Земля: долгий путь вокруг - Юэн Макгрегор

— Ну и денек, — пробурчал мой друг. Потягивая чай из фарфоровой чашечки с орнаментом из роз, он задумчиво разглядывал пустыню, а хозяин кафе тем временем топтался у столика, явно чувствуя себя неловко, поскольку заметил мрачное расположение духа клиента. В подобных случаях лучше дать Юэну возможность самому справиться с настроением. Поэтому я решил к нему не приставать.

Юэн отхлебнул чай.

— Эх, хорошо… — Но тут он заметил что-то на дне чашки и нахмурился. — Странный вкус… Что это за дерьмо?

Настроение Юэна частенько вводит окружающих в заблуждение. Только что он вроде в норме, а уж в следующую минуту на него вдруг наваливается хандра. У всех у нас меняется настроение, однако таких депрессий, как у Юэна, я еще не встречал ни у кого. Если он пребывал в плохом настроении, то становился чрезмерно чувствительным, заморачиваясь на всякие мелочи. Из-за этого было весьма трудно судить о его характере или оценивать его подлинные чувства. На собственном горьком опыте я убедился, что бессмысленно пытаться расшевелить Юэна, если он в дурном настроении. Лучше всего было просто принимать это и ждать, когда хандра из него выйдет. Он мог избавиться от депрессухи так же быстро, как и впасть в нее. Но какой же это был геморрой!

Юэн: Я очень скучал по жене и детям. Каждый раз, когда я открывал свой верхний кофр, я видел их. Три фотографии в ряд, приклеенные под крышкой: Ив, Клара и Эстер. Мои прекрасные девочки. Я не мог дождаться, когда вернусь в Лондон и снова их увижу. Это был самый большой стимул, толкавший меня вперед. Вспоминая, какой чудесный подарок ждет меня дома, я чувствовал себя счастливейшим человеком на земле и день за днем ехал все дальше на восток, чтобы поскорее увидеть любимую семью. Однако это же самое соображение превращало долгое путешествие в невыносимую муку. Каждый новый километр пути одновременно и приближал меня к родным, и удалял от них.

Утро выдалось трудным, уже третье утро подряд. Было жарко. А я еще вечно попадал впросак с термобельем. Один раз я снял его — но вдруг похолодало, и я замерз. На следующий же день, когда я надел его опять, солнце палило нещадно, и к обеду я весь взмок. Много сил отнимала и дорога. Тем утром у меня было два опасных момента, когда мне казалось, что я вот-вот упаду. Да и триста километров в день по бездорожью тоже не способствовали улучшению настроения. У меня вновь засосало под ложечкой: прежде такое случалось лишь на тренировках в Уэльсе, когда у меня порой возникала мысль, что я не справлюсь и буду лишь в тягость Чарли и остальным.

Мы вновь тронулись, и уже через несколько километров я уронил свой мотоцикл.

— Теперь все грохнулись по одному разу! — прокричал я Чарли, когда он помогал мне поднимать мотоцикл. — Может, устроим соревнование?..

Еще через несколько километров дорога превратилась в болото. Мы поехали прямо по пустыне, в нескольких сотнях метров в стороне от дороги, выискивая проезд меж грязью и лужами — сердце у меня в груди бешено колотилось. Через некоторое время мы вернулись на дорогу, и на этот раз настал черед Клаудио ронять мотоцикл.

— Не унывай, — сказал я ему, — мы все-таки одолели сто пятьдесят километров.

Мне надоело ехать позади, ничего не разбирая из-за клубов пыли, поднимаемой Чарли и Клаудио, и я потребовал пропустить меня вперед. И внезапно обрел свой ритм. Настроение сразу поднялось, и я развивал приличную скорость на песчаных участках, воображая, будто мчусь на ралли Париж — Дакар, и выбирал оптимальные пути меж рытвинами. И вдруг обнаружил, что лежу на земле, а сверху нещадно палит солнце. Зарвавшись, я потерял управление и снова грохнулся. Мы продолжали пробиваться вперед, это очень напоминало аттракцион «американские горки». И с эмоциями тоже творилось что-то непонятное. Вот только что я просто наслаждался, был счастлив и всем доволен. В следующую минуту я, в полном спокойствии, ни о чем не думая, просто мчался вперед. А еще через несколько мгновений вдруг становился ворчлив и раздражителен.

