Русское Старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века - Сергей Зеньковский

Наиболее значительными поправками этих разночтений в новом никоновском Служебнике 1655 года были: переход от двуперстия при крестном знамении к трехперстию; исключение из восьмого члена символа веры слова “истинный”; переход от пения “аллилуйя, аллилуйя слава Тебе Боже” к “аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя…”; исключение служб о перекрещивании католиков и иных инославных; печатание на просфорах четырехконечного креста вместо старорусского восьмиконечного; замена в тексте литургического, так называемого херувимского песнопения слов “трисвятую песнь приносяща” словами “пресвятую песнь припевающе”; во время проскомидии, или приготовления святых даров, теперь из третьей просфоры вынимали не одну, а девять частиц. Кроме этих особенно важных нововведений было сделано очень много других, но менее значительных, иногда сводившихся просто к графическим поправкам. Перечень всех перемен текста молитв, порядка чтения этих молитв, изменений в священнодействиях духовенства составляет уже в первом разборе никоновских нововведений, сделанном в 1655—1660 годах священником Никитой Добрыниным, позже названным обидным прозвищем Пустосвят, более 200 страниц[89].

В отдельных, очень редких, случаях эти перемены улучшили перевод или сделали более понятными и обмыслили тексты молитв и песнопений. Но в большинстве случаев они были ненужны и крайне спорны, так как обосновывались на более поздних греческих текстах, чем русские печатные издания. Для большинства прихожан и духовенства эти бесконечные перемены казались полной революцией в уставе. Прихожане не слышали привычных слов молитв, а духовенство, знавшее богослужение наизусть и произносившее в течение многих лет и десятилетий привычные слова и выражения, могло только с большим трудом переделать себя и свою память. Не внося почти что никаких улучшений текста или порядка богослужения, все эти нововведения затрудняли службу духовенства, вносили хаос в церковную службу и, что было особенно опасно, подрывали веру прихожан в осмысленность, благочестие и правильность устава. Как пишет А. В. Карташев, сама “нетактично проводимая Никоном правка книг по темпу, широте обхвата, по чуждости своего источника и по обидности ее для серьезно усвоенного, не только национального, но и подлинного православного самосознания русских людей, не могла не вызвать протеста. Протест был по глубине всеобщий: и епископата, и белого, и черного духовенства, и мирян и простых людей”[90].

С открытым протестом и резкой критикой правки устава выступили наиболее опытные священники, которые хорошо понимали, что перемена в уставе, осмеивание старого обряда, наложение проклятий на двуперстие неизбежно вели только к подрыву веры, а не к “вящей славе Господа”.

Кроме того, после выхода нового Служебника оказалось, что отдельные его новые издания не сходятся между собой. Действительно, в каких‑нибудь десяти изданиях Служебника, вышедших в 1655—1688 годах, тексты постоянно разнились, так как неопытные и часто не очень серьезно бравшиеся за свою работу правщики сами постоянно сбивались, путали и делали новые ошибки, которые были часто хуже прежних. Ввиду грубых ошибок в первом издании Служебника печатание его было вскоре приостановлено. Более поздние его издания значительно улучшились, и поднаучившиеся на своих ошибках правщики начали работать серьезнее и даже проверяли тексты по старинным материалам. Но было уже поздно. Непоправимое зло было сделано и доверие к новому Служебнику подорвано[91].

Психологический эффект всей правки Служебника, к чему фактически и свелись все “реформы” Никона, был ужасен. Как раз в то время, когда по предсказаниям “Кирилловой Книги” русская церковь должна была переживать последний соблазн, сам глава русской церкви необоснованно и легкомысленно начал нарушать “лепоту” русского богослужения, за полноту восстановления которого боголюбцы боролись уже десятки лет. На ум невольно приходила мысль, что новая прихоть патриарха была подсказана ему злой силой, что русская иерархия, с Никоном во главе, впала в соблазн и что руководители “правки”, греки и южноруссы, только являются исполнителями страшного заговора сил тьмы. Многие начали думать, что лицо светлой Руси исказилось и мрак начал находить на нее.

Как это ни парадоксально и необъяснимо, но, “унифицировав” русский Служебник с греческим, патриарх сам потерял вкус к своей затейке. После 1656 года он мало интересуется “правкой книг”. Заботы о собственном положении приводят к тому, что он забывает дело “унификации”. Уже в 1657 году он, как это будет рассказано позже, прощает Неронова и позволяет ему служить по старым книгам. Вскоре он совсем разочаровывается в греках, и в долгие горькие годы конфликта с царем и опалы он никогда не вспоминает о своей “реформе”. Возможно, что он сам отказался бы от своих затей, если бы только он остался на патриаршем престоле. Но это ему не было суждено.

Примечания

[73] Смирнов П. С. История русского раскола… С. 43; Белокуров С. Арсений Суханов. С. 412—414; Медведев С. Известие истинное. С. 11.

[74] Христианское чтение. 1881. Т. II. С. 428—430.

