Женщина и мужчины - Мануэла Гретковская

Иоанна лежала на кровати, обложившись подушками, будто запасами жира на черный день, на время голода, когда она будет по нему выть.

Под боком – поднос, накрытый льняной салфеткой, на котором успокоительные настойки и коробочка ксанакса, которую привезла Клара. Дети у матери. Иоанна должна прийти в себя, приготовиться к возвращению Марека.

Они должны попробовать еще раз. Она встанет, накрасится, оденется. Выйдет из спальни. Мать привезет детей. Марек, как обычно, войдет через террасу, и они сядут за стол обедать. Страх потери вновь объединит их в семью. Они снова привыкнут к самовосстанавливающемуся счастью повседневности – к тому самому счастью, которое Марек в один прекрасный день, вернувшись с работы, разрубил своим признанием:

– Я влюбился. Ухожу. – Казалось, собственная искренность удручила его.

Чашка выскользнула из рук Иоанны, смазанных кремом, – она только что вскапывала в саду грядки.

Это было самое ужасное мгновение в ее жизни. Чашка из серии «Мария», купленная много лет назад, кувыркнулась в воздухе, ушком вниз – как головка ребенка, который занимает правильную позицию перед выходом из матки. Падение было неминуемым, как родовые схватки, – после них уже ничего не будет так, как прежде.

Иоанну били судороги – все ее тело содрогалось в панике. От чего защищаться? Что спасать? Звон разбитой чашки вырвал ее из оцепенения. Неведение и самообман рассыпались, разлетелись на множество острых ранящих осколков.

– Влюбился… – безотчетно повторила она.

– Да.

– В кого? – Из-под халата видны были ее короткая девичья сорочка и босые ноги.

– Это не важно.

Он не снимал пальто, не разувался, как обычно делал дома, а стоял словно чиновник, взывающий к закону – на этот раз к закону о своей свободе.

– Ты спятил? Мы женаты, у нас дети… а ты – «не важно»?!

– Она здесь ни при чем. Она ни в чем не виновата.

– Кто? В чем?

«Он защищает другую, заступается за нее? Она для него важнее?» – Иоанна чувствовала себя ограбленной – у нее украли ее привилегии. Ей еще хуже, чем тем арабским женщинам, которые каждую минуту готовы принять мужнин приговор: «Я тебя прогоняю». И они убираются прочь, обвешанные украшениями, которых никогда не снимают, – единственным полагающимся им имуществом. Имуществом Иоанны был ее брак.

– Я заберу некоторые вещи, поговорим потом. – Он даже не взглянул на нее – не бросил ей этой милостыни.

– Ничего ты не заберешь и никуда не пойдешь. Скажи мне…

Мысленно она пыталась соединить разрозненные обрывки подозрений, словно разбитый фарфор. Эльжбета. Частично она заняла их дом уже тем, что постоянно фигурировала в разговорах: «Эльжбета советует то, Эльжбета советует это, Эльжбета сказала, Эльжбета рекомендовала, да неужели же Эльжбета не разбирается?» С новыми белыми зубами Марек помолодел. Он стал больше работать, у него пропало желание нежничать, заниматься любовью.

– Скажи мне, это она? – спросила Иоанна, указывая пальцем на его рот.

Охотнее всего она бы кулаком выбила ему зубы, выдрала бы их вместе с корнями.

– Да.

– Ты сошел с ума. Эта скурвленная бабища?!

Марек съежился – бич оскорбления задел и его.

Иоанна быстро классифицировала в голове эмоции, отделяя их от здравого смысла. «Если оскорблять, бросаться на него с кулаками, это только облегчит ему бегство. Вопль: "Убирайся!" тоже усугубит дело – в суде он скажет, что я выгнала его из дому. Стоп… В каком суде? Развода не будет. Он сошел с ума».

– Марек, раздевайся, садись… Это твой дом, ты не должен никуда уходить.

– Нет, я все сказал. Я не буду тебе лгать.

– А дети? Их тоже уже…

– Как-нибудь договоримся. Я буду их забирать на время или здесь видеться… Они поймут. В школе столько детей, у которых родители…

– «Договоримся»? С Богом ты тоже договоришься? Он отпустит тебе все грехи на исповеди?

Марек ушел в ванную. Иоанна встала под дверью.

– Давай пригласим ксендза, – поскреблась она в дверь.

Она сумеет сама себе быть адвокатом. Марек не слушает жену, но ведь он пока еще ее муж!

Иоанна заглянула в ванную. Марек собирал туалетные принадлежности. Его коричневый портфель, всегда полный бумаг, был пуст и, как вакуумный шлюз между ее миром и миром другой женщины, втягивал в себя зубную щетку, бритву…

– Останься, сядем и поговорим, как люди… После двадцати лет брака не уходят вот так, без причины, Марек, приди в себя!

