История Парижской Коммуны 1871 года - Проспер Оливье Лиссагарэ

Инцидент вокруг Исси склонил чашу весов. 1‑го мая 34 депутата, голосовавшие «за», против 28, голосовавших «нет», приняли название Комитет общественной безопасности. За весь проект проголосовали 48 — «за», и 23 — «против». Некоторые голосовали за Комитет, несмотря на название, с единственной целью создать сильную власть. Многие мотивировали свое голосование. Некоторые утверждали, что подчиняются мандату своих избирателей. Другие хотели заставить дрожать трусов и предателей. Третьи, подобно Мио, заявляли, что это неизбежная мера». Феликс Пиа, который науськивал Мио и энергично поддерживал предложение, чтобы заслужить похвалу ультра, привел такой неоспоримый довод: — Голосую «за», учитывая то, что слова «общественная безопасность» целиком из той эпохи, что и слова Французская республика и Коммуна Парижа. Но согласно Тридону: — Нет, потому что я не люблю бесполезное и смехотворное сбрасывание старых одежд. — По Верморелю: — Нет, это только слова, а народ слишком долго довольствовался словами. — По Лонге: — Не веря в слова о спасении больше, чем в талисманы и амулеты, я голосую «нет». — Семнадцать депутатов заявили совместно о том, что выступают против учреждения Комитета, которое, по их словам, приведет к диктатуре, а другие выдвинули тот же довод, который выглядел достаточно ребяческим. Совет остался настолько суверенным, что через восемь дней упразднил Комитет.

Выразив протест своим голосованием, оппонентам пришлось впоследствии примириться с ситуацией. Тридон говорил с уверенностью: — Я не вижу кандидатур для включения в этот Комитет. — Еще один довод не оставлять этого места романтикам. Вместо того, чтобы найти взаимопонимание с теми из своих коллег, которые хотели концентрации власти и не желали оживлять труп, оппоненты сложили оружие. — Мы не можем, — говорили они, — допускать в это учреждение человека, которого считаем бесполезным и вредным…. Мы считаем неучастие в голосовании единственно достойной, логичной и политической позицией.

Голосование, подвергшееся, таким образом, поношению заранее, дало власть без авторитета. Голосовали 37 человек. Назывались Ранвие, А. Арно, Лео Мейе, Шарль Жирарден, Феликс Пиа. Паникеры могли быть спокойными. Единственный энергичный деятель, прямой и горячий Ранвие отдался на милость своего слепого добросердечия.

Друзья Коммуны, отважные солдаты в окопах и фортах, узнали затем, что в ратуше есть некое меньшинство. Оно появилось как раз в тот момент, когда версальцы демаскировали свои артиллерийские батареи. Это меньшинство, которое, за исключением, примерно, десяти человек, включало наиболее просвещенных и трудолюбивых членов Совета, так и не смогло приспособиться к ситуации. Эти люди так и не поняли, что Коммуна являлась баррикадой, а не правительством. Их общей ошибкой была слепая вера в долговечность своего правительства. Из–за этого, например, они отсрочили на семь месяцев предельный срок полного возврата закладных в ломбардах. Возможно, много мечтателей было как среди меньшинства, так и большинства. Некоторые выдвигали свои принципы как голову Медузы и воздерживались от каких–либо уступок даже во имя победы. Они отрицали принцип власти до грани самоубийства. — Мы, — говорили они, — выступали за свободу под властью Империи, придя к власти, мы не станем отрицать свободу. — Даже в ссылке они воображали, будто Коммуна погибла из–за авторитарных тенденций. Не особо дипломатничые, уступая обстоятельствам и слабости коллег, они оторвали от большинства, возможно, подлинно ценных деятелей (145). Тридон пришел к ним без приглашения, но именно он верховодил. Им следовало бы пойти навстречу другим, противясь идеям, проникнутым обычным хвастовством, и приложить усилия для снижения беспокойства. Они оставались неумолимыми, упрямыми и довольствовались вынужденными протестами.

