно билось и корчилось под тяжелым посохом.

— Поклянись! — приказал ему Ууламетс. — Поклянись, что поможешь нам!

— Я клянусь. — Теперь перед ними вновь был человек, или почти человек: морщинистый, горбатый и извивающийся как змея, хватающий грязь тонкими черными руками.

— Поклянись, что будешь появляться по моему приказу. Поклянись, что будешь делать то, что я велю тебе. Поклянись, что никогда не будешь обманывать меня и причинять вред мне и всем, кто окружает меня.

Старичок шипел, старичок извивался. Наконец он сказал:

— Я клянусь своим именем, а теперь отпусти меня.

Ууламетс убрал посох. Быстрее, чем мог уследить глаз, существо вывернулось вдоль грязной лужи и исчезло в воде.

— Вот все и пропало, — печально пробормотал Петр, но Ууламетс тут же произнес, обращаясь к реке: — Гвиур!

И в тот же миг огромная темная голова с недовольным видом поднялась из воды недалеко от берега.

— Обернись! — закричал Саша и уже было побежал, чтобы схватить старика за спину и защитить, но в это время Петр остановил его рукой и удержал на месте.

Существо поднималось все выше и выше, поворачивая свою лоснящуюся голову, с которой стекала вода, чтобы увидеть старика.

— Мои глаза болят от солнечного света, — сказал водяной глухим голосом. — А соль — очень злая шутка, человек.

— Не пытайся торговаться со мной на этот счет, — сказал Ууламетс. — Мне нужен Кави Черневог.

Гвиур опустился ниже, пытаясь укрыться в освещаемой рассветом воде, пока не оказался на одном уровне с Ууламетсом.

— Проси меня о чем-нибудь, что я могу исполнить, — вновь заговорил водяной. Его голос гудел как самая низкая гитарная струна. — Черневог слишком могущественен. Он держит то, что ты хочешь. Ты можешь угрожать мне солнечным светом, а он может запретить его. Так что же мне остается делать в таком случае?

Голова вновь скрылась под водой, оставляя на поверхности водяные вихри и пузыри.

— Гвиур! — в очередной раз позвал его Ууламетс.

Голова появилась вновь, не так далеко от прежнего места.

— Так ты должен помнить, — продолжал Ууламетс. — Повинуйся моим приказам, ведь ты поклялся своим именем.

— Я так и сделаю, — сказал водяной и вновь скрылся в глубине. Черная спина виднелась сквозь водную гладь. Она была очень длинная и быстро удалялась вверх по реке.

Петр глубоко вздохнул и, согнув правую руку, опустил ее на рукоятку меча, в то время как Ууламетс медленно поворачивался от реки.

— Возвращаемся домой, — сказал старик и, пройдя мимо них, взял за руку Ивешку и повел ее впереди остальных по дорожке к дому.

Петр шел рядом с Сашей, вспоминая, что мальчик сделал для него, когда спустился вниз с холма, хорошо понимая, как при этом рискует. Сейчас ему хотелось обнять его рукой, как он нередко поступал с Дмитрием, черный Бог его забери, или с Андреем или с Василием, ни одного из которых просто не за что было благодарить.

Но подобное проявление привязанности было столь дешевым, и во всем этом показном панибратстве не было ни единого жеста, который должен был бы по-настоящему выразить его отношение к Саше Мисарову. Он только что был сильно напуган и избит, он не мог шевельнуть языком и был так расстроен, что в раздражении снял браслет, оплетенный волосами Ивешки, со своего запястья и швырнул на дорожку, пока они поднимались к дому.

Старик велел ему опустить браслет в реку.

Старик велел ему заманить водяного в дом.

На его руке, которая направляла меч, остались следы зубов, о которых он не любил вспоминать. Он обсосал самые глубокие из них, оглядел раны в сером свете начинающегося утра, и сплюнул, почувствовав отвратительный вкус крови и речной воды.

— Это сделал он, — спросил в полной растерянности Саша.

— Это сделал он, — ответил Петр. Он мрачно взглянул на Ууламетса, идущего впереди него по дорожке, сзади Ивешки, которая, как теперь оказалось, без всяких сомнений, просто убежала от своего отца.

Итак, Ууламетс, если следовать его собственным словам, имел жену. И у него, кроме всего прочего, был этот самый Кави Черневог, что вместе взятое служило, как начал подозревать Петр, доказательством вполне сносного характера.

