Новая Зона. Все сокровища мира - Виктор Точинов

Внутри впечатление лишь усиливалось. Никаких следов оживленной коммерческой деятельности, а одинокое яркое пятно на унылом сером фоне – рекламный плакат на стене – рекламировал шоу, и начавшееся, и завершившееся три года тому назад. Судя по птеродактилю, присутствовавшему на плакате, кое-кто из моих сегодняшних знакомцев в шоу участвовал… Хотя нет, я забегаю вперед, знакомство мне еще только предстояло.

Внутри сидел единственный человек, как мне показалось, тот же, что управлял с берега полетом птеродактиля. И сам воздушный акробат был здесь же, устроившись в большой плетеной корзине. Завернувшись в кокон из крыльев, оказался он совсем не велик, вполне комнатных размеров зверюшка.

Человек, представившийся как Василий Михайлович, оказался общительным и словоохотливым. Даже пригласил испить с ним чаю, не иначе как обрадовавшись потенциальному клиенту, в кои-то веки заглянувшему в здешнюю тмутаракань…

Как выяснилось за чаем, был он и владельцем, и директором фирмы «Гелиос», занимавшейся… ну, я сам мог видеть, подходя, чем они занимаются. Да, у фирмы наступили далеко не лучшие дни, если выразиться с максимальной мягкостью…

А ведь когда-то, не столь и давно, их услуги были нарасхват. Телефон не смолкал, электронная почта ломилась от заказов и предложений… Мало какой праздник обходился без питомцев Василия Михайловича, от Дня города до выпускных балов в отдельно взятых гимназиях и школах…

Все испортил Прорыв, будь он неладен. Стало не до праздников жизни, да и праздновать особо некому…

В общем-то история заурядная для многих коммерсантов, чью коммерцию навеки порушило возникновение Зоны.

Но в отличие от многих Василий Михайлович не захотел уезжать из мест, где родился и вырос, и искать коммерческое счастье в чужих краях. Сводил концы с концами как мог, урезав до предела все расходы, и очень надеялся на проект «Новый Петербург». И те, кто не ушел с тонущего корабля – а в фирме сейчас остались на постоянной основе трое вместо почти полусотни сотрудников, – тоже надеются. Больше надеяться им не на что…

Мне не хотелось расстраивать пожилого энтузиаста, и я не стал говорить все, что думал об упомянутом проекте.

А вот на мой вопрос, как именуются его питомцы, Василий Михайлович ответить не смог. Вернее, его ответ меня не удовлетворил.

– Его зовут Фрейо, – последовал кивок на корзину с птеродактилем. – Маша так и зовется Машей, а у цыпленка целых три имени, по трем костюмам, в которые мы его наряжаем. Сегодня его зовут Дональд. Он обидчивый, и если его дразнить, может клюнуть в голову, но не больно, клюв специально сделан мягким.

– Нет, вы не поняли… Какой-то есть общий термин для ваших питомцев? Собирательный? Ну… роботы, например…

– А зачем им общий термин? – и в самом деле не понял Василий Михайлович. – Они ведь все разные, у каждого свой характер. Да, я понимаю, что звучит странно, но действительно у каждого свой… Очень индивидуальное программирование.

– Но есть же и что-то общее? – продолжил я допытываться. – Некие видоопределяющие признаки?

– Есть, вы правы… И даже есть название, прописанное в «Едином классификаторе товаров и услуг», но я никак не могу его запомнить, такое длинное и скучное. Хотя сертификация для его получения съела немало времени и денег… Но роботами их назвать язык не поворачивается. Робот, как мне представляется, нечто более функциональное… и более многофункциональное… А здесь функция одна – развлечь, заставить улыбнуться. Правда, Фрейо?

Птеродактиль, услышав свое имя, поднял голову над корзиной. Голова была крохотная в сравнении с громадным кожистым клювом.

Корзина стояла совсем рядом, и я машинально протянул руку – погладить создание, не имевшее видового имени. Создание на ласку реагировало, так уж было запрограммировано, – прильнуло к руке, прикрыло глаза морщинистыми веками и вообще делало вид, что ему очень приятно…

– Видите? – обрадовался старик. – А Дональд уже клюнул бы в голову… Я начал их делать, когда умерла моя жена и я остался совсем один. Делал и в каждого старался вложить кусочек своей души, какую-то свою эмоцию… Потому и получились все разные. Я не люблю их продавать, и коммерция от этого сильно страдает – и раньше страдала, но тогда выручали выступления на праздниках… Вам, наверное, продам. Вы мне нравитесь.

Интересно, подумал я, это у него стандартный прием наряду с чаепитием? В любом случае покупать я ничего не собирался. С финансами у меня в то время дело обстояло не блестяще. А стоит такой птеродактиль… мне даже не хотелось думать, сколько он стоит. Хотя, конечно, заманчиво – стоять на берегу речки и легкими движениями руки управлять полетом этакого чуда… как во сне, как в детской мечте.

