Любовь и Тьма - Исабель Альенде

Через неделю, в угоду публике, жаждущей новых трагедий, сообщение о Лос-Рискосе было вытеснено другими. Скандал, как и предсказал Генерал, стал забываться, он уже не занимал первые страницы газет, о нем упоминалось лишь в некоторых оппозиционных журналах с небольшим тиражом. Таково было положение вещей, но Ирэне решила найти улики и разузнать подробности этого дела, чтобы интерес к нему не угасал, в надежде, что возмущение народа переборет страх. Назвать убийц и узнать имена убитых — стало для нее каким-то наваждением. Она знала, что достаточно одного ложного шага, и она расстанется с жизнью, но все равно решила помешать тому, чтобы умолчание цензуры и соучастие судей вытеснили из памяти людей эти преступления. Пообещав Франсиско держаться в тени, она все же стала заложницей собственных страстей.

Когда Ирэне позвонила сержанту Фаустино Ривере и пригласила его пообедать под предлогом подготовки репортажа о дорожно-транспортных происшествиях, она понимала, какой опасности подвергается, поэтому уехала, никого не предупредив, отдавая себе отчет в том, что идет на отчаянный, но неизбежный шаг. Сержант медлил с ответом, было ясно — он подозревает, что это всего лишь предлог для того, чтобы поговорить о другом, но для него самого трупы в руднике были тяжким кошмаром, и ему хотелось с кем-нибудь поделиться.

Они договорились встретиться в двух кварталах от городской площади, у той же гостиницы, что и в прошлый раз. На прилегающих улицах пахло углем и жареным мясом. Одетый в гражданское, сержант ждал у двери, в тени выступающего козырька черепичной крыши. Ирэне узнала его с трудом, но он ее хорошо помнил и первый с ней поздоровался. Он привык запоминать незначительные детали — незаменимое качество в его профессии полицейского — и гордился своей наблюдательностью. Он заметил, как она изменилась, и подумал: куда же подевались ее экстравагантные браслеты, летящие юбки и макияж роковой женщины, который произвел на него неизгладимое впечатление при первом знакомстве. С большой сумкой на плече, в простых тиковых брюках, с волосами, заплетенными в косу, эта женщина имела мало общего с той, которую он помнил. Они сели за укромный столик в глубине двора, рядом с густым ковром анютиных глазок.

За супом, к которому Ирэне Бельтран не прикоснулась, сержант приводил статистические данные о погибших в результате дорожно-транспортных происшествий на дорогах района, поглядывая краешком глаза на щедрую журналистку. Он заметил ее нетерпение, но не торопился переводить разговор на нужную тему, пока как следует не убедился в ее намерениях Когда на столе появился золотистый и хрустящий поросенок в обрамлении картофеля, с морковью во рту и стебельками петрушки в ушах, Ирэне вспомнила кабанчика, приготовленного в доме Ранкилео, и почувствовала приступ тошноты. С того дня, когда она побывала в руднике, ее стали мучить спазмы желудка Стоило ей что-нибудь поднести ко рту, как она тут же видела разлагающийся труп, чувствовала невыносимый запах, и ее начинала бить дрожь от испытанного той ночью страха Сейчас, благодарная сержанту за этот миг молчания, она старалась не смотреть на испачканные теплым жиром усы и крупные зубы своего собеседника.

— Как я могу предположить, вы наслышаны о трупах, найденных в руднике у Лос-Рискоса, — проговорила она, решив начать напрямую.

— Так точно, сеньорита.

— Говорят, среди них было тело Еванхелины Ранкилео.

Сержант налил себе еще вина и отправил в рот кусок свинины. Она чувствовала, что ситуация в ее руках: если бы Фаустино Ривера не хотел говорить, он не согласился бы на интервью. Сам факт, что он был здесь, красноречиво свидетельствовал о его готовности говорить. Она подождала, пока он не проглотит еще несколько кусков, и потом, чтобы развязать ему язык, пустила в ход журналистские уловки и природное кокетство.

— Мятежников, сеньорита, нужно совать носом в собственное дерьмо, простите за словцо. Эта задача возлагается на нас, и выполнять ее — высокая честь. Под любым предлогом гражданские начинают восставать, им верить нельзя, и нужно карать их железной рукой, как говорит мой лейтенант Рамирес. Но речь идет не о беззаконном убийстве, тогда это была бы просто бойня.

— А разве это не так, сержант?

