Разбойничья злая луна - Евгений Лукин

— Кто ещё хочет что-либо мне посоветовать?

Фраза прозвучала несколько оскорбительно. Кареглазый выпрямился и заметно побледнел. Остальные переглянулись. Желающих что-либо посоветовать не нашлось.

— Хорошо, — сквозь зубы сказал Ар-Шарлахи. — Своё решение я сообщу вам чуть позже. А сейчас — идите. Ты — останься, — добавил он, обращаясь к Алият.

Секунда прошла в недоумённом молчании, потом зашуршали плащи, зазвякал металл. Вздыхая, озабоченно перешёптываясь вполголоса и покачивая головами, люди поднимались с ковра, и вскоре комната опустела. Некоторое время Ар-Шарлахи сидел с каменным лицом, выпрямив спину, потом вдруг ссутулился и затравленно посмотрел на Алият.

— Слушай, достань вина… — упавшим голосом попросил он.

Та, не говоря ни слова, вышла и вскоре вернулась с кувшинчиком. Тревожно заглянула в глаза.

— Не знаю, что делать… — подавленно пробормотал он, срывая восковую печать.

— Вроде он всё правильно говорил… — осторожно заметила Алият.

Ар-Шарлахи сделал ей знак немного помолчать и, отведя повязку с лица, залпом осушил полную чашку. Перевёл дыхание, посидел, недобро прищурясь куда-то в угол. Потом вскинул глаза на Алият.

— Кто он?

— В смысле — как зовут?

— Да хотя бы это!..

— Как зовут, не знаю, а кличка — Кахираб.

— То есть выходец из Пьяной тени?

— Ну да… Вчера поднял тень Ар-Нау, привёл три корабля…

— Ар-Нау? Так это же совсем рядом с кивающими молотами!

Алият замерла на секунду.

— Ты думаешь, что он… — Она не договорила.

— Да уверен!.. — проворчал Ар-Шарлахи, наливая вторую чашку. — Будь спокойна, без присмотра они меня не оставят… Что же делать-то, а?

Последнюю фразу он произнёс самым жалобным тоном. Алият робко подсела и обняла его за плечи. Раба, во всём послушная господину. Раньше её надо было в бархан закопать…

— Да ничего тебе делать не нужно, — жарко зашептала она. — Они сами всё за тебя сделают. Ну что ты — хуже Улькара?..

— А что с Ар-Аяфой?

Алият чуть отстранилась.

— Ты тут вообще ни при чём, — сказала она очень серьёзно. — Они сами подняли мятеж. Нас ещё не было в этой тени, так ведь?

— Да в том-то и дело! — вскричал он в отчаянии. — Те, кто поднял мятеж, уйдут с нами! А те, кто не поднимал? Они-то ведь останутся! В чём они виноваты?

— Ни в чём, — сказала Алият. — Но это ведь война. Всех не сбережёшь… Там люди ждут, — напомнила она, кинув на дверь. — Ты пей, да я спрячу…

В угрюмом молчании Ар-Шарлахи выцедил вторую чашку и, отдав её вместе с кувшинчиком Алият, расстроенно буркнул:

— Зови…

Когда предводители отрядов и послы от взбунтовавшихся теней расселись, Ар-Шарлахи уже восседал на подушках, как и подобает будущему владыке Пальмовой Дороги: позвоночник — прям, глаза — надменны.

— Кто задумал, тот и исполняет, так ведь, Кахираб? — негромко и медленно проговорил он.

Темнолобый кареглазый Кахираб с облегчением нагнул голову в глубоком кивке.

— План — твой, — так же неспешно, словно бы через силу, продолжал вождь. — Стало быть, тебе и командовать…

— Благодарю за честь! — прочувствованно ответил тот.

На него взглянули — кто с завистью, кто с уважением, кто просто внимательно.

На душе у Ар-Шарлахи было скверно. Он ждал, он надеялся, что вино произведёт на него своё обычное действие, что в самый последний миг снизойдёт вдохновение… Да нет, даже не вдохновение, а просто храбрость. То ли недостаточно выпил, то ли слишком устал, но не вышло, не выговорилось то, что он задумал сказать: «Командуй, отступай, разбивай караваны Улькара поодиночке, а я остаюсь здесь…» И ничего бы они с ним не сделали…

И всё же нужно было что-то произнести, смутить, сбить спесь, хоть как-то расквитаться за собственную слабость…

— Да, кстати, Кахираб…

Тот вскинул голову. Карие глаза исполнены внимания и почтения — не придерёшься. И Ар-Шарлахи продолжал небрежно:

— Такая просьба: передай от меня привет Тианги… при случае.

Как он и ожидал, Кахираб был искренне удивлён:

— Какому Тианги?

Ар-Шарлахи медленно усмехнулся, не сводя с него насмешливых презрительных глаз.

— Ты не знаешь Тианги?

— Я знаю нескольких человек, носящих это имя.

Усмешка увяла.

