Учитель фехтования - Александр Дюма

Казак поклонился и вышел.

– Эти люди все же слушаются вас, – заметил я.

– Да, по привычке, – ответил он, улыбаясь. – Можно ли представить себе более трагичное положение, – продолжал он, – она здесь, в нескольких шагах от меня, а я не могу ее видеть!

– Не сомневаюсь, – сказал я, – что вам завтра же дадут разрешение на свидание с нею. В противоположном случае вы напишите жалобу в Петербург.

– И получу ответ через три месяца. О, вы еще не знаете наших порядков!

Отчаяние, отразившееся на лице графа, испугало меня.

– Ну что ж? – заметил я. – Я готов остаться здесь на целых три месяца.

Анненков посмотрел на меня и улыбнулся.

– Нет, – сказал он, – я не надеюсь, что ее допустят ко мне. Очевидно, есть такой приказ, а против приказа не пойдешь.

– Это ужасно, – пробормотал я.

В это время отворилась дверь, и вошел жандармский ротмистр.

Анненков шагнул к нему навстречу.

– Сударь, – сказал он, – сюда приехала дама из Петербурга специально для того, чтобы повидаться со мной. Она перенесла в дороге тысячи лишений, чуть не погибла. Неужели я не смогу ее увидеть?

– Нет, – спокойно ответил ротмистр, – вы знаете, что арестантам запрещены свидания с женщинами.

– Однако князю Трубецкому это было разрешено.

– Да, – согласился ротмистр, – но ведь то была его жена.

– Ну а если эта женщина станет моей женой, она будет допущена ко мне?

– Ну, конечно.

– О, – вздохнул с облегчением Анненков, точно с плеч его свалилась гора. – Тогда я попрошу пригласить сюда священника, а вас, – обратился он ко мне, – быть шафером на моей свадьбе.

Я обнял его молча, не будучи в силах произнести ни слова.

– Скажите же Луизе, – попросил меня Анненков, прощаясь со мной, – что завтра мы с нею увидимся.

На другой день, в десять часов утра, произошло бракосочетание графа Анненкова с девицей Луизой Дюпюи. В сельскую церковь явились мы с Луизой, а вслед за нами Анненков с Трубецким и остальные ссыльные. Здесь, после долгой разлуки, Луиза и Алексей наконец увидели друг друга и, молча преклонив колена перед алтарем, обменялись одним-единственным словом.

Это было слово «да», которое связало их навеки.

Вернувшись в Санкт-Петербург, я нашел несколько писем, настоятельно призывавших меня во Францию.

Дело было в феврале, следовательно, морской путь был закрыт. Я избрал поэтому санный путь и без особого огорчения покинул город Петра Великого, где я потерял почти всех учеников из-за событий, связанных с заговором.

Итак, я ехал в обратном направлении по той самой дороге, которая полтора года назад привела меня в Петербург.[64] Но теперь вокруг меня был бескрайний снежный ковер. Древняя Московия и Польша остались позади, и передо мной были владения его величества прусского короля. И тут, высунув нос из саней, я увидел, к своему удивлению, мужчину лет пятидесяти, высокого, тонкого, сухопарого. На нем был черный фрак, такого же цвета жилет и штаны; на ногах его красовались башмаки с пряжками, на голове – цилиндр; левой рукой он прижимал к боку скрипку, в правой держал смычок, помахивая им, словно тросточкой. Вид его показался мне столь нелепым, а место для прогулки столь неподходящим по морозу в двадцать пять – тридцать градусов, что я велел кучеру остановиться. Увидев, что я поджидаю его, незнакомец ускорил шаг, но без торопливости и с достоинством, преисполненным изящества. По мере того как этот странный субъект приближался ко мне, я все внимательнее вглядывался в его лицо. Наконец мои сомнения рассеялись: да, это был мой соотечественник, которого я встретил, когда впервые попал в Санкт-Петербург. В двух шагах от саней он остановился, переложил смычок в левую руку и, сняв тремя пальцами свой цилиндр, поклонился мне по всем правилам хореографического искусства.

– Сударь, – проговорил он, – не сочтите за бестактность, но не могу ли я узнать у вас, в какой части света я нахожусь?

– Сударь, – ответил я, – вы находитесь на южном берегу Немана, приблизительно в тридцати лье от Кенигсберга. Слева от вас лежит Восточная Пруссия, справа – Балтийское море.

– Так, так! – воскликнул мой собеседник, явно обрадованный моим ответом.

– Не сочтите и вы за бестактность с моей стороны, – проговорил я, – но объясните мне, сударь, каким образом вы оказались во фраке, в черных шелковых чулках, с цилиндром на голове и со скрипкой под мышкой в тридцати лье от всякого жилья да еще по такому морозу?

– Вам это кажется странным, не так ли? Но… можете ли вы заверить меня, что я действительно нахожусь за пределами империи его величества самодержца всея Руси?

– Вы находитесь во владениях короля Фридриха-Вильгельма.

– Превосходно! Надо вам сказать, сударь, что, на свою беду, я давал уроки танцев почти всем молодым людям, которые злоумышляли против его величества Николая I. Как того требовало мое искусство, я постоянно бывал то у одних, то у других из них, а эти вертопрахи поручали мне свои злонамеренные письма, которые я передавал по назначению, клянусь честью, сударь, с таким же простодушием, с каким я передал бы приглашение на обед или на бал. Заговор всплыл на поверхность, вы, вероятно, слышали об этом?

Я утвердительно кивнул.

– Не знаю, каким образом, но роль, которую я поневоле сыграл в этом деле, была раскрыта, и меня посадили в тюрьму. Положение было серьезное: меня признали виновным в недонесении. Но как я мог о чем-нибудь донести, когда ровным счетом ничего не знал? Ведь это же яснее ясного.

Я кивнул, выражая этим свое полное с ним согласие.

– Так вот, сударь, в ту самую минуту, когда я ожидал, что меня повесят, меня усадили в закрытые сани, где, к слову сказать, ехать было очень удобно, но откуда меня выпускали только два раза в день для удовлетворения естественных потребностей, таких, как принятие пищи…

Я кивнул в подтверждение, что прекрасно все понимаю.

– Короче говоря, сударь, четверть часа тому назад меня высадили среди этой равнины, и мои провожатые умчались во весь дух, да, сударь, во весь дух, не сказав мне ни слова, что было не особенно любезно с их стороны, но и не потребовав с меня на водку, что было весьма деликатно. Я уже думал, что нахожусь где-нибудь в Тобольске, за Уральским хребтом. Вы бывали в Тобольске, сударь?

Я снова кивнул.

– Теперь мне остается попросить извинения за то, что обеспокоил вас, и узнать, какие средства передвижения существуют в этой благословенной стране.

– В какую страну вы направляетесь, сударь?

– Я хочу вернуться во Францию. У меня есть сбережения, сударь, говорю это потому, что вы не похожи на вора. Итак, я хочу вернуться во Францию и жить потихоньку на скопленные мною деньги, вдали от людских козней и от всевидящего ока правительства. Потому-то я и спросил вас о средствах передвижения… не слишком разорительных для седоков.