Правофланговые Комсомола - Сборник

Ходила я туда. Один раз передачу взяли, и даже издали его видела. Против ихней тюрьмы был пригорок, с него можно было видеть арестантов. Правда, гестаповцы разгоняли толпившихся на пригорке родственников, но в таких случаях люди становятся смелыми. Тогда он мне передал, чтобы принесла ему теплое белье. В камерах стояла страшная стужа; но, когда я принесла передачу, мне ее вернули и сказали, что он уже… там.

«Там» — это противотанковый ров, где расстреливали всех, кто по фашистским законам подлежал уничтожению. Десятки тысяч людей гоняли по Першотравенской дороге на смерть.

— А что стало с предателем, который его выдал?

— Когда советские войска вернулись, его поймали. Судили. Была я на суде, на коленях ползал, прощения просил. Гад!»

Вот, пожалуй, все, что достоверно известно о последних днях Макара Мазая.

На пятидесятый день после изгнания врага из Мариуполя зажегся огонь в одной из восстановленных мартеновских печей (уходя, гитлеровцы взорвали все печи, строения, разрушили все, что могли). На восстановленной печи работали друзья Макара. Завалку шихты произвел Шкарабура, выпускал плавку Кабанов. И откуда только у них силы брались! Они были похожи на тени.

Работать было невероятно трудно. Плавки сидели по 14–16 часов. И тогда еще и еще вспоминали Макара Мазая — как бы он поступил в тех невероятно трудных условиях.

Еще шла война, и каждая добавочная тонна приближала день окончательного разгрома фашистской Германии. «Не стало Макара Мазая, — сказал на проходившей в конце 1944 года конференции по скоростному сталеварению сталевар-скоростник Иван Андреевич Лут, — так давайте выполним данное им партии, всему нашему народу слово — залить расплавленным металлом пасть озверелого врага».

В городе Жданове (так называется сейчас Мариуполь) в центре заводского поселка стоит памятник. Плотная, отлитая из бронзы фигура сталевара. Скульптор вложил ему в руку ложку, которой берут пробу металла.

Это памятник легендарному сталевару, комсомольцу Макару Мазаю. У памятника часто останавливаются прохожие, группы учащихся школ профессионально-технического образования, приезжие из других городов. И всегда находится старожил, знавший Мазая, который расскажет историю жизни геройски погибшего отменного мастера сталеварения.

И сталевары нового поколения, идя на смену, невольно замедляют шаг, когда проходят через сквер, где несет свою вахту бронзовый сталевар.

Комсомольцы —здесь.Место им готово.И у двух сердецшелест двух путевок.Здесь расскажут им о концеМазая —как окутал дымсорванное знамя,как враги,стучав буквы молотками,имя Ильичасбросилина камни,как в годину бедполз Мазай под стенус миной в цех,к себе,к темномумартену.Воти эпилог.Но жизнь — без эпилога!И ребята в цех входят,продолжая —ради счастья всех —труди жизньМазая.

Илья ПЕШКИН

Паша АНГЕЛИНА

…Над селом разбушевалась гроза. Из края в край перекатываются, оглушительные раскаты грома, слепящие молнии рвут в клочья низко нависшие облака. На разные голоса воет, охает, стонет степь.

Село будто вымерло. Наглухо закрыты ставни, погашены огни. Кто решится высунуться на улицу в такую погоду? Даже собаки, напуганные разбушевавшейся стихией, попрятались по своим конурам и тихонько повизгивают…

Но вот скрипнула калитка на самом краю села. Маленькая девичья фигурка метнулась через дорогу. Испуганно приседая при каждом ударе грома, девочка прижалась к стене соседней избы, нетерпеливо забарабанила в окно:

— Наташа, не спишь? Открой скорее…

— Ты, Паша? Чего тебе?

— Ой, Наташенька, что на дворе делается! А телята наши одни на ферме, перемерзнут совсем. Бежим к ним, а?

— Что ты! В такую непогодь? Страшно…

— Боишься? Эх, ты… А еще пионерка. Ну тогда я сама…

Утопая по колено в лужах, не разбирая дороги во тьме, Паша побежала к ферме.

Мокрые, оглушенные раскатами грома, телята сбились в кучу, терлись спинами о перегородку. Почуяв свою хозяйку, они потянулись к ней мордочками, жалобно замычали.

Гроза не утихала. Неожиданно сквозь вой ветра послышались приглушенные мужские голоса. Кто-то подошел к хлеву, пошарил рукой задвижку, злобно выругался:

— Голодранцы, даже запоров путных не имеют, Коммуния!..

— Тихо, не ори… — глухо отозвался другой голос. — Нож-то не потерял?

Жалобно скрипнули ворота. Вошли двое. Один чиркнул спичкой, второй ухватил за шею ближайшего теленка, занес над ним нож… Вдруг чья-то тень метнулась из угла к ночному гостю, острые зубы впились в его руку. Дико взвыв от боли и страха, верзила уронил нож и бросился наутек.

Его напарник кинулся следом, но в темноте зацепился за ведро и со всего маху грохнулся в открытую яму, в которую складывали корм для скота. Не успел он опомниться, как крышка люка наглухо закрылась. Попробовал плечом — не поддается. Сверху кто-то навалился, торопливо накинул крючок.

«…Всю ночь провела я на ферме неспокойно. Кулацкий прихвостень, сидевший в закрытом подвале, то кричал, то угрожал, то слезно просил выпустить его. Я не отвечала и с волнением ждала наступления утра… Не могу передать, какое чувство владело мною в тот день. Впервые в жизни довелось мне лицом к лицу столкнуться с врагом и помочь обезвредить его».

Так через много лет вспоминала об этом эпизоде из своего детства прославленная трактористка, кавалер трех орденов Ленина и ордена Трудового Красного Знамени, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР, бессменный депутат Верховного Совета СССР Прасковья Никитична Ангелина в своей книге «Люди колхозных полей».

Потом в ее жизни было немало других столкновений с открытыми и затаившимися врагами, была трудная бескомпромиссная борьба с рутиной, с застоявшимися понятиями и представлениями, с формалистами и волокитчиками. И всегда так же, как в раннем детстве, отчаянно, не раздумывая, бросалась она в драку, бесстрашно и упрямо добивалась своего, если дело шло о народном добре, о пользе для народа. Вся ее жизнь — яркий нравственный урок гражданственности, общественной принципиальности, честного и открытого служения людям.