— Ты, должно быть, имеешь в виду Левую руку Анитамахи, — спокойно, не отводя взгляда, с бесстыдной откровенностью продолжал смуглый упрямобровый Кахираб. — Хорошо, передам сегодня же…

Глава 30

Ночной ливень

Бритоголовый жрец (вернее, не сам жрец, а служитель храма; жрецы хранили обет молчания) намекнул, что, коль скоро война пойдёт не только за независимость Пальмовой Дороги, но и за веру отцов, то кому, как не ему, Шарлаху, надлежит подать пример благочестия. Предложение это странным образом совпало с желаниями самого Ар-Шарлахи, особой религиозностью обычно не отличавшегося и заражённого вдобавок тлетворными идеями премудрого Гоена о божественной сущности человека. Но на сей раз будущим владыкой Пальмовой Дороги овладела такая тоска, так безвыходно и черно обозначилось перед ним будущее, что даже вино не помогло. Из людей пожаловаться было некому (его бы просто не поняли), оставалось одно: поделиться печалями со злой луной и четырьмя верблюдами.

Сопровождаемый почтительным молчанием толпы, Ар-Шарлахи, упрямо склонив голову, в державном одиночестве проследовал к восстановленному наскоро храмику, увенчанному по углам бронзовыми рогатыми мордами. Как положено, разувшись у порога, он принял из рук жреца черепок с курящимися травами и расстелил на голом каменном полу коврик перед рыжевато-серым пыльным обрезком кошмы, свалянной из верблюжьего подшёрстка.

О чём он шевелил губами, вскидываясь время от времени на колени и обращая глаза к металлическому зеркальному диску с синеватыми контурами матери-верблюдицы? Бритоголовый жрец, да и толпа за стенами храмика знали наверняка: просит помощи против ненавистной Харвы. Пожалуй, одна только Алият понимала, что Харва — любимый город Ар-Шарлахи и что вряд ли будущий владыка Пальмовой Дороги горит желанием стереть его с лица земли.

Обращаясь ко всем четырём верблюдам по очереди (Как тогда выразился Тианги?.. «Большое, безрогое и довольно уродливое животное… Плюётся вдобавок…»), Ар-Шарлахи изливал душу весьма своеобразно: молитва сплошь и рядом переходила в ругательства, а ругательства — в молитву. Три верблюда внимали кощунству с надменным равнодушием. Четвёртый, Ай-Агвар, чьим символом был песок, а стороной света — юг, откликнулся, но как-то странно. К вечеру с юга на тень Ар-Аяфы рухнули неслыханно плотные тучи и ударил ливень. Такое впечатление, что Ай-Агвар разом вылил на пустыню воду, припасённую на несколько лет. Трещали, ломаясь, мокрые кроны, в арыках пенилась и клокотала вода, жидкая грязь текла по кривым улочкам подобно селевому потоку. Можно было себе представить, что сейчас делается в пустыне с выпитыми солнцем озёрами и сухими руслами!

Трудно сказать, кому на руку сыграл этот внезапный водяной обвал: Пальмовой Дороге или Харве. Во всяком случае, ни о каких манёврах в два ближайших дня речи теперь идти не могло. Бритоголовый жрец, однако, истолковал знамение в пользу Шарлаха, о чём наутро и поведал народу скелетоподобный служитель с длинной прядью на выскобленном затылке. Кахираб только озадаченно сводил свои упрямые брови: потоп вмешался в его планы. Что до Ар-Шарлахи, то он, получив нежданную отсрочку, затворился в отведённом ему доме и по обыкновению своему постарался временно забыть обо всех своих неприятностях.

Ливень прекратился лишь под утро — так же внезапно, как и начался. Три чаши бронзового светильника поджигали розовым пламенем крупные капли, дрожащие на переплёте низкого окна. С широких листьев неслышно сыпалась крупная водяная дробь — всё заглушал рёв бурлящих и пенящихся арыков.

— Теперь веришь?.. — тихо, прерывисто спрашивала Алият, обвившись вокруг утомлённого Ар-Шарлахи чуть ли не кольцами. Ласковая кобра.

Тот вздохнул и не ответил. Близилось утро, а вместе с ним подступало и вчерашнее смятение.

— Ну что грустишь? Всё же идёт хорошо…

— Да… — сдавленно отозвался он наконец. — Так хорошо, что не знаешь, куда и бежать…

— Тебе нельзя бежать… — пробормотала словно в полудрёме Алият.

— Почему?

— А без тебя все пропадут… И я тоже…

Он недовольно помолчал.

— Не пропадут. Сама говоришь, что Кахираб и без моей помощи управится…

Она хмыкнула.

— Кахираб!.. Кахираб — выскочка. Даже если он из этих, как ты говоришь… из «разрисованных»… За ним никто не пойдёт. А ты — Шарлах!..

— Я — Ар-Шарлахи, — сердито поправил он. — Завтра же указ напишу, чтобы звали как положено! А то придумали: Шарлах, Шарлах…