Третья сила - Дмитрий Ермаков

Сталкеры-приморцы лишь покрутили пальцами у виска.

— С жиру бесится мужик, — говорили про Молота. — Казака вольного из себя корчит. Ну, иди, иди, придурок. Скоро обратно попросишься.

Молотов и его друзья на насмешки не отвечали, на угрозы не реагировали — молча взвалили на спины весь нехитрый скарб и зашагали прочь с Адмиралтейской. В сырую, вязкую тьму. Отдать приказ остановить Молота никто из офицеров так и не решился. Все понимали: строптивому сталкеру лучше уступить.

Гулкие шаги прозвучали под сводами подтопленного туннеля, и три фигуры растворились во мраке и тишине, точно и не было их...

Борис Андреевич знал, что делает. Готовясь к переезду, Борис обошел многие независимые станции. На Горьковской от влажности в пять минут отсырела вся одежда сталкера. Значит, и оружие тут постигла бы та же судьба. Посмотрев на жителей Петроградской, поклоняющихся кустам, Молотов буркнул: «Психи». Сброд, ютившийся на Черной речке, Борис назвал «отбросами». Женоподобных жителей Пионерской окрестил таким выразительным словом, что его оттуда прогнали. И на Выборгской Молоту не понравилось, слишком много там народу толклось. Так бродил он по метро много дней — где-то напрягало соседство бандитов или выродков, где-то просто было неуютно или, напротив, слишком уж сонно и спокойно.

А вот Владимирская Борису полюбилась сразу. Безоговорочно. Почти центр метро. В случае необходимости хоть до Альянса, хоть до Торгового города — рукой подать. Выход на улицу тоже удобный: все крупные магистрали города рядом. Близость зловещего Разлома, делившего красную линию на две части, Молоту тоже пришлась по душе: оттуда ждать нападения не приходилось. Местные жители, постоянно спускавшиеся в Разлом, заметили бы монстров, если бы они там обитали. От безбожников и Империи станцию отделяла заброшенная Достоевская, переход на которую владимирцы хорошо укрепили. Да и народ на Владимирской жил хоть и шумный, хоть и потрепанный жизнью, но веселый, радушный.

Одни называли себя спелеологами. Это были серьезные, немногословные люди. Они изучали Разлом, пытались постигнуть его тайны. Другие, молодые и отчаянные, именовались прыгунами, они просто туда прыгали. Не во имя науки, а просто так. Адреналина хотели. Не боялись дергать смерть за усы. С других станций иногда заглядывали мужики с диковинным снаряжением, их тут называли туристами (сами они называли себя гордо «альпинистами»). Они были моложе первых и старше вторых, и цели у них тоже были не совсем научные; альпинистами двигало скорее любопытство[26]. Имелся тут и музыкант, прозванный почему-то Психопатом, без конца бренчавший на старенькой гитаре. А Молот музыку очень любил. Да и вожак прыгунов, Прохор Кузьмич, мужик внушительных размеров по прозвищу Жбан, носивший забавную вязаную шапочку, сразу понравился Борису.

«Этот не станет нос в мои дела совать», — понял Молотов.

В общем, едва попав на Владимирскую, Молотов почувствовал себя в своей тарелке. И жалеть о выборе сталкеру не пришлось.

Он приходил и уходил, когда и куда ему было надо, перед Жбаном не отчитывался. Коротал вечера, беседуя с местными парнями. Пел песни с Психопатом, а потом и сам начал учиться играть на гитаре. Один раз Молот сам прыгнул в Разлом вместе с гитаристом, обвязавшись тросом. Так он и среди прыгунов окончательно стал своим, и убедился: никакой опасности Разлом, о котором столько ужасов рассказывали на других станциях, не представляет.

Постепенно появилась у сталкера и работа — то от одного бывшего заказчика весточка пришла, то от второго. Молота помнили. В Молоте нуждались.

На улицах центральной части города Борис работал редко: тут все уже было разграблено, а остальное поделено. Но этот факт Молота не сильно огорчал — он давно протоптал дорожку на правый берег Невы. Во владения Оккервиля...

Сталкеров, говоривших, что за реку хода нет, и кто туда сунется, тот псих и в ближайшем будущем покойник, Борис не разубеждал. Молча слушал, кивал... А потом, взяв с собой верных друзей, шел в сторону заброшенной станции Литовский проспект. Выбирался в город через вентшахту. У берега ждала сталкеров лодка, тщательно спрятанная и замаскированная. У лодки даже имя свое было, красивое, гордое.

«Калипсо».

Молот проверял, не прохудилась ли «Калипсо», не надо ли просмолить ее, потом Кирилл садился на весла, Игнат вставал на нос, Борис устраивался на корме, и друзья пускались в путь. И всегда возвращались, да не с пустыми руками.