От тряски наша система связи перестала работать, и мы уже не могли говорить друг с другом в пути. Тишина и долгие часы в седле дали мне возможность уйти в себя, и меня захватил поток мыслей. Работа актера всегда была очень важна для меня, но теперь я ощущал себя свободным от нее. В минувшем году я частенько мечтал о бегстве — хотя бы ненадолго. И поскольку в большинстве фильмов актеров на роли утверждают лишь в самый последний момент, я не представлял, чем займусь после окончания поездки. Я как будто пребывал в подвешенном состоянии, не зная, какой предпринять следующий шаг. Я даже пошутил на пресс-конференции в Лондоне перед отъездом, что, быть может, вообще не вернусь к актерской карьере. Это была всего лишь шутка, которую присутствовавшие репортеры восприняли слишком серьезно, однако в каждой шутке есть доля правды. Я вовсе не хотел бросать ремесло актера, хотя определенные сомнения у меня и возникли. Может, мне годик поработать в театре? Или же настало время самому поставить фильм или пьесу?

А почему бы и нет? Надо всего лишь принять решение. Я никогда не был карьеристом. Меня всегда больше привлекали действительно интересные проекты. Однако, возможно, сейчас-то и настало время критически все переосмыслить и решить, как жить дальше. А еще меня беспокоило, как отнесутся режиссеры, что я временно пожертвовал работой ради путешествия вокруг света.

А вдруг мне теперь больше не будут присылать интересные сценарии? Я ощущал себя оторванным от жизни. А в моей работе это особенно рискованно. Режиссеры и агенты по кастингу либо помнят о тебе, либо же напрочь тебя забывают. Третьего не дано. После театрального училища я работал почти без перерыва и сейчас впервые не был никуда заявлен. Разумеется, все это не могло меня не беспокоить.

Путешествие также давало мне возможность поразмыслить над произошедшими со мной событиями и примириться с ними. Я нес с собой тяжкий груз эмоционального багажа — вины, страхов, обид, — на осмысление и преодоление всего этого требовалось время. Я однажды уже проделывал нечто подобное, когда путешествовал по тропическим лесам Гондураса с Рэем Мирсом. Пока мы карабкались по горам и продирались через джунгли, я осознавал, что избавляюсь от того, что беспокоило меня годами. При переходах, длившихся по восемь-десять часов в день, у меня было вполне достаточно времени поразмыслить. И это пошло мне на пользу. «Пожалуй, я оставлю это в джунглях, — думал я о какой-то проблеме, — больше нет необходимости таскать это с собой». И вот теперь я вновь избавлялся от того, что подсознательно терзало меня весьма долгое время. Просто удивительно, что творилось у меня в голове. Порой я основательно углублялся в размышления относительно людей и событий, имевших место еще в школе или в последующие годы. Любовные отношения и драки, то, чем я гордился, и то, о чем я сожалел. Проблемы, о которых я не вспоминал на протяжении многих лет, но которые, как теперь я понял, так и оставались неразрешенными. Я знал, что на ошибках учатся, и все такое, однако я, кажется, наделал их чересчур много. Размышлял я и о хорошем — например, о знакомстве с Ив, женитьбе, появлении детей. Но самым удивительным во всем этом оказалось то, что я не был властен над мыслями — они просто приходили мне в голову, словно говоря: «Помнишь нас? Мы из далекого прошлого». И даже если это была мысль неприятная, мне не оставалось ничего другого, кроме как принять ее и обдумать. Отделаться от нее я не мог. Если она причиняла боль, я не мог сбежать из дому под предлогом, что мне необходимо купить новые ботинки. Я вынужден был сидеть в обществе своих мыслей и чувств на мотоцикле и ждать, когда они сами уйдут. И это было полезно.