Моя жизнь с Чаплином - Лита Чаплин

Эмми Ривз была прекрасной женщиной, готовой сделать что угодно для Чарли, который привез Элфа из Англии в Калифорнию управлять студией. В распоряжении Чарли были адвокаты и банки, чтобы поддерживать порядок в его денежных средствах, а его брат, Сидней, занимался его капиталовложениями; но именно Элф подписывал платежные ведомости компании, платил по всем счетам и отчитывался за каждый пенни. Эмми прошла с нами в дом и была бодра и весела. Обо мне заботились, и с ребенком было все прекрасно, но я была глубоко задета тем, что Чарли оставался в стороне и даже просто не позвонил. Он заявил в официальном пресс-релизе, что появление ребенка ожидается 28 июня, и очевидно настроился, что до этого момента никто не потревожит его, даже ненамеренно.

Двадцать четвертого июня неожиданно меня начало лихорадить, а в моей левой груди появился болезненный ком. У меня началось кровотечение, а боль по всей груди была такая острая, что было невыносимо малейшее прикосновение к ней. Сразу же ребенка пришлось перевести на кормление из бутылочки.

К двум часам ночи мое состояние настолько ухудшилось, что Эмми позвонила Чарли и велела ему немедленно приехать с доктором. Она описала мои симптомы, и Чарли обещал перезвонить.

Примерно через полчаса он позвонил: «Нам понадобится не менее полутора часов, чтобы добраться туда, но я выезжаю прямо сейчас. Я должен заехать за доктором».

Они прибыли в четыре часа, и доктор Кайзер немедленно принялся останавливать кровотечение. Когда я рожала, боли были ужасные, но были передышки. Сейчас же боль была устойчивой и непрерывной. Доктор поставил мне градусник и осмотрел угрожающего вида багровое пятно на моей груди. «У нее затвердение, слишком много молока, — заявил он и достал из своего саквояжа молокоотсос. — Это и массаж должны помочь».

Глаза Чарли наполнились ужасом, когда доктор сообщил мою температуру: «Сорок градусов. Она совсем плоха. Жар не спадет, пока мы не избавимся от очага». Сняв пиджак, он закатал рукава и сказал безумно встревоженной маме: «Принесите мне немного масла, лучше всего оливкового».

Не глядя на меня, Чарли спросил, насколько серьезно мое состояние.

«Грудь полна молока, и его нужно по мере образования постоянно сцеживать, — ответил он. — С помощью массажа затвердение можно убрать». К тому времени, как вернулась мама с маслом, д-р Кайзер работал насосом, а я стонала от боли. Сцедив из груди молоко, насколько смог, он начал втирать масло, нажимая на затвердение пальцами так, что из глаз моих потекли слезы, а тело покрылось испариной.

Я хваталась за края матраса и крепко сжимала их. «Еще немного, — повторял он. — Еще чуть-чуть, скоро закончим».

К рассвету температура снизилась до тридцати семи, и это говорило о том, что дела пошли на поправку.

Это была ужасная ночь. Доктор массировал и массировал мою грудь, пока его руки не перестали ему подчиняться, а я дрожала, обливалась потом и кричала все это время. Но затвердение ушло, и с кровотечением удалось справиться.

Большую часть дня я спала, а проснулась в сумерки. Мама и Эмми сидели в полутьме у окна, никто и не подумал включить свет. Мама подошла ко мне. «Ну, проснулась наконец», — сказала она с облегчением. Ее лицо казалось измученным до предела.

Эмми выскользнула из комнаты, и через минуту или две в комнату вошел Чарли с бульоном и крекерами на подносе. Он сделал знак маме, и она удалилась. Потом, сидя на краешке кровати, он начал кормить меня.

— Это подкрепит тебя, — сказал он, и его скупая, усталая улыбка походила на сочувствие.

— Сколько времени ты пробудешь здесь? — спросила я.

— Я не уехал. Доктор уехал некоторое время назад. Он считает, что все в порядке. Я не хотел уезжать, пока ты не проснешься. Я хотел убедиться собственными глазами, что все хорошо. И это так.

Когда я смогла найти слова, я сказала:

— Так ты не ненавидишь меня…

— Ненависть? Никогда у меня не было к тебе ненависти!

Преисполненная благодарности, я дала ему накормить себя бульоном. Наконец я осмелилась спросить:

— Когда мы сможем поехать домой?

— Завтра, если ты будешь в состоянии, — ответил он. — Ты и мой сын уже достаточно долго были вдали от дома.

Жизнь дома означала совершенно новый опыт с неугомонным Чарли. Казалось, словно и не было никакого разлада между нами со дня нашей встречи. Он стал так внимателен и заботлив — при этом постоянно, — что я была потрясена. «Золотая лихорадка» должна была выйти в августе, но он проводил много времени дома, следя за тем, чтобы все мои желания и потребности исполнялись. Еще больше я была потрясена, когда двадцать восьмого июня он объявил прессе о рождении своего сына Чарльза Чаплина младшего. Он сам отклонил это имя, когда я предлагала его, и больше я об этом не заикалась, но очевидно, он пришел к выводу, что имя приемлемо. Было очевидно, что он любит ребенка, хотя по-прежнему боялся брать его на руки, и каждое утро, прежде чем уйти на студию, он приходил и смотрел на него с восторгом и благоговением. Казалось, особенно трогало его сходство между ребенком и им самим. «Посмотри на его уши, они совершенно такие же, как мои! — восклицал он. — Даже загривок у него такой же, как мой».

В один из таких дней он зашел к нам в новом легком костюме и склонился над кроватью, рассматривая Чарли-младшего, который лежал раздетый и радостно сучил ножками. Неожиданно мощный фонтан оросил новый костюм Чарли, и он импульсивно отпрянул. Уже через секунду Чарли смеялся так неукротимо, что повалился на кровать, обнимая одной рукой меня, а другой — нашего сына. Он смеялся и смеялся, а я смеялась вместе с ним, потом мы затихали, и после передышки один из нас начинал смеяться вновь, а другой вторил. Наконец он встал, застегнул пиджак и объявил с широкой улыбкой: «Уж не знаю, что бы это значило, но мне надо идти работать».

Я указала на его испачканный костюм.

— Ты, конечно, переоденешься?

— Переоденусь? — он был поражен. — Мой сын описал мой костюм! Я собираюсь предъявлять это всем, кого повстречаю!

Никаких фотографий Чарли-младшего не показывали публике, хотя Джим Тулли охотно выдавал представителям прессы груды материалов о счастливом семействе. И, учитывая, как изменилось поведение Чарли по отношению ко мне, у меня не было никаких сомнений в том, что он действительно счастлив. Теперь он снова был нежен со мной. Он разговаривал со мной так тепло и участливо, как когда-то, еще до нашей женитьбы.

Со мной тоже произошло нечто неожиданное, и это меня поглощало полностью: я желала секса с Чарли. Много секса.

Безусловно, у меня и раньше бывали подобные приливы нежности и вожделения к нему, когда одно лишь знание о предстоящей любовной встрече с ним опьяняло меня. Но тут было другое. Мои желания в прошлом щедро сдабривались мыслями о романтической и возвышенной любви. Сейчас же я хотела телесной любви, хотела, чтобы он обладал мною. Когда я не занималась ребенком, я проводила удивительно много времени, испытывая неотступное желание, и оно было гораздо более настоятельным и плотским, чем прежде. Я слышала, что такое необузданное влечение может овладевать женщиной, которая недавно родила. Ничего не могу сказать о других женщинах, знаю только, что не могла дождаться близости с ним. И это было не так, как обычно.