Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте

– Здесь чудесно, – сказала она. – Спокойно и очень красиво. Я вам немножко завидую, – добавила она, улыбнувшись. – Совсем чуточку. Очень необычное место для жилья.

Фольк отметил, насколько верны эти слова.

– Да, – ответил он. – Наверное, вы правы.

Он посмотрел на море, потом снова на нее и заметил, что она изучает его с тем же любопытством, что и утром на террасе бара. Еще он заметил, что она слегка подкрасила губы и подвела глаза. Он машинально покосился на сосновую рощицу, прикидывая, где теперь Иво Маркович. Затем пригласил Кармен Эльскен внутрь башни, где она, стараясь привыкнуть к полумраку после яркого солнца, некоторое время стояла неподвижно напротив фрески. Она была потрясена.

– Я и представить себе такого не могла.

Фольк не стал уточнять, что именно она ожидала увидеть. Он терпеливо ждал. Женщина сложила на груди обнаженные руки, затем вытянула их и потерла ладони, словно от фрески шел холод.

– Наверное, я чего-то не понимаю, – сказала она. – Во всяком случае, это очень необычно. Просто поразительно. А у картины есть название?

– Оно ей ни к чему.

Фольк ничего не стал объяснять. Он молчал. Она тоже молчала – затем прошлась вдоль круглой стены, рассматривая каждую деталь. Довольно долго стояла перед женщиной с окровавленными бедрами, затем перед воинами, резавшими друг друга кинжалами. Охваченный пламенем город тоже привлек ее внимание – она долго смотрела на него, затем повернулась к Фольку. Она казалась растерянной.

– Это ваши воспоминания?

– Что вы имеете в виду?

– Не знаю. Эта фреска… Сюжеты, которые вы рисуете.

– Это всего лишь стена. Старое здание, разрисованное картинками.

– На мой взгляд, это не просто исторические сюжеты. Здесь что-то древнее и в то же время современное. Что-то…

Она замолчала, подбирая подходящее слово. Фольк ждал, поглядывая краем глаза на низкий вырез ее платья. Под тканью – пышные загорелые груди. Бретельки на обнаженных плечах казались слишком тонкими для такого длинного платья.

– Ужасно, – проговорила она наконец.

Фольк слегка улыбнулся:

– Ничего ужасного здесь нет. Просто жизнь. Точнее, некоторые ее проявления.

Фиалковые глаза смотрели с большим вниманием. Кармен Эльскен пристально изучала его лицо, словно стараясь найти разгадку странных изображений на стене.

– Должно быть, – сказала она внезапно, – у вас была очень необычная жизнь.

Фольк снова улыбнулся, на этот раз – едва заметно. Так оно и есть, подумал он. Но подобное определение никак не объясняет ни Иво Марковичей, ни Фольков, ни сюжеты, навсегда запечатлевшиеся на сетчатке. Так может выразиться только тот, кто никогда там не был. Или, лучше сказать, поправил он сам себя, рассматривая башни из стекла и бетона, нарисованные на стене, тем, кто думает – ошибочно, – будто там не бывал.

– Моя жизнь не более необычна, чем ваша или любая другая.

Она поразмыслила над его словами и недоуменно покачала головой. Казалось, она встретила нечто совершенно ей чуждое.

– Я никогда не видела ничего подобного.

– Это не означает, что ничего подобного не существует.

Ее рот приоткрылся, глаза еще улыбались, но смотрели растерянно. Длинное широкое платье помогает скрыть слишком полные бедра, подумал Фольк.

– Вы всегда рисовали?

– Нет, не всегда.

– А чем вы занимались раньше?

– Я был фотографом.

Кармен Эльскен поинтересовалась, какой фотографией он занимался, и тогда Фольк показал ей «The Eye of War», лежащий на столе среди рисовальных принадлежностей. Она перевернула несколько страниц и удивленно подняла глаза:

– Это и есть ваши фотографии?

– Они самые.

Она продолжала листать альбом. Наконец медленно закрыла его и задумчиво постояла, опустив голову.

– Теперь я понимаю, – сказала она. Затем указала на фреску и пристально посмотрела на Фолька.

– Я пытаюсь нарисовать то, чего не сумел сфотографировать, – сказал он.

Кармен Эльскен подошла к стене. Она стояла возле женщины, первой в толпе беженцев: на нее был устремлен ледяной взгляд воина, и рот женщины был открыт в беззвучном крике, а лицо искажала гримаса.

– Знаете что?.. В вас есть такое, что мне не нравится.

Фольк понимающе улыбнулся:

– Кажется, я догадываюсь, что вы имеете в виду.

– Именно это мне и не нравится. То, что вы знаете, о чем я говорю.

Она разглядывала его пристально, не мигая, и ее глаза больше не улыбались. Через некоторое время она снова повернулась к фреске:

– Какой-то извращенный взгляд на мир.

Она рассматривала сцену с ребенком, плачущим возле изнасилованной матери. «Поруганное Сострадание», – неожиданно подумал Фольк. Раньше подобное название не приходило ему в голову, даже в то время, когда он ее рисовал. Возможно, именно присутствие этой женщины – реальной, из плоти и крови – наполнило сюжеты панорамы смыслом. Так было в тот раз, когда на глазах Фолька у одного посетителя музея Прадо прямо перед «Снятием с креста» ван дер Вейдена[127] случился инфаркт. По залу металась публика, над трупом склонился врач, появились санитары с носилками и кислородным аппаратом, и среди всей этой суеты и сама картина, и зал, где она висела, наполнились новым смыслом, словно хеппенинг Вольфа Фостеля[128].

– Дело не в том, что мне не нравитесь вы, – продолжала Кармен Эльскен. – Все наоборот. Вы очень интересный человек. Красивый мужчина, простите, что я вам это прямо говорю… Сколько вам лет?.. Около пятидесяти?

Фольк не ответил. Его внимание поглощали образы на стене. Предчувствия роковых совпадений, которые внезапно сбылись – на сетчатке глаза, в каждом мазке кисти, отразивших тайные закоулки памяти, укромные уголки существования. В лице ребенка проступали черты солдата-палача, который преследовал беженцев. Черты поруганной матери повторялись в каждой женщине, бежавшей из города, – и так до бесконечности. Проклят плод чрева твоего.[129] Кармен Эльскен права. Извращенность как общий фон. Если зритель высокопарно назовет это Ужасом с большой буквы, он просто попытается придать смысл простоте очевидного.

– Почему вы подошли ко мне в порту?

Фольк очнулся. Перед ним стояла женщина. Обнаженные плечи под тоненькими бретельками платья. У нее особенный запах, осознал он внезапно. Такой знакомый, почти забытый. Запах сильной здоровой самки.

– Я вам уже говорил: я слышу ваш голос ежедневно, в один и тот же час. Кроме того, вы красивая женщина. Простите, что я вам это прямо говорю.

Наступила тишина, Кармен Эльскен отвела глаза. Она снова рассматривала фреску, однако на сей раз казалось, что ее мысли где-то далеко. Затем она внимательно посмотрела на руки Фолька: так смотрят, ожидая каких-то слов или действий. Однако Фольк по-прежнему молчал и не двигался. Женщина переступила с ноги на ногу. Казалось, она смущена.

– Благодарю, что показали мне свою работу.

– Это я благодарю вас