Том 3. Слаще яда - Федор Сологуб

Шаня приехала домой рано утром.

Отцовский дом в лиловых лучах еще невысокого солнца встал перед нею все тот же, – серый, громадный, неуклюжий и все-таки чем-то милый.

Шла Шаня по родному саду, под цветущими кленами, в безмолвии ранней душистой весны, и то же все томило ее темное, жуткое впечатление сна, и все так же казались бесследно сгорающими скучные минуты докучного бывания здесь, вдали от милого уже ей теперь Крутогорска.

Шанино письмо пришло только вчера, и Шаню так рано не ждали. Встретила ее няня, – увидела из окна, с громкими радостными криками на крыльцо выбежала.

– Шанечка, красавица моя! Похудела-то как, голубушка моя! А сама еще краше стала.

Целует Шаню, плачет и смеется. Говорит:

– Уж и не чаяла я, старая, свидеться с тобою. Так уж и думала, – подцепит тебя, голубушку мою, прынец маландский, увезет тебя в Хла-мерику, где царствует Паразитен Развед.

Потом и отец вышел. Обнял Шаню, поцеловал. Проворчал:

– Все такая же? Весело отвечала Шаня:

– Такая же, папочка.

Прислушивалась чутко, не слышно ли шагов матери. Но в глубине дома все было тихо.

– Шалунья, – угрюмо говорил Самсонов. – Да вот баловать-то тебя уж некому здесь.

Он, видимо, был не рад приезду Шани и как будто бы чем-то смущен. Шаня спросила:

– Где же мама?

Уже какое-то смутное беспокойство начало томить ее, и что-то в обстановке столовой, где она теперь стояла перед отцом, казалось ей неуютно изменившимся.

Неловко отвернувшись от дочери, Самсонов сказал:

– У нас новости, – мать на хуторе живет, я здесь один.

Самсонов суетливо подошел к столу. На столе шумел большой пузатый самовар, отчетливо отражая в своей желтой глади искаженные фигуры. Отец взялся было за чайник, говоря:

– С дороги чайку выпей, Шаня.

Но опять поставил чайник на большой никелированный поднос и сказал:

– А то с дороги помыться, переодеться хочешь? Твои покойники наверху как были, так и стоят.

Шаня пошла наверх. За нею побрела старая няня. Притворила покрепче дверь на лестницу, чтобы хозяин не слышал и, пока Шаня, проворно раздевшись в своей спаленке, умывалась, принялась громким шепотом рассказывать, что за этот год в доме случилось. И уже говорила с Шанею, как со взрослою, не тая неприглядных подробностей.

Жаловалась старая на Липину:

– Пуще прежнего разжирела на папашеньки твоего хлебах. Седалище трехмерное, груди шарохватовые, щеки чемоданистые, – толстотенная девчинища. И озорная стала, – водку хлещет, что твой мужик. Ведрами водку покупает, настойки, наливки делает, пьяную ораву к себе собирает, – пьют, песни орут, всю ночь пляшут, присягают. И наш греховодник, папашенька-то твой, с ними каруселится.

Марья Николаевна еще осенью уехала от мужа. Его связь с Липи-ною была так противна ей, что она только для дочери терпела его суровое, грубое обращение. Она поселилась на своем хуторе, верстах в шести от города. Теперь уж она не давала своих денег мужу, как прежде, и только на себя да на Шаню тратила проценты со своего капитала.

Шаня долго разговаривала с нянею, – выспрашивала, рассказывала, пока есть не захотелось. Спустилась вниз, в столовую, – отца уже не было дома. Пила Шаня чай и опять разговаривала с нянею.

Потом Шаня проворно обегала все памятные места, – в саду, на речке; в баньку заглянула, на качелях покачалась.

Прежний Женечка вспоминался ей повсюду, а рядом с ним теперешний. Эти два образа то стояли рядом, то сливались чудно в один, и этот один сложный образ был настолько же ярче и живее каждого отдельного, насколько образ в стереоскопе живее тех двух картинок, из которых он слагается. Дивное слияние образов длилось лишь краткий миг и исчезало, разлагаясь, – но в этот миг Шаня как бы приобретала еще неведомую людям способность созерцать одновременно различные моменты времени. Тогда время становилось для нее как бы только четвертым измерением мира, и самый мир приобретал необычайную слитность, цельность и выпуклость.

Несколько раз в Сарыни испытала Шаня это удивительное состояние. И каждый раз, замирая от сладкого восторга, думала Шаня: «Любовь – кольцо, а у кольца нет конца».

И воистину, любовь есть связь времен и пространств, и совершенный в любви преодолевает все земные преграды.

Днем Шаня пошла в город. Зашла к Дунечкиной матери, к Гарво-линым, еще кое к кому. Везде были рады приветливой, веселой Ша-нечке. Всем, кого любила, Шанечка подарков из Крутогорска привезла, никого не забыла одарить. Но каждому дороже подарков был Шанин милый привет.