Дом был наполнен и недоверием, и печалью. Саша подозревал, что Ивешка, которая на скорую руку приготовила завтрак, избегает разговоров с отцом. Петр налил себе водки. Он немного прихрамывал когда вставал, а его рука заметно опухла, и Саша очень хотел, чтобы учитель Ууламетс сделал бы с ней хоть что-нибудь. Но старик по-прежнему продолжал сидеть, наблюдая за Ивешкой, будто дожидался, пока она скажет хоть что-нибудь. Или же он думал про себя о том, чего никогда не расскажет ни один колдун… ведь не было ничего проще, как, даже нечаянно, разрешить начаться чему-то ужасному, если он уже не сделал этого, и у Саши не было никакого желания прерывать его размышления, если только старик действительно был занят ими…

Но в то же время Саша был и сам очень зол, так, как он еще никогда не позволял себе злиться, думая о том, что Петр был ранен, и Ууламетс, так или иначе, имел к этому прямое отношение, или из-за несовершенства плана, или из-за черствого равнодушия к жизни Петра. Теперь он понял, почему Ууламетс не использовал соль, когда они провалились в яму рядом с невысоким холмом: Ууламетс готовился к встрече с призраком, а не с Гвиуром, и не мог ожидать в самом разгаре своей работы, что дело примет такой опасный оборот, чтобы приготовиться ко всему…

И все-таки водяной должен был быть первым подозреваемым, при условии, что Ууламетс хотя бы знал, что этот Гвиур вообще существует, что было отнюдь не определенным фактом, или при условии, что этот самый Гвиур не мог улизнуть за пределы внимания Ууламетса, имеющего свои собственные сильные желания.

Возможно, Саша пытался быть милосердным и все время контролировал свое собственное поведение, возможно Гвиур вызывал значительно большее напряжение у старика, чем любой из них понимал, или возможно, что ни Ууламетс, ни любой другой колдун не знали ничего определенного о водяном. Саша помнил, как Ууламетс сам сказал Петру, что ему хотелось бы как можно подробнее и точнее рассказать о водяном, и это само по себе доказывало, что старик делал некоторые попытки быть честным с ними. Но эти рассуждения не успокоили Сашу. Если Ууламетс знал что-то большее о водяных, чем о них знал молоденький конюх, он не должен был бы отпускать Петра без всякой защиты (хотя хитрое созданье могло учуять ее, как объяснял старик), или же, давая ему приказания, должен был настаивать на том, чтобы Петр постарался перегнать водяного на верхней дороге, когда тот только вылез из воды. Но нет, Ууламетс настоял и выбрал в качестве ловушки крыльцо, где раньше всего появляется солнечный луч…

Если бы Ууламетс обратил хотя бы десятую часть своего внимания на что-нибудь еще, кроме своей дочери, если бы он уделил его хотя бы сейчас или просто сказал: «Спасибо тебе, Петр Ильич», или бы он как-то позаботился о ране, что сейчас опухала, и которую нанесло это мерзкое созданье, это и то оказало бы воздействие на конюха из Воджвода, который не имел представления, как можно ее лечить. Если бы Ууламетс показал малейшее беспокойство, подумал Саша, или даже просто спросил, что он сейчас делает, копаясь в горшках, наполненных сушеными травами, и смешивая горькую полынь и ромашку, знания о целебных свойствах которых он получил, частенько проводя время на кухне в «Петушке», но они и оставались всего лишь кухонными знаниями и были плохой помощью больному, если сравнивать их со знаниями Ууламетса…

— Извините меня, — неожиданно сказал Саша, когда в поисках подходящей посуды оказался около Ууламетса. Он даже удивился собственной горячности, но сейчас у него не было другой возможности обратить на себя внимание Ууламетса. — Эта тварь укусила Петра. Как вы думаете, что можно сделать с этой раной?

Ууламетс взглянул на него со смешанным выражением раздраженного удивления, и Саша пристально смотрел на него, абсолютно готовый столкнуться со злой волей сидящего перед ним старика, которого в данный момент занимали, и мальчик был уверен в этом, гораздо большие устремления, нежели те возможности, которыми Ууламетс обладал.

Это давало любому, колдуну или обычному человеку, как сам Ууламетс заметил однажды, уверенное преимущество.

Выражение лица старика показывало некоторую сосредоточенность в мыслях, а затем, возможно, даже попытку прийти в себя. После короткого молчания он сказал с необычной мягкостью:

— Лучше я взгляну на нее сам.

Это было начало.

Но когда Ууламетс поднялся и подошел к Петру, сидящему в углу с чашкой и кувшином в руках, тот угрюмо сказал:

— Я слегка полил ее водкой, так что теперь все будет прекрасно.

— Дурак. Дай мне взглянуть на нее.