Тайна двух океанов - Григорий Адамов

Что же случилось? Казалось, все шло так прекрасно, так удачно. Работа над трупами чудовищ дала великолепные результаты. Это были, очевидно, остатки видов, властвовавших когда-то миллионы лет назад, над всей жизнью древних океанов. Реликты мелового периода! Менялась окружающая жизнь, менялись природа, климат, растения и животные. Оттесняемые новыми, более гибкими и совершенными, более развитыми и приспособленными к новым условиям жизни организмами, гигантские ящеры, владыки предшествовавших эпох, постепенно уступали им свои позиции. Науке казалось, что они полностью исчезли с лица планеты, оставив о себе воспоминания лишь в виде чудовищных скелетов, которые красуются теперь во всей своей мощи и потрясают воображение людей лишь в палеонтологических музеях. И вот оказывается, что вытесняемая с поверхности океана небольшая ветвь этих чудовищ опускалась все ниже и ниже в его безопасные глубины, постепенно приспосабливаясь к новым условиям жизни, вырабатывая в себе способность выдерживать огромное давление, дышать водным дыханием, видеть в темноте, светиться собственным светом своей слизи… Какое необыкновенное, захватывающее открытие! Оно одно может увековечить в истории мировой науки имя человека, сделавшего это открытие. А его Ламмелибранхиата головастая! Разве этот моллюск, который войдет в науку с его, советского профессора Лордкипанидзе, именем, — разве он не произведет революции в отделе мягкотелых? А золото в моллюске? Разве мало одних только этих открытий, чтобы надолго поселить радость в душе, радость за себя, за науку, радость за великую Родину, за могучую страну, которая дала своему ученому единственную в мире возможность забраться в недоступные до сих пор глубины океана и начать их настоящее, действительное изучение!

Так в чем же дело? Почему все это сразу потеряло свой блеск, свою привлекательность, свое очарование? Зоолог сделал резкий протестующий жест… Нет, нет! Опять эта идиотская мысль! Это же глупо, наконец! Ну, при чем тут…

Он досадливо пожал плечами под скафандром.

Ну ладно! Он не возражает. Этого не следовало делать. Проболтался, старый дурак! Да, да, дурак! Дурак! Трижды дурак! Он ненавидел себя в этот момент.

Ударом ноги он отшвырнул мирно глотавшую ил голотурию, за которой должен был наблюдать.

Ну, хорошо, пытался он успокоить себя. Пусть так. Проболтался. Это факт — ничего не поделаешь! Но что же тут, в конце концов, ужасного? Надо рассуждать хладнокровно. Какое это, в конце концов, имеет значение? Ведь он рассказал не первому встречному… Это даже не просто рядовой член команды подлодки. Ведь это же главный механик! Главный механик боевого, единственного в мире по мощи и по значению корабля! Это же не пустяки — главный механик, да еще на таком корабле! Ответственный человек! Вероятно, многократно проверенный. Человек сдержанный, даже немного угрюмый, нелюдимый, далеко не болтливый. Уж за него можно быть спокойным…

Он представил себе Горелова, его высокую, костистую сутулую фигуру, его длинный голый череп с большими оттопыренными, словно крылья летучей мыши, ушами его длинные, почти до колен, как у гориллы, руки, и вспыхнула старая, приглушенная было антипатия к этому человеку. Однако чувство справедливости, всегдашняя честность по отношению к себе и к другим — органические качества души ученого — победили ее.

При чем тут Горелов? Легче всего взваливать вину на другого. Нечего искать облегчения собственной вины, перекладывая ее на соседа. Тем более, что дело даже не в том, кому он рассказал. Горелов ведь не разгласит, не разболтает, он не из таких.

Так в чем же дело? Откуда это недовольство собой? Такое мучительное, такое унизительное…

Ложь! Вот в чем дело!

Да, он солгал! Он никогда не лгал. Ложь всегда была чужда самому существу его. Она ему была органически противна, всегда казалась чем-то особо унизительным, грязным, трусливым. И все же — он солгал! Кому? Своему капитану!

…Милый Николай Борисович! Он несет на себе такую ответственность. За бесценный корабль, за безопасность людей, доверенных ему страной. И он обманут человеком, которому больше чем кому бы то ни было доверился. Неважно, что это не будет иметь последствий. Важна ложь. Как смотреть теперь ему в глаза? Как восстановить прошлое? Невозможно. Рассказать? Чистосердечно сознаться? Пустое! Кому это нужно? Кому это принесет пользу? Ложь как была, так и останется ложью.