Потом пошла Шаня на Володину могилу, – поплакать. К обеду вернулась домой. Отнесла отцу в кабинет свой подарок, – пестрый шелковый халат. Сказала:

– Уж очень у тебя старый халат, папочка, вот носи лучше этот.

– Ну, спасибо, дочка.

Поцеловал Шаню, по щеке похлопал, залюбовался.

– Ах, хороша у меня выросла дочка! Такая барышня нарядная, – и не узнаешь прежней шалуньи Шаньки.

Смеется Шаня, говорит:

– Я, папочка, все та же. Вот сарафанчик надену, в косу ленту алую вплету, башмаки сниму, буду прежняя Шанька.

– Прежнее не вернется, – говорит отец. – Замуж тебе пора. Погоди, жениха найду.

– Жених у меня есть, – отвечает Шаня. Отец хмурится.

– Не забыла детской дури!

Стало скучно. Но не спорить же с отцом в первый же день!

Отец за столом расспрашивал, как жила Шаня в Крутогорске, виделась ли с Евгением Хмаровым. Пришлось Шане признаться, что виделась с Евгением часто.

– Он меня любит, – сказала Шаня. – Он на мне женится.

– Не на тебе, на твоих деньгах, – сказал отец.

– Нет, папочка, – возразила Шаня, – мать хочет навязать ему богатую невесту, дочь миллионера Рябова. Если бы он за деньгами гнался, он бы на той женился, – она гораздо меня богаче. А он меня любит, и я его люблю.

– Ну и дура, – решил отец. – Ты должна держаться своего круга, а ему нужна жена с важной родней, чтобы карьеру делать, к казенному пирогу присоседиться. Если его родители тебя не хотят, так у тебя должно самолюбие быть, чтобы не навязываться в ту семью, где тебя не хотят. Ведь ты не нищая проходимка, чтобы набиваться, на шею вешаться.

Длинные, скучные наставления, в которых нет ни слова живой правды. Весь обед прошел в этом. Всю душу вымотали у Шани эти затхлые слова. Но крепилась Шаня, старалась не спорить, – ведь не девочка, сама свою судьбу знает. Только о том весь обед и думала, как бы уйти поскорее из этого дома постылого!

После обеда Шаня попросилась к матери. Самсонов сказал было, сурово хмурясь:

– Нечего тебе там делать. Телеграфист там днюет и ночует. Но сейчас же передумал. Махнул рукой.

– Ну, поезжай, – сказал он. – Да только долго там не гости, домой возвращайся. Матери не до тебя.

В тот же день к вечеру Шаня поехала на хутор к матери. Бойкие лошадки домчали меньше, чем в полчаса.

На своем хуторе Марья Николаевна занималась маленьким хозяйством, садом, огородом, коровами, птицами. Все было чисто, хозяйственно, уютно.

В саду было много цветов, фруктовых деревьев, ягодных кустов. За садом тянулись длинные гряды большого огорода, а там дальше, около пруда, шипели гуси, и сонные бродили утки, и виднелись прочные сараи, амбары, коровник, конюшня.

У калитки сада мать встретила Шаню. Встретила нежно, радостно, но как-то смущенно.

– Шанечка! Вот-то не чаяла, что ты так рано приедешь. Обняла, заплакала немножко.

– А я, видишь, ушла от моего аспида. Уж ты, Шанечка, меня не осуди. Ты уж девушка взрослая, сама все понимать можешь. Он с этою коровою гладкою вяжется, а я еще и сама не старуха. Кровь-то и во мне играет, хочется пожить в свое удовольствие. Нешто одни только мужчины такие господа, что все могут себе позволить.

Марья Николаевна переживала поздний расцвет любви. Лицо у нее было счастливое, помолодевшее и сегодня слишком румяное, и в глазах горели огоньки.

Она повела Шаню в дом. Усадила за стол, угощать начала, сама похвалялась:

– Все свое, домашнее. Хозяйство у меня, уж могу похвастаться, идет на славу.

– Спасибо, мамочка, – говорила Шаня, – ты не хлопочи. Я пока есть не хочу. Я с отцом пообедала. Ты мне лучше свое хозяйство покажи да расскажи, как ты тут живешь.

Марья Николаевна усмехнулась лукаво и сказала:

– Сначала ты, Шанечка, рассказывай. Дошел до меня слушок, встречалась ты с Женькою.

Покраснела Шаня, все, все матери рассказала подробно и откровенно, чтобы мать чего хуже не подумала. Слушала мать, разнежен-но улыбаясь. Спросила:

– Такты, Шанечка, и винцо пить привыкла, по ресторанам-то ходючи?

– Немножко, мамочка, – призналась Шаня.

Марья Николаевна угостила дочь домашнею вишневою наливкою, – хороша была наливочка, – и сама выпила несколько рюмок.