Нет, он не согласен с клеветой изменников родины, советскими выдумками, направленными на подрыв авторитета правительства, верх глупости обращать внимание на эти сплетни; несколько трупов, найденных в глубине рудника, не означают, что все, кто носит форму, — убийцы: он не отрицает, что есть несколько фанатиков, но несправедливо обвинять всех, и кроме того, лучше уж терпеть некоторые злоупотребления со стороны Вооруженных Сил, чем вернуться в казармы, а страну отдать на произвол политиков.

— Знаете, что произойдет, если моего Генерала, не дай Бог, свергнут? Марксисты восстанут и перережут всех солдат, их жен и детей. Мы уже помечены. Нас всех прикончат. Такова расплата за выполнение нашего долга.

Ирэне молча его слушала, но через некоторое время терпение ее лопнуло, и она решила припереть его к стене.

— Послушайте, сержант, хватит ходить вокруг да около. Скажите лучше, что сами-то вы об этом думаете?

Тогда он, будто ждал сигнала, перестал осторожничать и передал то, что раньше рассказывал Праделио Ранкилео о судьбе его сестры, рассказал и о своих подозрениях, о которых до этого вслух говорить не решался. Речь снова зашла о том зловещем утре, когда лейтенант Хуан де Диос Рамирес, после того как отвез арестованную, вернулся в дежурное помещение. В этот день у него в револьвере не хватило одной пули. В случае применения табельного оружия нужно докладывать об этом дежурному по части и заносить доклад в специальный журнал по вооружению. В первые месяцы после военного переворота, объяснил сержант, учет был поставлен плохо: тогда невозможно было учесть каждую единицу боеприпаса, выпущенную из винтовки, карабина или револьвера штаба части, но как только положение нормализовалось, все снова стало как прежде. Когда лейтенант докладывал о расходе, то объяснил это гем, что пристрелил бешеную собаку. Кроме того, в дежурном журнале он сделал запись о том, что девочка была отпущена на свободу в семь утра и самостоятельно ушла.

— Что не соответствует действительности, сеньорита, и противоречит тому, что указано в моей записной книжке, — добавил сержант с полным ртом, протягивая девушке небольшую книжку в потертом переплете. — Посмотрите, там все есть, я пометил также, что мы встретимся сегодня, и записал содержание нашего разговора, который был недели две тому назад, помните? Я ничего не забываю: здесь можно прочесть все.

Когда Ирэне взяла в руки записную книжку, она показалась ей тяжелой, как камень. Девушка смотрела на сержанта со страхом; острое предчувствие кольнуло ее. Она чуть было не решилась попросить уничтожить записную книжку, но потом, отбросив эту мысль, попыталась действовать разумно. В последние дни какие-то необъяснимые порывы заставляли ее сомневаться в собственном благоразумии.

Сержант рассказал, что лейтенант Рамирес подписал свой рапорт и велел капралу Игнасио Браво сделать то же самое. Он ни словом не обмолвился о том, что ночью увез Еванхелину Ранкилео, а его подчиненные об этом и не заикались: они прекрасно знали, на что способен лейтенант, а загреметь в камеру для заключенных, как Праделио, им совсем не хотелось.

— Неплохой парень был этот Ранкилео, — сказал сержант.

— Был?

— Говорят, он погиб.

Ирэне Бельтран с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Эта новость рушила ее планы. Она хотела найти Праделио Ранкилео — таков должен быть ее следующий шаг — и убедить его явиться в суд. Он, быть может, единственный свидетель случившегося в Лос-Рискосе, готовый дать показания против лейтенанта и пролить свет на преступления: ведь его желание отомстить за сестру могло победить страх перед последствиями. Сержант повторил: ходят слухи, что в горах Праделио сорвался в пропасть, хотя, по правде говоря, сам Фаустино этому мало верит, ведь тело никто не видел. Приступив ко второй бутылке вина, Ривера отбросил всякую осторожность и стал изливать все, что наболело… Самое главное — родина, но в этом случае ее честь не затрагивается, дальше идет справедливость, так мне кажется, и на этом я буду стоять, пусть даже мне угрожают, и не дадут сделать карьеру, и я закончу свои дни, обрабатывая землю, как мои братья. Я готов дойти до самого конца, я дойду до Верховного Суда, я поклянусь на знамени и Библии, я расскажу прессе всю правду. Поэтому я все записал в моей записной книжке: дату, время, все подробности. Она всегда при мне, под рубашкой, мне нравится, как она касается моей груди, я даже сплю с ней, ведь однажды у меня ее чуть не украли. Эти записи, сеньорита, на вес золота, это улики, а их кое-кто хотел бы уничтожить, но, как я уже вам сказал, я ничего не забываю. Если нужно, я покажу ее судье, ведь Праделио и Еванхелина были моими родственниками и заслуживают справедливости.