Часы проходили. Гнусавый голос зуммера, как назойливое жужжание шмеля, долго не мог отвлечь ученого от его тяжелых мыслей. С трудом он пришел в себя и понял, что его вызывает подлодка.

— Арсен Давидович! — послышался голос вахтенного, лейтенанта Кравцова. — Что же это вы? Все уже в столовой. Даже Иван Степанович на месте… А вас все нет! Что вы сегодня так замешкались? Марш маршем, Арсен Давидович! На все десять десятых!

За обедом, сидя на обычном месте за одним столом с капитаном, зоолог чувствовал себя, как на костре инквизиции, и больше молчал, не отрывая глаз от тарелки. Впрочем, капитан мало беспокоил его разговорами и расспросами, лишь изредка и бегло посматривал на него. В лучистых глазах капитана ясно видны были сожаление и тревога.

Зато после обеда… Можно было думать, что Цой твердо решил извести зоолога. Он настойчиво спрашивал его о здоровье, об аппетите, потом начал с восхищением рассказывать о своей работе над моллюсками. Его мысль о естественной золотоносности моллюска все более подкрепляется точными кропотливыми исследованиями. Несомненно, это мягкотелое извлекает из морской воды содержащееся в ней растворенное золото и с необычайной силой концентрирует его в своей крови. Цою даже кажется, что он напал на след органа, при помощи которого в тканях моллюска совершается этот процесс. Это цепочка каких-то железок, расположенных по краям мантии и вырабатывающих сок неизвестного пока состава.

Цой утверждал, что это открытие, если оно полностью подтвердится, может получить огромное практическое значение. В этом случае можно будет действительно заинтересоваться проектом Марата об акклиматизации и разведении этих моллюсков в закрытых водоемах советских морей, как это делают сейчас японцы с жемчужницами.

Это действительно будут советские фабрики золота. Что думает об этом профессор?

Зоолог принуждал себя внимательно слушать Цоя, выражать удовольствие, давать указания о дальнейшей работе, но он был искренне рад, когда в лабораторию вошел Горелов и предложил выйти вместе из подлодки для сбора материалов. Сегодня до обеда он, Горелов, был занят по своей основной работе в камере смешения, а теперь он свободен и хочет показать ученому очень интересные заросли глубоководных морских лилий какого-то неизвестного вида. В его распоряжении имеется сейчас часа три и нужно поторопиться, если профессор желает присоединиться к нему.

Видно было, что Горелов действительно торопится. В разговоре он часто посматривал на часы, озабоченно напоминал, что эти заросли расположены очень далеко и пройдет немало времени, пока можно будет до них добраться.

Зоолог сейчас же согласился и предложил Горелову поскорее оформить пропуск.

— Нет уж, пожалуйста, Арсен Давидович, — с некоторым смущением, проводя рукой по бритой голове, ответил Горелов, — возьмите это на себя. Мне еще нужно кое-что сделать у себя в каюте. Но я с этим скоренько покончу и буду ждать вас в выходной камере. Хорошо? Только, пожалуйста, не мешкайте.

Он опять посмотрел на часы и, сорвавшись с места, быстро направился к выходу из лаборатории.

— Поторопитесь, Арсен Давидович! Время уходит! — бросил он на ходу и скрылся за дверями.

По коридору он прошел своим обычным, неторопливым крупным шагом, размеренно поскрипывая обувью, но очутившись у себя в каюте за замкнутой дверью неожиданно проявил лихорадочную деятельность. Выдвинул несколько ящиков письменного стола, выхватил из них деньги, какие-то документы, письма и быстро рассовал все это по карманам. Потом задвинул ящики, выпрямился и окинул, словно в последний раз, каюту.

Глаза на мгновение задержались на портрете молодой женщины, висевшем над койкой. Горелов вздрогнул, сделал было шаг к нему, но повернулся, схватил с письменного стола фотографию той же женщины и тщательно спрятал ее в боковой карман своего кителя. Не оглядываясь больше, он вышел из каюты, запер ее и быстро направился вниз, к выходной камере.

Зоолога там еще не было. Горелов посмотрел на часы и нервно передернул плечами.

— Какой кислород в скафандре? — отрывисто спросил он Матвеева.

— Сжатый, товарищ военинженер.

— Перезарядить! — приказал Горелов. — Поставить жидкий.

— Слушаю, товарищ военинженер. После истории с обвалом многие требуют перезарядки, — понимающе добавил Матвеев.

— Ничего удивительного, — подтвердил его догадку Горелов. — А аккумуляторы? Полный комплект?