Забытая Византия, которая спасла Запад - Ларс Браунворт

Пока империя увязла в борьбе с папством, новый и могущественный враг сделал очевидной ее военную слабость. Турки-сельджуки уже застали мусульманский мир врасплох. Изначально этот кочевой народ происходил из Центральной Азии. Сельджуки распространились по Ирану и Ираку и в 1055 году сумели захватить Багдад, подмяв слабый и разлагающийся халифат Аббасидов. Перейдя через оставшиеся без охраны византийские границы, в 1067 году сельджуки разграбили торговые пути через Армению, почти не встретив сопротивления. Сочетая страсть кочевников к грабежам и захватам новых пастбищ с хищной агрессивностью новообращенных мусульман, сельджуки были не похожи ни на что, прежде встреченное Византией. Их конные отряды нападали быстро и без предупреждения, отчего трудно было определить, где следует сосредоточить защиту. Неповоротливая империя привыкла иметь дело с государствами и армиями, а не с бродячими бандами, наносящими удары по пограничью. В любом случае униженная и деморализованная имперская армия не могла больше оказывать сопротивления.

Император Роман Диоген если и не был одаренным полководцем, то решительности ему было не занимать. Когда во время его правления сельджуки в большом количестве пересекли границу, он каким-то образом смог отбросить их обратно к Евфрату. К несчастью для империи, эта небольшая победа пробудила в аристократах старый страх, что сильный император может ограничить их привилегии.[176] Когда турки в следующем году вернулись и захватили маленькую армянскую крепость Манцикерт, поддержка императора уже опасно уменьшилась.

Не обращая внимания на интриги в столице, Роман выступил в поход со своей армией, намереваясь раз и навсегда выгнать турок из христианских земель. 26 августа 1071 года два армии встретились, и произошла самая судьбоносная битва в истории Византии. Несмотря на массовое дезертирство ненадежных наемников, император сумел отбросить турок — но в критический момент коварные аристократы предали его и отступили с поля боя.[177] Лучшая часть армии была уничтожена на месте, а Роман Диоген попал в плен и был принужден целовать землю, в то время как сапог султана Алп-Арслана попирал его шею.

Унижение лежащего в пыли императора впоследствии представлялось византийцам тем ужасным моментом, с которого все пошло наперекосяк. Но если он и знаменовал начало упадка империи, византийцам следовало винить только себя самих. Этой битвы можно было легко избежать. Перед сражением при Манцикерте султан пытался прийти к соглашению, но мелкие аристократы отказались от его предложения и добились того, чтобы самим стать творцами своего уничтожения. И хотя потери престижа и людей после битвы были достаточно серьезными, от них еще можно было оправиться. Именно поведение аристократов впоследствии причинило Византии настоящий вред. Покинув место поражения, они бежали, сея хаос по всей империи, и в тщетных попытках захватить контроль над тонущим кораблем государства, развязали гражданскую войну. Соперничающие претенденты на трон поднимали восстания с ошеломляющей регулярностью, но очередной полководец с имперскими амбициями быстро лишал их достигнутого.[178]

Теперь, когда от фасада империи ничего не осталось, ее границы рушились с тревожащей скоростью. В Италии норманнский авантюрист Роберт Гвискар захватил Бари, положив конец более чем пятисотлетнему владычеству Византии в землях ее римских предков.[179] На востоке турки ворвались в Малую Азию, и вместо того, чтобы остановить их, честолюбивые полководцы попытались использовать их в качестве наемников при собственных попытках захватить власть. Ненадежные войска меняли хозяев с пугающей частотой, армии вытаптывали поля и отнимали урожай, после чего пришел голод. За десять лет турки, практически не встретив сопротивления, заняли в Малой Азии территорию размером в тридцать тысяч квадратных миль, тем самым лишив империю главного источника человеческих ресурсов и зерна. За исключением узкой полосы вдоль побережья Черного и Средиземного морей, Анатолия была потеряна навсегда — вместе со всякой надеждой на то, что когда-нибудь в будущем империя сможет восстановиться. Даже если бы появился сильный император, уже не было ни людей, ни материалов, которыми он мог бы воспользоваться. Империя умирала, и вместо того, чтобы помочь ей, глупцы упорно продолжали сражаться за ее труп.

