Обратный счет - Марина Зосимкина

Андрей молчал, но как-то подавленно. Ему не понравилось упоминание о кабинете, но ведь Лапин был прав, он был тысячу раз прав!

Лапин тем временем полез в задний карман штанов и вытащил портмоне. Достал оттуда паспорт, открыл на нужной странице. Ткнул Андрею:

— На, читай.

— Чего читать-то? — тот, кажется, оробел.

— Видишь? Был женат, теперь разведен. Штамп о разводе видишь? Молодец. Переверни страницу. Чистая? Теперь понятно?

Андрей повел упрямо плечами.

— Послушай, пацан, не зли меня, — не вытерпел Лапин, — ты, конечно, крутой, но меня все равно злить не надо. Я тебе ясно все объяснил — мне нравится твоя мама. Я не женат, а это тоже большое значение имеет, не так ли? А как там дальше у нас с ней получится, я не знаю, и никто не знает. Итак, что скажешь?

И Андрей с показным равнодушием произнес:

— Что ж, встречайтесь, если она согласна. Только запомните. За нее есть кому заступиться. Кстати, сведения у вас левые. Мне не нужно было нанимать никаких отморозков. И если уж я с отцом так разобрался, то можете себе представить…

Лапин с сомнением смотрел на его субтильную фигуру, но, наткнувшись на твердый взгляд, произнес без улыбки:

— Выходит, заступников теперь у нее будет двое.

И протянул Надеждиному сыну руку.

Андрей тоже смотрел на Лапина, стараясь заглянуть в его глаза, как будто глаза никогда не лгут. И откуда этот бритоголовый верзила все пронюхал? Хотя, у него ж деньги. На деньги можно многое купить, информацию в том числе.

Андрей отца очень любил. Он его любил долго, лет до четырнадцати, наверно. Он до сих пор вспоминает, и сердце щемит, как от утраты, как они с папкой вместе гоняли мяч во дворе и ходили на рыбалку на речку Лихоборку. Это, когда они еще жили на старой квартире. Андрею не было обидно, когда папа сердился на него и отвешивал подзатыльники, если у Андрея не получалось попасть по воротам или правильно подсечь рыбеху на крючок, или что-то другое, что папа считал обязательным для любого мужика. Зато папа покупал ему сухарики и картофельные чипсы, чего никогда не позволяла мама, и иногда рассказывал ему всякие интересные случаи про свою службу в армии. Но и маму Андрей тоже очень любил.

Когда Андрей подрос, то стал замечать, что не все у них в семье благополучно. Папа слишком часто задерживался допоздна на работе, и в те вечера, когда его долго не было, мама плакала. Сначала Андрейка думал, что маме просто страшно оставаться ночью в квартире без папы, и тогда Андрей ее успокаивал, он ей говорил, что никаким разбойникам не даст ее в обиду, пусть только сунутся, а она обнимала его и плакала снова.

Еще он думал, что она так сильно волнуется за папу. В то время Кирилл Николаевич служил инспектором ГАИ, но для Андрея это было все равно, что милиция, которая ловит воров и убийц, сидя в засаде и устраивая погони по ночным улицам. Если он выполняет какое-то опасное задание, то мама, конечно, боится, что его могут ранить или даже убить, и Андрей опять ее успокаивал, говорил, что все будет хорошо, и папа обязательно вернется целым и невредимым, и что его, наверно, задержало начальство.

Но годам к четырнадцати вся мура насчет опасных заданий улетучилась. Не сама по себе, просто он кое-что подслушал.

Сидя на унитазе с компьютерным журналом на коленях, он услышал через решетчатое оконце под потолком, как отец, закрыв за собой дверь ванной, разговаривает по телефону с какой-то «киской», договариваясь о встрече. То, что встречаться он собрался не с мамой, было понятно, мама в это время готовила на кухне для всей семьи завтрак. В тот вечер отец опять пришел домой поздно.

В другой раз Андрей слышал, как родители поругались. Они были в своей спальне и сначала переговаривались обычными голосами, а потом мама спросила отца, откуда у него эта рубашка, а он на нее разорался и обозвал неряхой, которая не помнит, какие у мужа есть рубашки, и еще назвал дурой и выскочил в коридор прямо на Андрея. Сына он, кажется, даже не заметил.

Андрей все понял и решил обязательно с отцом поговорить. Тому была единственная, но весомая причина. Она именно в том и состояла, что Андрей все понял, а поняв, не захотел делать вид, что ничего плохого в их семье не происходит. Как же не происходит, если маме плохо?

Он долго не мог подгадать удачный момент. Но как-то по весне они с отцом поехали на дачу вешать полки, а мама осталась дома делать уборку и что-то еще. Андрей все не решался начать, да и дрель постоянно визжала, но, когда шурупы были вкручены и шкаф водружен на стену, он выпалил:

— Па, ну зачем тебе все эти телки? И мама, кажется, догадывается.

