Стрелок - Михаил Михеев

Французская кампания была пускай и не легкой прогулкой, но чем-то эту прогулку напоминающей. Хервиг, помнивший рассказы отца, участника прошлой войны, чудом выжившего в бойне при Вердене, и ожидавший чего-то подобного, был удивлен той легкостью, с которой германская военная машина раскатала галлов в тонкий блин. Впрочем, путем несложных размышлений он пришел к выводу, что у французов лучших солдат выбили как раз в прошлую войну. Как и многих военных, его привел в недоумение приказ фюрера остановиться под Дюнкерком, однако, в отличие от большинства сослуживцев, Хервиг этот приказ проанализировал и одобрил. Ведь немецкие войска, уверенно наступавшие по суше, вздумай они приблизиться к морю, неизбежно попали бы под огонь корабельной артиллерии. Несомненно, доблестные люфтваффе нанесли бы удар по британским кораблям, но при любых раскладах потери могли возрасти многократно, поэтому с точки зрения сохранения жизни своих солдат решение честно отвоевавшего всю прошлую войну фюрера было вполне оправданным.

На память о Франции Хервигу остались Железный крест и маленький, чуть заметный шрам над бровью – крупнокалиберный французский снаряд разбросал на десятки метров каменное крошево, и осколком известняка обер-лейтенанту едва не выбило глаз. Но ведь не выбило же, а значит, все в порядке. На фоне этого грядущие перспективы виделись молодому немцу исключительно в радужных тонах.

Увы, уверенность в победе, непобедимости германской армии и гении фюрера дала трещину с первых же минут войны на Восточном фронте. Хервиг впервые в жизни почувствовал, что германская армия столкнулась с равным противником. Может быть, чуть хуже обученным и вооруженным, но зато, в отличие от французов, готовым воевать до конца, а в отличие от поляков, еще и имеющим неплохой командный состав, способный учиться на собственных ошибках и давать сдачи. За первые три месяца войны Хервиг сменил три танка, а ведь на своей «тройке» прошел насквозь всю Францию. В небе кипели воздушные бои, и хваленые асы Геринга с трудом переламывали ситуацию в свою пользу. А еще Хервиг видел, как растянулись германские коммуникации, и понимал, чем это грозит. Когда же осенью под Ельней германская армия остановилась, а затем пусть немного, но откатилась назад, он понял – война затянется надолго, с налету взять Москву не получится, и скоро предстоит познакомиться со знаменитыми русскими морозами.

Там же под Ельней он получил ранение в руку и чин гауптмана. И на том закончилась карьера лихого танкиста – ранение вроде и не слишком опасное, но подвижность левой руке врачи окончательно вернуть не смогли. Со строевой частью пришлось распрощаться.

В армии много других участков, где может пригодиться опытный и грамотный офицер, пусть он хоть трижды инвалид. Нашлось место и для бывшего танкиста. Германия захватила огромные пространства, на которых требовалось наладить управление. Хервига отправили в Белоруссию, которая на глазах становилась одним из самых кровавых районов. Тем не менее порядок там надо было навести – эта земля уже занимала свое место в долгосрочных планах немецких экономистов. При этом стоило учитывать и то, что местные жители, народ мужественный, решительный, с тяжелым характером, вовсе не жаждали сажать немцев себе на шею. Партизанское движение росло как на дрожжах, и недалек был тот день, когда оно превратится в самую настоящую проблему.