[75] Макарий (Булгаков). История русского раскола… С. 189.

[76] Дело о патриархе Никоне. СПб., 1897. С. 449; Павел Алеппский. Указ. соч. Т. II. С. 154.

[77] Белокуров С. Арсений Суханов. Т. II. С. 329; Николаевский П. Ф. Из истории сношений России… С. 35.

[78] Христианское чтение. 1881. Т. II. С. 196.

[79] Бороздин А. К. Указ. соч. Прил. 3.

[80] Павел Алеппский. Указ. соч. Т. IV. С. 136—137.

[81] Каптерев Н. Ф. Церковно–обрядовые реформы Никона // Богословский вестник. 1908. Т. 3. № 10. С. 232; Макарий (Булгаков). История русского раскола. С. 162—163.

[82] Павел Алеппский. Указ. соч. Т. III. С. 138, 147.

[83] Макарий (Булгаков). История русского раскола. С. 170.

[84] Там же. С. 171; Скрижаль. М., 1655–1656. Лл. 1—21

[85] Павел Алеппский. Указ. соч. Т. IV. С. 178.

[86] Там же. С. 107.

[87] Белокуров С. Арсений Суханов. Т. I. С. 417—421.

[88] Медведев С. Известие истинное. С. XXIX‑XXXIV, 12, 13, 22.

[89] Челобитная отца Никиты Добрынина напечатана Н. Субботиным. См.: Материалы для истории раскола… Т. IV; разбор ее см.: Румянцев И. П. Никита Константинов Добрынин. Сергиев Посад, 1916. С. 329—481.

[90] Карташев А. В. Очерки… Т. II. С. 170.

[91] Белокуров С. Арсений Суханов. Т. I. С. 419—420; Христианское чтение. 1882. Т. II. С. 490— 496; Медведев С. Известие истинное. С. 14—15.

22. Русская теократия

Жизнь Никона до его сближения с кружком боголюбцев и дружбы с царем известна лишь в самых общих чертах из рассказа его первого биографа и сотрудника, клирика И. Шушерина. Но и из этой биографии видно, что у будущего патриарха до встречи с царем не было особенно оригинальных идей о роли церкви в государстве. В ранний период своего священства он провел десять лет в Москве и, потерпев большое горе, потеряв детей, ушел из света в монастырь, чтобы посвятить себя там служению Богу. Вернувшись в 1648 году в Москву, он нашел в лице боголюбцев людей, проповедовавших как раз обратное тому, что он сделал. Вместо ухода от греха, зла и соблазна в дебри севера они вели борьбу с искушением в светском обществе, проповедуя реорганизацию человеческих отношений и государственной жизни на началах божественного закона. В этой борьбе за заветы Христа, за подготовку Руси к ее роли грядущего царства Святого Духа боголюбцы отводили церкви совсем новую активную общественную роль. Их усилия по активизации работы церкви в обществе увенчались значительным успехом даже за короткие годы их фактического руководства церковью и привели к литургическому обновлению, к широкому развитию проповеди, к пробуждению в сердцах многих русских людей, включая и самого царя Алексея Михайловича, сознательной и напряженной веры. Успехи их работы в 1645—1652 годах показали, что может сделать в церкви небольшая, но решительная группа клира, поддержанная царской властью. Их успех признавали и иностранцы, обычно с известным снисхождением говорившие о русской вере. В начале 1650–х годов многие иностранные посетители и жители Москвы отмечали, что в эти годы начиналось русское религиозное возрождение, “русская реформация”. Так, например, шведский резидент Родес писал в своих рапортах, что русские никогда не были так благочестивы и не встречали Пасху с таким напряженным религиозным чувством, как весной 1652 года, когда начали сказываться результаты усилий Неронова, Вонифатьева и их друзей. Шведский резидент даже саркастически добавляет, что москвичи “ведут себя так, как будто хотят стать святыми”[92]. А ведь как раз в это время Никон снова вернулся в Москву и сам переживал и видел, что там происходило в церковной жизни.

Достижения боголюбцев показали ему возможности работы церкви в государстве, раскрыли перспективы оцерковления русской жизни, и, несомненно, его новые друзья заразили его своей теократической утопией. С тех пор его вдохновляет не монастырь, а борьба за осуществление церковных идеалов в свете. Став патриархом, он упорно стремится к осуществлению теократической мечты, к созданию таких отношений между церковью и государством, при которых церковь и церковная иерархия в лице патриарха занимала бы главенствующую роль в стране. Его властный и динамический характер способствовал развитию этих идей. Но эта властность, стремление подчинить своей силе и воле сначала окружающих монахов, затем свою новгородскую епархию и наконец всю русскую церковь придавали его действиям и планам характер, совсем не соответствовавший ни программе боголюбцев, ни традиции русской церкви, ни исторической роли патриарха на Руси. Необычные полномочия неограниченного господства в церковной администрации, которые он вырвал при своем избрании от царя и бояр, сразу же показали, как он понимал роль патриарха в церкви и стране.