Кирилл поначалу не въехал, о чем его сын говорит. Потом все-таки сообразил, растянул губы в деревянной улыбке, положил руку ему на плечо и сказал проникновенно:

— Понимаешь, Андрюх… Раз ты об этом заговорил, то, значит, уже взрослый мужик. А нормальный мужик, если он не импотент и не евнух, всегда и постоянно хочет новых баб. Неужели ты считаешь, что когда женишься, больше никогда не посмотришь ни на одну задницу? Еще как посмотришь, сынок, еще как. А теперь ответь мне на вопрос: почему ты обязан хоронить себя заживо рядом с одной и той же, пускай даже красивой, бабой, в то время как жизнь проходит мимо, а? Ты представь, жизнь проходит мимо, она совсем рядом, за дверью твоей камеры, но ты с тех пор, как женился, приговорен отказывать себе в ее радостях и, более того, должен про них забыть. Все эти брюнетки, блондинки, рыженькие, толстушки и худышки — уже не для меня? Ни с одной из них и никогда? Ну, с какого перепугу, сынок? Кто такое право имеет, чтобы меня на это подписывать? Запомни, Андрюх, требовать от мужика такого воздержания — верх эгоизма. А маму я люблю, она у нас хорошая. И понимает она все правильно, я тебя уверяю. И потом, откуда тебе известно, что она сама, не того?..

Конечно, откуда это могло быть известно сыну? В отличие от Кирилла, который достоверно знал, что она не «того». Необязательно устраивать слежку и сажать «жучок» на телефон, чтобы увериться, что тебе наставляют рога, отнюдь. Слежка нужна, чтобы знать точно, кому ты обязан этим атрибутом, а сам факт их наличия скрыть трудно, атмосфера в спальне делается другой. Это только дебил не заметит. Кирилл дебилом не был, и если бы что-нибудь унюхал, то не потерпел бы этого самого «того». Он не позволил бы, чтобы жена его позорила и над ним глумилась. Да и обидно. Ты для нее вкалываешь на работе день и ночь, себя не жалеешь, а она, тварь, над тобой глумится.

Может быть, и не стоило ему мазать сейчас жену грязью, тем более, что и без того он был абсолютно и полностью уверен в своей самцовой правоте. Но ему отчего-то вдруг захотелось поуменьшить в глазах сына степень собственного цинизма, отчего-то вдруг его обеспокоило, что Андрюха сочтет отца мерзавцем и подлецом.

— Только не смей про маму плохо думать! — строго приказал он сыну, подводя итог, — Ты еще мало в жизни разбираешься, поэтому и маму судить не берись.

Андрей слушал все это оторопело и растерянно. Он не был ребенком, который провел всю жизнь в голубой лагуне, он на самом деле знал о жизни все. Теперь все о жизни узнают гораздо раньше, чем в четырнадцать с половиной. Но откровения отца его потрясли, потому что это были откровения отца.

Андрей ведь просто хотел его попросить, чтобы он не мучил изменами маму. Ну, надоела тебе жена, ну, разведись, а уж с тобой мы как-нибудь найдем возможность встречаться. Пусть не в футбол играть, но так, поговорить, может быть, о чем-нибудь.

И когда отец сказал такое о маме, Андрей не выдержал и прокричал отцу в лицо отчаянным петушиным криком:

— Не смей так о ней говорить! Ты же подлец, ты сам подлец! Ты самый настоящий подлец!

Будь он постарше, будь ему хотя бы лет двадцать, наверно, он воздержался бы, струсил, не решился. Или подобрал другие слова.

Или проговорил бы все это, но несколько иронично и как бы не всерьез. Но Андрею было только четырнадцать, и его подростковый честный максимализм все перекрыл, и он заступился за маму.

Кирилл тогда здорово его отделал. Он всегда был крепким мужиком. А здесь еще и рассвирепел вдобавок. Потом, немного успокоившись и глядя с какой-то чужой злобой на взрослого ребенка, он проговорил:

— Матери скажешь, что подрался со шпаной.

И все.

Глава тридцать четвертая

Мама так ничего и не узнала. Ахала, плакала от жалости, все спрашивала мужа, как же так, он не уследил, а Кирилл огрызался в ответ и говорил, что Андрей размазня. Андрей после того случая размазней себя считать не начал. Тем более что со временем, к удивлению, заметил, что отлучки отца по вечерам почти прекратились, и по выходным он скучал в кресле у телевизора.

Отец никогда не вспоминал тот инцидент, в присутствии гостей хлопал сына по плечу и ерошил волосы на макушке, но временами Андрей ловил на себе его странные взгляды. Он не мог понять, что эти взгляды означают — то ли приценивается, то ли прицеливается.