Испытание смертью или Железный филателист - Мария Арбатова

Глой неохотно распорядился, и охранник вышел. Алексей поднялся с пола и сел на прежнее место. Жора уселся напротив и снова попытался перейти на доброжелательный тон, хотя щеки у него горели:

— Теперь, Алеша, уже возьми на полтона ниже… Я хотел по-хорошему, ты меня огорчил.

Алексей молчал. Лицо болело от свежего удара Жоры, но он даже не усмехнулся. Странные ребята! С одной стороны, если его допрашивает уже шестая разведка, значит, у них слишком много стоит на кону. Но с другой, неужели они считают, что серьезный нелегал не обведет любую конструкцию детектора лжи вокруг пальца?

Козлов не понимал масштаба значимости переданной им в Центр информации, но это не имело ни малейшего значения — ведь он давал присягу.

Видимо, Жора просто решил покрасоваться техникой МОССАДа перед отсталой, на его взгляд, юаровской разведкой. Интересно, что они там сконструировали?

Когда Алексей только учился профессии разведчика-нелегала, им рассказывали на занятиях, что в Древнем Китае подозреваемого заставляли набирать полный рот сухого риса, и если рис не намокал, человека признавали виновным, считая, что страх быть разоблаченным мешает слюноотделению.

В Древней Индии действовали практически по Зигмунду Фрейду: подозреваемому говорили нейтральные и критические слова, а он обязан был ответить первым пришедшим в голову словом и параллельно тихонько ударять по гонгу — считалось, что в ответ на зацепившее слово он усилит удар по гонгу.

Арабы придумали свой «детектор лжи»: во время допроса врач-пульсовик держал руку на пульсе допрашиваемого.

В африканских племенах подозреваемых сажали в круг и заставляли передавать из рук в руки по кругу яйцо с нежной скорлупой. Виновный раздавливал его от волнения.

В технологизировании детектора лжи особенно преуспел Чезаре Ломброзо. Он соорудил аппарат, фиксирующий диаграммой изменения кровяного давления.

В СССР детектор лжи был разработан в семидесятые гениальным Игорем Смирновым. Алексей видел эту модель; кроме спецслужб, ее активно использовали в психиатрии. Но то, что втащили два охранника, выглядело как огромный блестящий кентавр из приемника и сейфа.

Охранники сняли с Козлова тюремную куртку и под руководством Жоры обмотали проводами истощенный торс. На губах Глоя вспыхнула ухмылка, а Жора, важно развалившись в его кресле, начал грозным голосом задавать вопросы на русском, предупредив, что отвечать можно только «да» или «нет».

ЖОРА. Твое настоящее имя Отто Шмидт?

АЛЕКСЕЙ. Нет.

ЖОРА. Ты Алексей Михайлович Козлов?

АЛЕКСЕЙ. Да.

ЖОРА. Ты соблазнил Тиану Крамер потому, что интересовался атомными исследованиями института в Претории?

АЛЕКСЕЙ. У меня не было близких отношений с Тианой Крамер.

ЖОРА. Я сказал: только «да или нет»!

АЛЕКСЕЙ. Нет.

ЖОРА. Ты серьезный филателист?

АЛЕКСЕЙ. Да.

ЖОРА. Ты работал в ЮАР один?

АЛЕКСЕЙ. Да.

ЖОРА. Ты закончил Московский институт международных отношений в 1959 году?

АЛЕКСЕЙ. Да.

ЖОРА. Ты делал обыск в доме Тианы Крамер?

АЛЕКСЕЙ. Нет.

ЖОРА. Твой отец был на войне танкистом?

АЛЕКСЕЙ. Да.

И так несколько часов.

Глава двадцать третья

ЗАПРЕЩЕННАЯ ПЛЕНКА С МУХАММЕДОМ АЛИ

Вернувшись в камеру, Алексей свернулся на матрасе калачиком, его знобило, несмотря на жару. Видимо, это было нервное. Откуда они смогли столько узнать? На их столе практически лежала его анкета!

Отец Козлова действительно ушел в армию в 1941 году танкистом, был комиссаром танкового батальона в Пятой гвардейской армии генерала Ротмистрова и участвовал в битве на Курской дуге.

До войны он работал директором МТС, а после победы вернулся без ноги и был назначен заместителем начальника лагеря военнопленных по политчасти в Вологде. Лагерь подчинялся МВД, отец ходил в форме и на костылях.

Потом началась отправка выживших военнопленных по домам. И отцу стали приходить секретные предписания, кого, куда и когда необходимо подготовить к отъезду. Подробности он рассказал Алексею лет через двадцать, а тогда только негодовал.

Предписания требовали, чтобы военнопленные, подлежащие передаче органам репатриации, были одеты в новое трофейное обмундирование, прошли перед отправкой тщательную санобработку и получили продовольствие в полной норме на весь путь следования из расчета продвижения эшелона двести километров в сутки плюс пятидневный запас.

Предписание также требовало обязать начальника эшелона обеспечивать военнопленных горячим питанием в пути следования и бесперебойным снабжением питьевой водой. И это после того, как гитлеровская армия смяла полстраны танковыми гусеницами, люди в СССР продолжали голодать и оплакивали погибших. Отец скрежетал зубами, выполняя предписания.

Когда военнопленные были отправлены, лагерь расформировали. Отец мог уйти на пенсию, но вызвался работать начальником строительного управления на знаменитый Волгобалтстрой, идущий от Шексны до Вытегры и Онежского озера.

Канал имел стратегическое назначение, насчитывал тридцать три деревянных шлюза, и по нему тихо ходили подводные лодки. При Хрущеве работу над Волгобалтом притормозили потому, что выпустили заключенных, а ведь именно они строили Волгобалт и Беломорско-Балтийский канал.

Тогда стройку разделили на две части — Вытегра-гидрострой и Шексна-гидрострой, и отца назначили начальником транспортной конторы на строящийся металлургический гигант «Северсталь» в Череповце.

А когда притормозилось строительство «Северстали», он снова пошел работать в МТС по призыву Хрущева. Это был призыв двадцатитысячников в сельское хозяйство. Отец подал рапорт об увольнении с военной службы и снял форму МВД.

Он категорически не желал сидеть дома, говорил, что, пока есть силы, должен восстанавливать родину после войны. Даже, выйдя на пенсию, пошел директором нефтебазы в Шексне.

Зимой машину не подавали, она просто не могла проехать по занесенной дороге. И, собираясь в школу, Алексей видел из окна, как отец выходит из дому, в военной форме с вещмешком на плечах. На костылях или с палкой, в зависимости от погоды.

Как к нему подходит поздороваться и машет хвостом вислоухая дворняга Альма, как отец гладит ее по голове и потом осторожно и упрямо идет на своей одной ноге на работу.

Алексей всю жизнь старался быть похожим на него, и сейчас воспоминания об отце давали силы и помогали держаться.

Он с тоской подумал про Жорин поднос с селедкой, картошкой, луковицей и бородинским хлебом. И вспомнил, как однажды зашел перекусить в Тель-Авиве, заказал, как нормальный немец, гуляш и кружку пива. А рядом сел парень в джинсах и в ковбойке — постоянный клиент кафе. И, увидев его, официант кивнул и, не спрашивая заказа, принес двухсотграммовый запотевший графинчик водки из холодильника, тарелку с двумя кусками черного хлеба и вторую — с мелко нарезанной селедочкой под кружочками белого лучка. Как же Алексей ему завидовал, давясь гуляшом! Верно ведь говорят, что самая первая ностальгия — гастрономическая.