Галактика 1995 № 3 - Андрей Толкачев

Выходит, для самого себя.

Теперь сам был правителем всея России. Боярин Федор Иванович Мстиславский правил одними кремлевскими боярами, Сигизмунд — Смоленском, королевич Владислав — ничем, а он, Прокопий Ляпунов — всея Россией. Правда, на грамотах имя свое приходилось ставить после Трубецкого и Заруцкого, но люди знали, чья из трех голов — главная. Он и от себя не стеснялся давать указы. Еще в апреле отправил на воеводство в Сольвыче-годск своего человека своей грамотой. Волей Ляпунова приказывал Казани, воеводе боярину Василию Петровичу Морозову вести под Москву казанскую рать.

И все же это не было властью, но одним только воплощенным в человеческое имя гласом народа, совестью. Откликались не на указ, на зов всеобщей русской боли. Боль не может править царством долго, к слезам тоже привыкают, царство живо устроением и законом.

Свершилось! Ополчение русских земель и городов по польскому обычаю, по обычаю Тушина, 30 июня 1611 года собралось на коло, и на этом коло, где говорил и давал говорить Ляпунов, был составлен Приговор.

Московское государство именем представителей всех русских земель — Земщиной — получило законную и, главное, свою, русскую власть.

Перво-наперво Приговор объявил правительство, чья временная, до избрания царя, власть, распространялась на войско и на все русские города и земли. Многие статьи Приговора писал сам Ляпунов, и потому были они крутоваты, но справедливы.

«Поместья и отчины, разнятые боярами по себе и розданные другим без Земского Приговора, — отобрать и из них дворцовые… отписать во дворец, а поместные и вотчинные земли раздать беспоместным и разоренным детям боярским» (то есть служилым людям).

«Отобрать дворцовые села, черные волости, а равно и денежное жалованье у всех людей, которые, служа в Москве, Тушине или Калуге, получали по мере своей».

«Не отнимать поместий у жен и детей умерших или побитых дворян, не отнимать поместий у сподвижников Скопина, у Смоленских сидельцев».

«С городов и из волостей атаманов и казаков свести, запретить им грабежи и убийства. Посылать по городам и в волости за кормами дворян добрых».

Мало объявить законы. Власть тогда и власть, когда законы исполняются. Пресекая всякое самоуправство, обуздывая всеобщее себялюбие и постоянство разбоя, были устроены Приказы: Разбойный, Земский, Поместный, Большого Прихода и Четверти. Убийцам и ослушникам новая твердая власть грозила смертной казнью.

Уже на другой день после объявления Приговора Прокопий Петрович Ляпунов отправился в Земскую избу решать дела и чинить суд.

Приехал спозаранок, чтоб набраться духу в одиночестве, помолиться, подумать, с какого края тянуть матушку-Россию из ее пропасти.

У Земства во весь двор до крыльца — очередь. На самом крыльце, ожидая правителя, князья Волконский и Репнин, воеводы Мансуров, Волынский, Нащокин, трое Плещеевых.

— Что стряслось? — напутался Ляпунов.

— Ничего! — ответил за всех Матвей Плещеев. — Пришли за грамотами на поместья.

— С какого часа вы здесь стоите?

— Люди с ночи, а мы только что?

— Почему тогда всех за спину себе? Откуда такое правило? — Ляпунов покачал головой. — Встаньте, господа, в очередь.

— Ка-ак? — на него воззрились с изумлением.

— Приговор вчера принимали? Умейте слушаться своих законов. Пока нет царя, все мы перед Отечеством равны и без мест.

Видя, что правитель подзадержался на крыльце, к нему подбежали и пали в ноги несколько женщин.

— Смилуйся, Прокопий Петрович! Нас казаки от семей увезли, держат за непотребных женщин, в карты друг другу проигрывают.

— Ужо будет казакам, — сказал Ляпунов, — а вы очереди своей дожидайтесь.

— Прокопий Петрович! Мы — рязанцы.

— Вот и хорошо. Рязанцы люди справедливые.

Первым в очереди оказался дворянин Афанасий из Перми. Просился домой. Разбойники сожгли у него дом, поместье, разорили, жену увели, малые дети нищенствуют.

— Не отпустил бы тебя, — сказал Ляпунов, — ныне вся Россия и в огне и в нищенстве. Но ты первый, и начинать с отказа к добру ли? Езжай, Афанасий, домой, устрой детишек и возвращайся с дюжиной воинов. Это тебе наказ.

— Молиться за тебя буду, Прокопий Петрович!

— Ступай. Люди ждут.

Следующими ударили челом атаманы Коломна, тоже Афанасий, и Заварзин Исидор. Коломна был человек величавый, он и говорил, а Заварзин все носом шмыгал, не запомнил его Прокопий Ляпунов.

— К чему бы два Афанасия кряду?! — удивился Ляпунов. Коломна тотчас и польстил правителю.

— Афанасий по-нашему, по-русски — бессмертный. Долго будешь жить, Прокопий Петрович.

— С вами, с казаками, наживешь! — развернул поданные атаманами грамоты. — Ишь сколько земелек нахватали. И все служа в Тушине да в Калуге. Служили вы, атаманы, лжецарю, ваши грамоты ложные. Однако, за службу Земскому войску жалованье вам положено. Выбирайте, хотите денежное, хотите — поместьями. У тебя, Коломна, пожалований, как у князя. Бери самое хлебное, то и будет твоим.

Глаза атамана полыхнули ненавистью, но стерпел, положил перед Ляпуновым одну из грамот.

— Город пожелал! Нет, атаман, за твою службу, за многие твои разбои смирись на село… Ты, Заварзин, выбрал? Остальные грамоты сожгите, изберем царя, он за воровские грамоты еще и накажет. И вот что я вам скажу, господа! У вас в таборе чужие жены, в рабстве, для блуда… Всех отпустите с миром. На то будет указ. Не исполните — пеняйте на себя. Я вам погляжу, какие вы гаремы устроили.

Ляпунов слово сдержал, приехал в казачий табор. Всех женщин, пожелавших вернуться домой, при нем сажали на телеги и тотчас увозили.

— Ты что хозяйничаешь у меня? — накинулся на Ляпунова Заруцкий.

— Помилуй, Иван Мартыныч! — прикинулся простаком Ляпунов. — Мы с тобой взялись выручать Россию из плена и сами же держим в плену чужих жен, поганим невест.

— Зачем имения отбираешь у казаков? Мало они крови пролили?

— Кто пролил, того уж нет. Имения розданы холуям Вора, разорителям русской земли.

— Может, и я холуй Вора?

— Ты нет, Иван Мартынович, — сказал серьезно Ляпунов. — Ты боярин Вора. Ты в Клушине царское войско побивал.

Заруцкий выгнул бровь другой, соображая, оскорбили его или одобрили. А, может, дважды оскорбили?

— Плохо твои казаки воюют, — сказал Ляпунов правду. — Мы столько сил потратили, чтоб взять башни в Белом городе, а ты со своими воителями со стороны глядел, как мы бьемся. Ни один казак с места не стронулся, чтоб пособить.

— Кормежка несытная, — буркнул Заруцкий.

— Хочешь сказать, Иван Мартынович, казаку правое русское дело не дорого, ему, молодцу, привычней безоружных людей грабить.