Петровские дни - Евгений Салиас

Разумеется, приключенье огласилось на всю Москву, и все, зная хорошо чудодея князя Козельского, только смеялись и понимали, что Малова ни на что ему не нужна, а что это новое "колено" ради потехи…

Между тем Сашок и Кузьмич сообразили, что их "сердечное дело" ещё хуже запуталось. Князь был гневен… В доме все знали, что барин выгнал гостя Квощинского за дерзостное поведение… Он вышел за гостем на лестницу и кричал швейцару:

— Гони болвана… Гони!

Вот тут и иди теперь объяснять, что хочешь жениться на племяннице этого же нагрубившего человека. Кузьмич и Сашок равно потерялись, не зная, что делать. Равно боялись оба, что и Квощинские будут поражены и оскорблены заявлением Павла Максимовича о поступке князя, обругавшего и выгнавшего его. И как они дело рассудят — неизвестно.

Пред сумерками дело повернулось ещё хуже. Во двор въехала большая карета шестернёй с ливрейными лакеями, и Сашок, глянув в окно, увидел в карете даму, ахнул и схватился за голову.

— Что ты? — заорал Кузьмич, перепугавшись.

— Беда. Беда будет. Невесть что будет!

И он бросился бежать наверх к дяде.

Между тем приезжая заявила вышедшему швейцару:

— Князь?

Швейцар понял, но переспросил:

— Кого прикажете?..

— Князь?

— Вам угодно князя Александра Алексеевича или князя Александра Никитича?

— Видно, вы тут все — неотёсанные пни. Нешто поедет важная барыня к щенку в гости. Спрашиваю тебя: князь?

— Дома ли-с? Дома-с.

— Слава Создателю. Отпечатал уста.

И барыня при помощи своих лакеев полезла из кареты.

— Как прикажете доложить? — спросил швейцар.

— Генерал-аншефиха, княгиня Серафима Григорьевна Трубецкая. Понял, идол? Удержишь в башке? Аль нет?

Лакей побежал докладывать, Княгиня, не дожидаясь, сбросила летний салоп и стала подниматься по лестнице. Но на верхней площадке у дверей залы она встретила уже князя, предупреждённого Сашком.

— Вы князь Козельский? — спросила княгиня сурово.

— Я-с. Чему обязан, что имею честь вас…

— У вас моя дура, сестра Настасья, задержана. Я за ней.

— Как то есть за ней? К ней? Повидаться? — сухо сказал князь.

— За ней! За… за… за… По-русски понимаешь, господин князь?

— Вы желаете, стало быть, её взять и увезти? — спросил князь гневно и сдержанно.

— Да.

— Я не могу этого дозволить.

— А я и дозволенья не прошу.

— Напрасно, княгиня, беспокоились. Я её не отпущу.

— Это твоё последнее слово?

— Да-с.

— Ладно. Пенять будешь.

Князь улыбнулся.

— Тогда я останусь здесь. Обеих сестёр содержи.

И княгиня крикнула вниз своим людям:

— Ступайте домой. Приказать доставить мне сюда Анфису, капот и бельё. А князю доложить, что я здесь останусь на жительство. Насколько — не ведомо. Коли захочет он повидаться, то чтобы сюда ко мне в гости приезжал.

Затем княгиня обернулась к князю и прибавила:

— А жить с сестрой я не стану. Поставь мне кровать здесь в зале. Для срама. Чтобы все гости твои видели меня и слышали, что я говорить буду.

— Вы уже решились, княгиня? — воскликнул князь.

— Нет. Ты, старый хрыч, уже решился. В карты живых людей выигрываешь. Да ещё дворянок. Да ещё дам молодых. Ну вот ты чудеса откалывать умеешь, так погляди теперь чудеса княгини Серафимы Григорьевны. Посмотрим, чьи будут почудеснее!! Вели принести кровать и поставить тут в зале… Ведро воды тоже. Да корыто побольше. Я пред сном полощусь для здоровья.

Княгиня вошла в двери залы, села на ближайший стул и заговорила:

— Старый хрыч. Бесстыдник. Идол истуканный. То с одной туркой жил, срамился… А то уж целый султанский бабий вертеп заводить собрался. Да ещё картами их добывать, якобы гончих или борзых. Бесстыжий хрыч!

— Княгиня! Вы у меня в доме, и если вы знаете благоприличия, то должны знать, что хозяина гости не поносят… — отозвался князь, сердясь, но сдерживаясь.

— Старая образина. Шестьдесят лет, а ещё, гляди, не напрыгался. Греховодник. Погоди. Я тебя вот научу по-своему.

— Но позвольте, княгиня. Ведь я могу, наконец, позвать людей и вас попросить вон отсюда.

— Зови. Пусть тащат. Срамись. А как вытащат на двор силком — вот тебе Господь Бог — я опять войду. Так и будем прохлаждаться до вечера. А завтра с утра опять то же будет. Ворота закроешь, я с холопами своими прибуду, и выломаем. Так ли, сяк ли, а я тебе, старому хрычу, бесстыжему Кощею, мою дуру Настасью не покину на срамное наложничество.