С этого времени расхождения превратились во вражду. Комната Совета была небольшой, плохо проветривавшейся. Вскоре перегретая атмосфера возбудила эмоции. Дискуссии стали резче, и Феликс Пиа превратил их в атаки на поле боя. Делеклюз не выступал, но ради сохранения согласия. Пиа предпочел бы, чтобы Коммуна скорее погибла, чем спаслась одним из тех, к кому он питал неприязнь. Он ненавидел тех, которые смеялись над его неистовством. Он был готов дискредитировать Совет, клеветал на его наиболее преданных членов. Настолько он был взбешен ударами по своему самолюбию. Он мог бессовестно лгать, клеветать, подлизываться к коллегам, затем неожиданно развести руки в эмоциональном порыве и воскликнуть: — Давай обнимемся. — Теперь он обвинял Вермореля в продаже его журнала Империи после того, как предлагал его орлеанистам. Он плавно передвигался в коридорах, комиссиях, Баррер коллегий, то распускающий инсинуации, то гневливый, то патриархальный. — Коммуна! Это же мой ребенок! Я ожидал ее двадцать лет. Нянчил и качал ее. — Послушать его, так 18‑ым марта Париж обязан ему. Зачисленный таким образом, наивный, легкомысленный, посланный в Совет митингами, и, несмотря на явную неспособность, выказанную этим человеком в качестве члена первого исполкома, несмотря на попытки сбежать, он получил двадцать четыре голоса на выборах в Комитет общественной безопасности. Это сверло, которое продвигается посредством разрушения.

Разброд в Совете был фатальным, причиной поражения. Он бы прекратился — пусть эти люди знают это так же хорошо, как свои промахи — если бы члены Совета подумали бы о народе, если бы они поднялись над своими мелочными личными ссорами. Они сопровождали похороны Пьера Леру, который защищал повстанцев в июне 1848 года. Они приказали взорвать Брея церковь, построенную в память предателя, получившего справедливую кару, искупительный памятник, оскорбление Революции. Не забыли о политических узниках Баньо и облагородили площадь Италии именем Дюваль. Все социалистические указы принимались единодушно, потому что, несмотря на расхождение, они были социалистами. В Совете было лишь одно голосование по поводу исключения двух членов, виновных в прошлых преступлениях (146) и ни один из них, даже в условиях крайней опасности не произнес слова в пользу капитуляции.

XX. Россель заменяет Клюзере

Последний акт второго Исполкома состоял в назначении Росселя делегатом от военного ведомства. В тот же вечер (30‑го апреля) за ним послали. Он прибыл сразу, рассказал историю знаменательных осад и пообещал сделать Париж неприступным. Никто не спросил с него письменный план, сейчас же, как на сцене, его назначение подписали. Он сразу же написал в Совет: «Я принимаю эти трудные функции, но хочу вашей полной поддержки, чтобы не прогнуться под тяжким бременем обстоятельств».

Россель знал досконально эти обстоятельства. 25-дневный начальник генштаба, он был самым информированным человеком в Париже в отношении его военных ресурсов. Он был знаком с членами Совета, ЦК, офицерами, боеспособными силами, характером войск, которые взялся вести.

Вначале он взял неверную ноту в своем ответе офицеру Версаля, который призывал форт Исси сдаться. — «Дружок, как только ты позволишь себе обратиться к нам со столь оскорбительными призывами, я прикажу стрелять в твой белый флаг парламентера. Твой преданный товарищ». — Кондотьер допустил циничное легкомыслие. Он, грозивший стрелять в невинного солдата, и расточавший такие слова как «дружок» и «преданный товарищ» соратнику Галифе, был чужд великодушию Парижа и его гражданской войне.

Париж не понимали национальные гвардейцы, и еще меньше Россель. Он вообразил, что газета «Пер Дюшен» (Père Duchesne) была действительным рупором рабочих. Едва придя в министерство, он выступил за отправку национальных гвардейцев в казармы, за расстрелы дезертиров. Он пожелал расформировать легионы и сформировать из них полки с полковниками, назначенными им самим. ЦК, в который входили командиры легионов, выразил протест, батальоны пожаловались в Совет, который призвал Росселя. Он представлял свой проект в профессиональной манере, в здравых, точных словах, столь не похожих на декламации Пиа, что Совет поверил в приобретение нужного человека и был очарован. Все же его проект был направлен на расчленение Национальной гвардии, и Совет не больше чем Исполком понимал его генеральный план обороны. Он, конечно, потребовал, чтобы муниципалитетам поручили сбор оружия, лошадей и наказания непокорных, но не выдвинул ни одного обязательного условия.

Он не послал ни одного доклада о военной обстановке. Он отдал приказ о строительстве второй ограды из баррикад и трех крепостей на Монмартре, Трокадеро и Пантеона, но никогда не озаботил себя проверкой исполнения приказа. Он передал под командование генерала Вроблевски все войска и форты на левом берегу, но через три дня отобрал их у генерала и пожаловал Ла Сесилии, совершенно неспособному к такой роли. Он никогда не инструктировал генералов по вопросам наступления или обороны. Несмотря на редкие приступы активности, он, фактически, был столь инертен, что назначил Эдда командиром второго активного резерва в тот самый момент, когда, вопреки официальным приказам, Эд оставил форт Исси, которым командовал с того времени, как его отбили.