– Я никуда не исчезаю, я буду на телефоне. Так будет лучше, честнее. И мне не нужен ксендз, я буддист.

– Что? Ты ведь ходишь в костел…

В воскресенье они были на мессе. Он не принял причастия, что удивило Иоанну, но у них там в «Opus Dei» свои порядки, подумала она тогда и не стала задавать вопросов. Разве можно сменить веру за одну неделю? А жену – за один день?

– Буддизм не запрещает ходить в костел. Названия – лишь ограничения, накладываемые на дух. – Он произносил слова машинально, думая о чем-то другом. – Буддизм – это не выбор, это необходимость.

– Чья постель, того и религия?[90] Таков твой выбор?

Просто сказать «это она переделала тебя» означало бы признать ее преимущество. Иоанна решила вообще не упоминать об Эльжбете, об этой сволочной бляди, которая подлизывалась к ней, притворялась другом семьи и выпытывала домашние секреты. Небось она терлась об него сиськами, когда «поправляла пломбочки», гладила его по щеке: «У меня не бывает больно, я не отягощаю себе карму чужим страданием. Я буддистка, это скорее философия, чем религия».

– До этого нужно дорасти. – Он оставлял позади жену как низшую, изжитую форму своего развития.

Иоанна чувствовала, как в ней поднимается ярость. Сейчас она была способна разорвать его в клочья. Но потерять контроль над собой означало потерять очки. Потом, вместо того чтобы разговаривать, она вынуждена будет извиняться, и у него появится преимущество… Да оно у него уже есть: это ведь он диктует условия, сообщает, когда придет и что будет делать дальше. Прежде чем он ушел, Иоанна вынудила его согласиться на сеанс брачной терапии.[91]

На пороге Марек огляделся, не забыл ли чего. Фотография понтифика покрылась каплями влаги, стекающей с лиловых веток сирени, срезанных Иоанной после дождя и поставленных в вазу на серванте.

«Ты знаешь, с каким трудом я на это решился, – мысленно обратился Марек к Папе. – Я весь изломан – Габрыся, мальчики… Иоанна не сделала мне ничего плохого, я ее люблю. А то, что я тебя не послушал… Что ж, я сам себя не слушаю. Говорю себе: Марек, останься… и ничего не выходит. Ты же видишь – это сильнее меня».

– Я пошел, – тихо сказал он на прощание Иоанне.

– Чем я могу вам помочь? – вежливо спросила врач.

Ее не замаскированная одеждой полнота, пожилой возраст, очки в старомодной коричневой оправе растрогали Иоанну, у которой и так глаза были на мокром месте. Эта женщина была похожа на ее бабушку. Бабушка приводила малышку Асю в свой овощной магазин, брала ее на руки, утешала, когда она капризничала. Взрослая Иоанна, спускаясь в подвал и вдыхая запах гниющей моркови и проросших картофельных клубней, словно возвращалась в свое пронизанное солнечной беззаботностью детство.

Открытые взору молочно-веснушчатые плечи психоаналитика, казалось, поощряли к тому, чтобы, как ребенку, припасть к ней на грудь и поведать свои отнюдь не детские проблемы.

– Слушаю вас. Чем я могу помочь?

Нескольких фраз Иоанны, едва сдерживавшей рыдания, и нескольких неохотных ответов Марека хватило для того, чтобы врач смекнула: шансов у этой пары нет.

– Если вы, – она обратилась к Мареку, – считаете, что приходить ко мне не было смысла, то почему же все-таки согласились прийти?

– Жена настояла, – признался он, поправляя галстук.

С тех пор как Марек влюбился в Эльжбету, в ее гладко выбритую киску, он нечасто говорил правду. Но вот сказал – и смелость, долго подавляемая необходимостью изворачиваться перед законной супругой, внезапно проснулась.

– Никаких поучений я слушать не стану, поскольку ничего нового не узнаю. Это напрасная трата времени и денег! – выкрикнул он в лицо Иоанне. – Вот, пожалуйста, – выхватил он из внутреннего кармана пиджака бумажник и отсчитал половину гонорара. – Прошу вас. Большего вы, пани, не заслуживаете.

Лишняя жена и ненужная врач остались одни в просторном кабинете – слишком много места, и в то же время слишком тесно. То же ощущение, с уходом Марека, преследовало Иоанну и дома. Она бродила по одноэтажному коттеджу, перебирала вещи, откладывала в сторону те, что он не успел забрать. На верхней полке раздвижного шкафа она нашла папское благословение их брака, оправленное в рамочку. Серийная продукция Ватикана, рассчитанная на пилигримов. В заготовленный бланк с факсимильной подписью и печатью Иоанна Павла оставалось лишь вписать имена. «Подождал бы несколько лет – и можно было бы вписать другое имя»… Иоанна бросила благословение в черный пакет.