Князь стоял пред женщиной, не зная, что делать. Через минуту он повернулся и пошёл из залы.

Прошёл час… Князь был у себя в кабинете и ходил из угла в угол.

Княгиня сидела на том же месте в зале и всем, кто проходил мимо, говорила:

— Срамники. Идолы. Погоди. Я вас проберу.

Через час, по приказанию князя, запрягли карету и подали.

Малова явилась в залу… И обе сестры выехали из дома Козельского.

XXX

Через полчаса Сашок был позван "немедля нимало" к князю и, войдя, нашёл его шагающим взволнованно по комнате. Он ещё ни разу не видал дядю с таким лицом и взглядом.

— Я за тобой послал по важному делу, Александр, — заявил он сухо. — Очень важное для меня, да надеюсь поэтому, что и для тебя. Я оскорблён. С дамы взятки гладки! А мужчине можно отплатить, чтобы душу отвести и не оставаться в долгу. Ну, отвечай на мои вопросы толково, не переспрашивай и не молчи, разинув рот.

Князь сел и показал племяннику место против себя.

— Говори… Я тебе дядя? Родной дядя?

Сашок приглядывался, соображал и медлил с ответом.

— Ну вот и готово! — воскликнул князь.

— Что-с? — оробел молодой человек.

— Я тебя просил и опять прошу, — громко и мерно произнёс князь. — Про-о-шу!.. Сде-е-лай ми-и-лость. Отвечай! Отве-е-ча-ай на вопро-о-сы!

— Слушаюсь. Буду отвечать, — едва слышно и скороговоркой сказал Сашок.

— Я тебе дядя? И родной дядя?

— Точно так-с.

— Любишь ты меня?

— Да-с. Я вас…

— И меня за грош не продашь?

— Что вы, дядюшка. Я готов, если…

— Коли меня начнут бить, заступишься или будешь глядеть?

— Что вы, дядюшка? Я за вас…

— Если меня человек, дурак оголтелый или из ума выживший, оскорбил, будешь ты с этим человеком якшаться и дружество водить? Ну-ка, отвечай.

— Ни за что, дяденька. Я эдакому человеку при случае тоже…

— Ну, ну…

— При случае тоже не спущу.

— Ну вот спасибо. Поцелуемся.

И оба, поднявшись с места, расцеловались и опять сели.

— Ну вот, Александр. Стало быть, ты так и поступи! Как только где встретишь Павла Максимовича Квощинского, так его тотчас хлоп в морду.

— Что вы, дядюшка! — ахнул Сашок.

— Не желаешь?

— Дядюшка!

— Знаю, что дядюшка. Не желаешь?

— Я… Я… Я должен вам доложить… — начал молодой человек отчаянным голосом.

— Что?

— Должен доложить, что я на его племяннице собрался жениться… Как же мне…

— Ты сказывал, у тебя две… Баскакова и Квощинская. Женись на Баскаковой, если уж эта дурь у тебя в голове застряла.

— Нельзя, дядюшка. Кузьмич тоже говорит, что нельзя. Она верхом на стуле ездит… В форейторском платье… Да потом я, дядюшка, уже… Я Квощинской уже… Я женихом уже состою… Я хотел вам доложить, да не смел.

— Же-ни-хом?! — протянул князь.

— Я не смел вам доложить.

— Женихом!! Ай да молодец. Живя у меня в доме, и эдак…

— Дядюшка! Так вдруг потрафилось само. Я не виноват. Ей-Богу.

— Выйди вон!

— Дядюшка. Простите. Позвольте разъяснить.

— Вон! Вон! Видно, так и буду всех вон гнать, и чужих и своих. Не попросить моего разрешения и благословения и действовать самому, подспудно… По-татарски это, что ли? А второе и главное: я с Квощинским кланяться не могу, не только родниться. Убирайся отсюда. Пока вниз к себе… А завтра… Увидим… Пошёл…

Сашок сбежал к себе как сумасшедший.

— Всё пропало, Кузьмич! — вскрикнул он.

— Как пропало?

— Дядюшка сказывает — с Квощинским никакого дела иметь не станет. И выгнал меня. И всё это из-за Павла Максимовича, который дурашно нагрубил… Поразмысли, что теперь делать. Дядюшка даже приказывал было мне побить Павла Максимовича.

Кузьмич не ответил ни слова… Тотчас собрался и через час был уже в гостях у друга, Марфы Фоминишны.

— Всё прахом пошло, — заявил он, не войдя, а вкатившись к нянюшке.

— Что прахом? Как прахом?

— Всё! Ваш Павел Максимович из-за своей вдовы треклятой…

И Кузьмич объяснился.

— Посиди, мой родной. Посиди. Я сейчас всё узнаю и ответ тебе дам.

И Марфа Фоминишна пошла к барыне.

— Павел Максимович начудил, — заявила она. — Из-за Маловой. Был у князя Александра Алексеевича у самого. Начудил.

— Что же такое? — оробела Анна Ивановна.

Марфа Фоминишна объяснила, что знала.