Вот и угодил свежеиспеченный гауптман в этот котел, но, вместо того чтобы свариться и пополнить своим именем надписи в длинной веренице могильных крестов, отмечающих путь немецкой армии, неожиданно для всех, и для себя в том числе, вписался в новую жизнь. Сам выходец из провинции, он так и не понял, почему одни люди стоят выше других по национальному признаку. Нет, когда били евреев, он все прекрасно понимал – именно евреи когда-то были во главе революции, помешавшей Германии если не победить в Великой войне, то хотя бы выйти из нее с минимальными потерями. Хервиг профессиональный военный и понимал, что победить тогда было уже нереально, однако свести партию вничью шанс оставался. Для победы нужны деньги, деньги и еще раз деньги, а экономика обеих противоборствующих сторон держалась уже тогда на честном слове. Ну или если не вничью, то хотя бы без тех унизительных и грабительских репараций, которые, по сути, привели к власти нацистов. Он хорошо помнил время, когда им было попросту нечего есть и отец, сильный и работящий мужчина, приходя домой, мог лишь сесть и, опустив голову, рассматривать свои огромные, как лопаты, руки. Руки, которыми он не мог прокормить семью. Может быть, именно это и свело его в могилу раньше срока. И его, и мать.

В то же время, по сравнению с другими гражданами разоренной страны, евреи жили очень неплохо. Разумеется, не все евреи были богачами, равно как и не все евреи революционерами, но детям этого не объяснишь. Выросло целое поколение, ненавидящее евреев, и когда начались погромы, именно они, дети послевоенной Германии, оказались в первых рядах. Повзрослевший Хервиг Мюллер не испытывал гордости за то, что они творили тогда, но и казнить себя не собирался. Что сделано, то сделано, виноваты в случившемся обе стороны.

Понимал он и ликвидацию цыган. Более асоциальный народ, наверное, представить невозможно, в криминале завязаны практически все. К тому же и сам Хервиг цыган не любил – в свое время вступился за женщину и получил от черноволосого красавца бритвой по ребрам. Шрам так и остался, навевая неприятные воспоминания и не добавляя любви к ближнему. Так что пусть не все евреи замарались в революции, и не все цыгане завязаны в криминале, но начальство сказало, что для наведения порядка их придется ограничить в правах, немцы будут это делать. Жестоко, но… надо, значит, надо. Орднунг.

Но никакой орднунг не мог заставить его понять, почему надо убивать тех же русских, белорусов, украинцев. Нет, в бою – понятно, враг есть враг, но когда речь идет о мирных жителях, которые в общем-то должны работать на благо рейха… Непонятно. Еще более непонятно, когда под это начинают подводить расовую теорию. Да большая часть тех же русских внешне от немцев неотличима – такие же светловолосые, с европейскими чертами лица. Вон, болгары тоже вроде как славяне, но никто их не отстреливает. Более того, они вроде как числятся союзниками. В общем, мозги гауптмана от подобных раздумий начали медленно, но верно плыть, скатываясь к всевозможным ересям.

В результате, когда он, согласно приказу, прибыл в деревню, в которой должен был устанавливать новый порядок, поступил совсем не так, как его предшественник, убитый, кстати, партизанами всего неделю назад. Не попытался наводить новые порядки, а стал просто жить. Местные моментально смекнули, что лучше уж пусть будет офицер, который не пытается командовать и требовать невесть что. Почему бы и нет? И впрямь занимается делом, хотя и бумажным, благо грамотный, да еще прикрывает своих подопечных от начальства. Конечно, приходится платить налог новой власти, ну так что же? Тем более что немец, к всеобщему удивлению, не стал даже пытаться пересчитывать свиней и курей, а просто объяснил, сколько придется сдавать, чтобы не вызвать гнева в высоких инстанциях. Солдат он отправил обратно в гарнизон почти сразу, организовал местную полицию, благо старые винтовки под это дело ему выделили. Очень скоро стало ясно, что, если партизан родом из этой деревни придет домой жену проведать, выслеживать его никто не собирается. Лишь бы порядок не нарушал, а так – живи себе. Проверяющие все равно не наезжали, деревня расположена далеко от наезженных дорог. В общем, образовался интересный симбиоз, когда друг другу попросту не мешают жить. Вдобавок герр гауптман довольно быстро нашел себе постоянную пассию и перебрался к ней, что совсем примирило его с остальными жителями. Настолько примирило, что, когда какие-то пришлые умники решили навести порядок и по новой установить советскую власть, им было сказано, куда идти. При этом местные продемонстрировали и то, что их больше, и то, что вооружены как минимум не хуже. Защитили коменданта, короче.