Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко

— Ну, батенька, такие мелодрамы хороши в возрасте до тридцати лет, а в пятьдесят это уже глупо, — ответил второй, уверенный голос.

— Надо торопиться, Кирилл Георгиевич. Петриченко со своей свитой уже навострил лыжи, — снова зарокотал бас. — Ничтожный человечишко. Дурак. Он еще лелеет надежду поднять восстание в Карелии. Вчера доверительно шепнул мне: «Мы пойдем хоть с чертом, мы и с Врангелем пойдем».

Федорец вошел в полуосвещенную комнату. В глаза бросилась висящая на стене театральная афиша. Назар Гаврилович прочел: «В клубе имени Жана-Поля Марата (бывшем Морском собрании) с 1 по 7 марта политотдел флота проводит гастроли известной русской балерины Нины Белоножко». Первого марта Кронштадт был уже в руках мятежников, выступление артистки не состоялось. На поду, у раскрытых чемоданов, сидели на корточках Кирилл Георгиевич Змиев и генерал Козловский.

— Товарищ генерал, — Федорец поперхнулся и, собравшись с духом, поправился: — господин генерал, Красная Армия начала наступление, и я, как член ревкома, полагаю, что ваше место сейчас в штабе.

Генерал совал в чемодан пачки денег. Услышав голос Федорца, он поднял на него худое усталое лицо. Потом перевел взгляд на Змиева, губы его искривились, и он сказал, растягивая слова:

— Полюбуйтесь, Кирилл Георгиевич: эта борода осмеливается мне указывать, что я должен делать и где находиться. С свиным рылом, так сказать, да в калашный ряд! Отправляйтесь-ка, почтеннейший, в крепость и произносите там речи матросне, студентам и гимназистам. А еще лучше, если имеете ценности, следуйте нашему примеру. Мы с господином Змиевым уходим в Финляндию. Сейчас. Не теряя ни минуты. Немедленно.

— Нет, господа, благодарю за доверие, но мне с вами не по пути. — Федорец почесал бороду большим пальцем правой руки, подумал и спросил деловым тоном: — Не откажите, господин генерал, ответить на такой вопрос: что бы вы изволили предпринять, если бы не уходили в Финляндию?

Козловский усмехнулся и пожал острыми плечиками, на которых явно не хватало погон.

— Что бы я делал?.. Расстреливал бы весь этот сброд, уже бросающий оружие. Приказ «стоять насмерть» не дал бы эффекта.

— Может, треба взорвать лед вокруг крепости?

— Сделайте милость, почтеннейший, взрывайте, — с той же усмешкой ответил генерал, запер набитый чемодан и, нажав на него коленом, принялся стягивать скрипящие ремни.

Федорец смотрел на него с ненавистью. Змиев снял со стены афишу с изображением балерины, расправил ее и, сложив в несколько раз, сунул в карман своего френча.

Федорец, кликнув отца Пафнутия и провожатого, вышел. Чем дальше они шли, тем все больше Федорец прибавлял шагу. В штаб он вбежал задыхаясь, весь в поту.

Закричал:

— Что же вы здесь дремлете, сукины дети? Наказываю всим батареям и кораблям открыть огонь по наступающим червоноармийцям. — Он был настолько возбужден и страшен в своей решимости, что никто не посмел ему возразить.

Зазвонили и затрещали бесчисленные телефоны, и во все концы крепости полетело жаркое, колючее, единственное способное спасти положение слово: огонь, огонь, огонь!

Рявкнули форты, загремел орудийным громом флот, и взбаламученная душа Федорца успокоилась. Там, в штабе, среди десятка незнакомых ему мужчин и сестер милосердия в белых косынках с красными крестиками он разыскал маленького, тщедушного начальника саперов и, схватив его за грудь, раскачивая взад-вперед, приказал взорвать вокруг крепости лед.

— К сожалению, мы не повсюду заложили фугасы, — заявил сапер. Руки его дрожали, и он не в состоянии был даже закурить.

— Так каким же вы чертом занимались тут две недели! — заревел кулак.

— Не было приказа, а без приказа в армии ничего не делается.

— Так я вам наказую именем ревкома.

— Теперь уже поздно. Все же там, где заложили, я рвану, — заспешил саперный начальник, подошел к телефону, вызвал какого-то Арашвили, спросил, все ли у него готово, и, получив утвердительный ответ, скомандовал: — Контакт!

И тотчас же гул далекого взрыва потряс оконные стекла. Возбуждение пропало. Чувствуя, как у него дрожат колени, Федорец сел на стул, забормотал:

— И сказал господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, от человека до скотов и гадов и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их.

Он вдруг почувствовал взгляд, устремленный на него сзади. Оглянулся и увидел перекошенное злобой лицо офицерика, медленно приближавшегося к нему; узкая рука офицерика угрожающе сжимала эфес шашки.

— Ты кто такой, что орешь здесь? А ну, пшел вон отсюда! — Носком сапога офицерик больно ударил Федорца в копчик. — Живо проваливай, и чтобы я больше тебя не видел!

И, странное дело, Назар Гаврилович подчинился без возражений. Тяжело ступая, он вышел за дверь. На площадке гардемарин брился перед медным тазом для варки варенья.

— Кто такой тот маленький с усиками? — спросил его Федорец.

— Надо знать, папаша. Маленький с усиками — это князь Шаховской. Только что вернулся с передовых позиций, разъярен как тигр.

Не думая о том, что делает, Федорец пошел прямо на выстрелы. По звукам боя он понял, красные уже в городе.

Небо серело. Свет нарождающегося утра, словно мутная вода, растекался по улицам.

С черного хода Назар Гаврилович вошел в дом, из которого стреляли мятежники. Подойдя к окну, откинул белую гардину, не целясь выпустил обойму из обреза.

У крайнего левого окна пуля свалила пулеметчика. Пулемет дернулся и беспомощно замер, но через минуту возле него уже возился отец Пафнутий.

— Был — полковник, помер — покойник. — Поп не спеша вставил новую ленту, взялся за шершавые ручки затыльника и с наслаждением выпустил первую очередь. Его бескозырка свалилась, и по плечам рассыпались рыжевато-золотистые, мягкие, как у женщины, волосы. С моря набежал проворный ветерок и заиграл ими.

Наблюдая за улицей из-за гардины, Федорец видел, как очередь отца Пафнутия остановила перебегающих группами красноармейцев. Они бегом вернулись в каменную подворотню. Три трупа остались лежать на тротуаре. Отец Пафнутий крикнул весело:

— Море переплыли, да в луже утонули!

Не успев расстрелять до конца первую ленту, отец Пафнутий изумленно, по-детски, вскрикнул и грузно повалился на пол, на раскрытые холодные цинки с патронами.

Кусая побледневшие губы, Назар Гаврилович оттащил дружка в сторону. При помощи угрюмого матроса с угреватым лицом он положил отца Пафнутия на шелковый диван, расписанный нежными цветочками. Рана в груди уже успела пропитать кровью матросскую робу с чужого плеча.

— Пить!

Матрос отвинтил крышку фляги, влил в рот раненому несколько глотков пахучего рома.

— Умираю я, — тихо застонал отец Пафнутий, — богом прошу тебя, Назар Гаврилович…

— Ну что, что ты просишь? — Федорец наклонился над ним, боясь не расслышать предсмертной просьбы умирающего, его завещания детям, жене, любовнице.

— Доверь мне… — отец Пафнутий собрался с последними силами. —