— Риск, однако... — заметил Жбан, когда Молот рассказал ему о своих переправах на правый берег.

— А то, — усмехнулся сталкер. — Но знаешь, Кузьмич, не так страшен черт, как его малюют. Все говорят: «Река, река, ужас, опасность, мы все умрем». И даже не суются туда. А я, сам видишь, живой.

— А то. Та же фигня с Разломом. Пока сам туда не прыгнешь — страшно. А потом уже нет, — кивнул задумчиво Прохор Кузьмич, и добавил, протягивая Молоту руку: — Думаю, мы поладим, сталкер.

Так и вышло.

Богачи, нанимавшие сталкеров для доставки из города всевозможного хабара, Молота сторонились: они были уверены, что не сегодня так завтра тот обязательно пойдет на дно, и рисковать не хотели. И все же имелись и у Бориса наниматели. Он не успел всех их оповестить о переезде, но этого и не потребовалось — барыги сами отыскали его.

«Надо будет — хоть в заднице у птера меня найдут. Не пропаду», — думал сталкер, получая очередной заказ от проверенного клиента. И он не ошибся.

Сюда же, на Владимирскую стали наведываться Фил и Будда, случайные приятели Бориса, быстро ставшие для него хорошими друзьями. Филипп и Психопат быстро спелись и в прямом, и в переносном смысле: то под гитару, то а капелла они горланили песни часами напролет без устали. На родной Чернышевской Филу и строчки спеть иной раз не давали, заставляли замолчать. Тут же всем его музицирование было только в радость.

Только вот Борис в этих веселых посиделках участвовал редко. Обычно он сидел около своей палатки и думал о чем-то своем. Когда ему предлагали выпить со всеми, не отказывался, но как только про него забывали, отходил от костра и снова о чем-то думал.

Однажды вечером, когда разношерстные жители Владимирской собрались у костра и увлеченно резались в подкидного дурака, к Борису подсел Будда. Молчаливый бурят долго внимательно смотрел на сталкера, а потом придвинулся еще ближе, чтобы больше никто не мог услышать, и шепнул:

— Она не готова бросить ради тебя свою профессию? Печально. Очень печально.

Борис чуть не поперхнулся брагой, которую попивал из видавшей виды эмалированной кружки. Сталкер не рассказывал никому из товарищей о том, что влюблен в проститутку Женю-Эмилию с Сенной. Конечно, слухи ходили, он понимал это, и готов был к тому, что о его связи с Женей узнают соратники, но не предполагал, что кому-то из парней станут известны все подробности этой странной и грустной истории.

— Откуда ты знаешь, Буд?! — выпучил глаза Борис. Будда приложил к губам указательный палец, давая Молоту понять, что лучше говорить тише. Правда, их беседу так и так бы не услышали, у костра грянули: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

Потрескивал огонь костра. Всполохи пламени освещали короткий центральный зал Владимирской, играя на мощных пилонах. Единственная люстра, чудом уцелевшая на потолке станции, отбрасывала на стену корявую тень, дергавшуюся вместе с огнем. Посторонний человек, окажись он сейчас тут, мог бы подумать, что это живое существо, засевшее на потолке и готовящееся кинуться сверху на людей. Густой мрак клубился между пилонами. Легкий сквозняк гонял по гранитным плитам комья пыли. Холодом и страхом веяло от перехода, ведущего на соседнюю Достоевскую. Где-то там истязали своих рабов безжалостные безбожники...

Бадархан молча сидел на корточках рядом с Молотом, наблюдая за тем, как крупные горькие слезы катятся по обветренным щекам его друга. Психопат продолжал петь. Песня про «изгиб гитары желтой»[27] кончилась и теперь он распевал балладу собственного сочинения.

— Господа, внимание! Моя новая, только вчера сочинил. Трам-па-пам... «Ворота слез»! — торжественно провозгласил он и добавил с хитрым прищуром: — Посвящается гермоворотам.

— Чему-чему? — переспросил Суховей, удивленно хлопая глазами. Сталкеру доводилось слышать всякие песни, но ни одна из них не воспевала элементов системы жизнеобеспечения метро.

— Э-эх! Гермоворота — наше все! — воскликнул музыкант, с важным видом поднимая вверх указательный палец. — Мы все тут, за заслонками. Они нас спасли двадцать лет назад. А песни нет. Непорядок. Вот я, кхе-кхе, и сочинил.

Сталкеры выразительно переглянулись. От Психопата следовало ожидать практически любых чудачеств.

Гитарист откашлялся, подстроил инструмент, и запел, сосредоточенно перебирая струны. Постепенно все, включая Будду и Молота, поневоле заслушались его немного фальшивым, но проникновенным пением.