Когда турки в 1078 году вломились в Хризополис на азиатском берегу Босфора и сожгли его дотла, казалось, что конец империи уже не за горами. Армия была разбита и сломлена, а власть находилась в руках высокомерных аристократов, которые ревниво охраняли свои собственные интересы, активно противодействуя любому императору, показавшему хотя бы проблеск способностей. Всего за пятьдесят три года эти люди своей безответственностью и жадностью практически разрушили империю, безрассудно истратили переполненную казну и теперь сидели сложа руки, в то время как империя потеряла больше половины своей территории. Для обнищавшего и бедствующего населения единственной надеждой на спасение оставался вариант, что один из полководцев выйдет из противоборства явным победителем и наведет хоть какой-то порядок в разрушающемся государстве.

Восстановить подобие порядка в несчастной Византии мог лишь человек редких способностей. И на Пасху 1081 года такой человек появился. Задержавшись на достаточное время, чтобы насладиться приветственными криками толпы, тридцатитрехлетний военачальник по имени Алексей Комнин вошел в Софийский собор и получил от патриарха корону. Задача, стоящая перед ним, была почти невыполнимой — но Алексей был энергичным и дальновидным политиком. Он действительно оказался одним из величайших людей, когда-либо сидевших на византийском престоле.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ПРИ КОМНИНАХ

Алексей I Комнин едва ли походил на спасителя. Он принадлежал к рядам тех самых аристократов, на подавление которых Македонская династия положила так много сил, и на первый взгляд казался всего лишь очередным узурпатором в долгой череде знатных персон, которые разрушали благосостояние империи. Алексей действительно обладал непревзойденной военной репутацией — когда ему было чуть больше двадцати, он сражался при Манцикерте, и с тех пор не проиграл ни одной битвы. Но он пришел к власти обычным путем, сбросив с трона своего недолговечного предшественника, вместо того, чтобы сражаться с турками. В пестрой армии, которой он командовал, было столько иностранных наемников, что когда он провел их внутрь стен Константинополя, те принялись грабить город, и прошел целый день, пока Алексей смог призвать их к подчинению. Старожилы могли лишь покачать головой и пробормотать, что воистину нет ничего нового под солнцем.

Вряд ли это можно было назвать благоприятным началом, но худшему еще только предстояло случиться. Спустя месяц после коронации Алексея в Константинополь пришла весть, что ужасная армия норманнов высадилась на побережье Далмации и направляется к портовому городу Дураццо.[180] Если они захватят город, то получат доступ к тысячелетней Эгнатиевой дороге[181] и прямой путь для продвижения к Константинополю.

Норманны не были обычной бродячей шайкой солдат удачи. Этим скандинавам, потомкам викингов, в XI веке везде сопутствовал успех. Пока их менее прославленные сородичи из Нормандии под командованием Вильгельма Завоевателя прокладывали себе путь в саксонскую Англию, южные норманны разбили папскую армию, захватили в плен самого папу и сумели уничтожить в Италии последние следы Римской империи. Под предводительством знаменитого Роберта Гвискара они вторглись на Сицилию, захватили Палермо и полностью изгнали войска сарацин с острова. Теперь, когда враги вокруг уже кончились, а жажда крови еще не утихла, вспыльчивый Гвискар обратил внимание на куда более заманчивую цель — Византию.

Прибыв под стены Дураццо, Гвискар энергично подверг город осаде, но его жители хорошо знали, что Алексей уже направляется к ним на помощь, и сдаваться не собирались. После нескольких недель бесплодных атак Роберт отступил на более защищенные позиции. 18 октября к городу прибыл император со своей армией. Войско, которое Алексей сумел собрать за такое короткое время, было необычайно огромным — но оно было подвержено традиционной византийской слабости того времени. Ядро армии, как обычно, составляла элитная варяжская стража, но прочие ее контингенты были недисциплинированным разношерстным сборищем наемников, чья верность — и храбрость — в лучшем случае не внушали доверия. Единственным утешением для Алексея было то, что варяги, по крайней мере, рвались в бой.

За пятнадцать лет до того норманнский герцог вторгся в англо-саксонскую Англию, убил законного короля в битве при Гастингсе и жестоко притеснял всех, в ком текла хотя бы капля саксонской крови. Многие из тех, кто находил неприемлемой жизнь в качестве граждан второго сорта в норманнской Англии, в конце концов прибились к Константинополю, где их вместе с их кузенами-викингами зачислили в ряды варяжской стражи. Теперь они по крайней мере могли противостоять чужеземцам, которые разорили их дома, убили их семьи и украли имущество.