Пришлось объяснить, что на покупку птеродактиля я не настроен. Может быть, когда-нибудь, если звезды удачно сойдутся…

– Я не собирался продавать птеродактиля, – сказал старик. – Я хотел предложить вам другого зверя… Он со странным и сложным характером, по-моему, такой вам как раз подойдет.

И он показал мне коробку. В коробке, судя по изображению на крышке, хранился волк не совсем обычной черной масти. Наверное, он лежал там, разобранный на части, на мелкие детали, – коробка была невелика, да и весила немного.

Василий Михайлович подтвердил: да, собрать мне придется самому. Зверь габаритный, но весит всего ничего, материалы использованы самые легкие, из соображений безопасности. Волк это все-таки волк.

Цена удивила… Приятно удивила. Но увы, даже трех лишних тысяч я в то время изыскать не мог: проектные работы по Пеленгатору уже начались и съедали всю без остатка свободную наличность…

Пришлось отказаться: с извинениями, реверансами и с благодарностью за чай.

4

Эту историю я не стал рассказывать Ильзе. Просто упомянул, что есть возможность создавать беспилотные летательные аппараты, способные летать над Зоной без неизбежных отказов и сбоев. Не соврал: питомцев Василия Михайловича приводили в движение серводвигатели, основанные на одном из артефактов Зоны, на бесконечно пульсирующей «медузе».

Когда-то на «медуз» делала большую ставку медицина в деле создания биомеханических протезов. Но затем эта отрасль двинулась совсем иным путем, развивая технологии, связанные с выращиванием человеческих «запчастей» из стволовых клеток. И Василий Михайлович прикупил где-то по дешевке большую партию лежавших без применения «медуз».

Но на самом деле мною двигало не только и не столько желание поддержать умиравшую коммерцию старика. Мне хотелось, чтобы над Зоной парил Фрейо, и не один, со своими крылатыми собратьями. Полет птеродактиля очень эстетичное зрелище.

Ильза никогда не видела, как они летают… И осталась к идее равнодушна. Холодно процедила, что попробует замолвить словечко, но ничего не обещает. По тону было ясно, что скорее всего и пробовать ничего благоверная не станет…

За разговором мы закончили свой путь по долинам и взгорьям Суворовского проспекта, свернули на Третью Советскую. И там нас накрыла тьма. Не простая, не та, что должна была вскоре опуститься на город, следуя непреложным астрономическим законам.

Нас накрыла Египетская Тьма, как назвал ее один из тех людей, что норовят каждому феномену Зоны присвоить имя собственное…

Египетская Тьма весьма и весьма отличается от обычной заурядной темноты. Она не просто делает ненужным и бесполезным зрение и все тепловизоры и прочие приборы, позволяющие видеть ночью. Заодно очень сильно ослабляются все остальные органы чувств.

Вестибулярный аппарат, например, отказывает почти полностью. Где верх, где низ, в каком положении находится тело – совершенно не ясно. С осязанием тоже творится неладное: кажется, что все тело погружено в давящую и вязкую среду, сопротивляющуюся любому движению. Двигаться можно, но ощущение, что дело происходит в тягучем клее или же в сиропе, не оставляет.

Со слухом дело обстоит несколько лучше… Только звуков в Египетской Тьме почти не раздается, слушать нечего.

Короче говоря, добро пожаловать в Древний Египет, на казнь номер девять. Не Шарм-эль-Шейх и не Хургада, прямо скажем. Черное НИЧТО – на которое можно лишь смотреть, ибо от собственного тела осталось только это – бессмысленный взгляд из ниоткуда в никуда. Смотреть и ничего не видеть…

И я смотрел… На широко открытые глаза давила темнота, как давит вода на глубине в несколько метров, – темнота полная и абсолютная, вовсе не такая, что бывает, когда просыпаешься в темной комнате, – совершенное отсутствие не света, а вообще чего-либо. Под ногами не ощущалось твердого, вообще ничего не ощущалось. Направление не имело значения в этом странном месте, можно было долго шагать – или же впустую перебирать ногами в бездонной черной пустоте, поди пойми, – и с тем же успехом можно было никуда не идти, все равно покинуть Египетскую Тьму доведется на том же самом месте, где она накрыла… Если, конечно, вообще доведется. Была у этой Тьмы нехорошая особенность – иногда она забирала одного из путников, накрытых ею. Не каждый раз, но если все же забирала, то непременно одного. Никто и никогда больше этих людей не встречал. Есть версия, что иногда Тьма от каких-то неведомых причин стягивается, схлопывается в «черный мешок», и люди исчезают именно от этого. Ни доказать, ни опровергнуть версию в обозримом будущем не удастся, из «черного мешка» тоже никто и никогда не возвращался. Хотя нет, теперь уже возвращался… Вечно живой сталкер Клещ говорил, что одна из его реинкарнаций была переварена «черным мешком», и ощущения якобы были не самые приятные…