Людской зверинец - Десмонд Моррис

Из всего этого следует, что существуют два вида познания: паническое и защищённое. То же относится и к человеку: во время хаоса и потрясений войны человеческое общество для преодоления последствий катастрофы, скорее всего, будет вынуждено прибегнуть к изобретательности, и, наоборот, благополучное и процветающее общество может быть в высшей степени склонно к открытиям благодаря сильному и всевозрастающему чувству защищённости. Минимальную же потребность в открытиях будет испытывать только то общество, которому едва удаётся сводить концы с концами, а может быть, оно такой потребности небудет ощущать и вовсе.

Вернувшись к истории нашего вида, несложно заметить, как эти два типа открытий способствовали прогрессу человечества. Когда наши древние предки оставили удобства, связанные со сбором фруктов и жизнью в лесу, и переселились на открытую местность, они столкнулись с серьёзными трудностями. Сложные требования новой окружающей среды поставили их перед выбором — исследовать или умереть. Это давление слегка уменьшилось только тогда, когда они превратились в опытных сплочённых охотников, и опять они оказались на той стадии, когда еле-еле сводили концы с концами. В результате они находились в таком состоянии довольно долго — тысячи и тысячи лет; техническое развитие шло крайне медленно (например, на элементарное усовершенствование таких вещей, как домашняя утварь и оружие, потребовалисьсотни лет).

Ситуация улучшилась тогда, когда постепенно появилось примитивное сельское хозяйство, а окружающая среда стала более контролируемой. Там, где в этом удалось добиться большего успеха, строились города, и общество шагнуло в сферу новой, возросшей социальной защищённости. Вместе с этим пришло и стремление к другому виду познания — защищённому, а это, в свою очередь, привело к ещё более поразительным результатам, большей защищённости ибольшему числу открытий.

К сожалению, дело на этом не кончилось. История восхождения человека к цивилизации могла бы быть более радужной, но, к несчастью, события слишком стремительно сменяли друг-друга, маятник успехов и катастроф стал раскачиваться с безумной скоростью. Так как наши начинания абсолютно не соответствовали нашим возможностям, мы злоупотребляли великолепными социальными улучшениями и сложными разработками, как только появлялась возможность их использования. Неспособность разумно обращаться с суперстатусом и супервластью, навязанными нашим суперплеменным устройством общества, привела к новым, более неожиданным и более сложным катастрофам, чем когда- либо. Как только суперплемя подошло к фазе всеобщего процветания, когда защищённое познание стало работать в полную силу и развились прекрасные новые формы творчества, сразу что-то пошло не так. Завоеватели, тираны и агрессоры разрушили тонкие механизмы новых сложных социальных структур, и необходимость в паническом познании вновь вернулась. Для каждого конструктивного изобретения появлялся его деструктивный двойник, и этот маятник колебался то в одну, то в другую сторону на протяжении тысяч лет. Впрочем, это продолжается и по сей день: именно ужасы атомного оружия привели нас к победе над атомной энергией, и именно победа в биологических исследованиях может привести нас к ужасам войны с применением биологического оружия.

Между этими двумя крайностями всё ещё находятся миллионы людей, живущих неприхотливой жизнью, занимающихся сельским хозяйством и, подобно нашим древним предкам, возделывающих землю. Кое-где ещё есть и «первобытные» охотники: остановившись на стадии "сведения концов с концами", они, как правило, тягой к открытиям не отличаются. Подобно сохранившимся большим обезьянам — шимпанзе, гориллам и орангутанам, — они имеют потенциал для изобретений и исследований, но у них нет в этом никакой ощутимой потребности. В результате экспериментов с шимпанзе, находящимися в неволе, оказалось, что при определённых обстоятельствах они способны очень быстро развивать свой исследовательский потенциал: они могут управлять различными механизмами, рисовать картины и решать всевозможные экспериментальные задачи; но, находясь в естественной среде, они не строят даже простейших укрытий от дождя. Для них, а также для сообществ людей, живущих более примитивной жизнью, существование лишь для "сведения концов с концами" — не слишком сложное и не слишком простое — притупляет желание делать открытия. Для остальных же из нас одна крайность перетекает в другую, и мы, ведомые то переизбытком паники, то переизбытком защищённости, не прекращаем своих исследований.

Время от времени среди нас находятся те, кто, с завистью посмотрев в прошлое, на "простую жизнь" первобытных сообществ, жалеет о том, что мы когда- то покинули наш доисторический лес. Иногда даже предпринимаются серьёзные попытки для воплощения таких мыслей в действие. Симпатизируя этим проектам, мы должны понимать, что они сопряжены с массой трудностей. Прежде всего, псевдопримитивные сообщества, которые в последнее время стали появляться в Северной Америке и других странах, изначально слабы, так как образованы искусственным путём. Они состоят из индивидов, испробовавших как прелести, так и ужасы существования в суперплемени. В течение всей жизни они находились в условиях высокого уровня умственной деятельности и в определённом смысле потеряли свою социальную «невинность» (а потеря невинности, как известно, процесс необратимый).

На первый взгляд может показаться, что у неопримитивного человека всё идёт хорошо, но это обманчиво. На самом же деле уже изначально возврат к простому образу жизни бросает вызов бывшему обитателю "людского зверинца". В теории его новая роль может быть очень проста, на практике же оказывается, что она сопряжена со множеством новых проблем. Создание псевдопримитивного сообщества группой бывших жителей города на самом деле есть не что иное, как серьёзный исследовательский поступок. Именно это, а не формальный возврат к простоте делает подобный проект столь привлекательным. Но что же происходит, когда первоначальный вызов принят и трудности преодолены? Будь то сельская община, живущая в отдалённых районах, или группа, обитающая в пещерах, или же самоизолировавшаяся псевдопримитивная группа, находящаяся где-то в черте города, — ответ один и тот же: наступает разочарование, так как монотонность проникает в мозг, который уже привык к более высокому суперплеменному уровню, и, следовательно, группа либо распадается, либо начинает действовать. Если новая деятельность позволяет добиться успеха, сообщество вскоре обнаружит, что оно становится организованным, число его членов увеличивается, и в мгновение ока оно снова вернётся к суперплеменной "мышиной возне".

В конце XX века довольно трудно оставаться естественным примитивным сообществом, подобным эскимосам. Псевдопримитивные сообщества мы в расчёт не берём; даже стойкие европейские цыгане постепенно становятся жертвами беспрестанно разрастающегося" людского зверинца".

Трагедия тех, кто хочет решить свои проблемы возвратом к простой жизни (даже если им как-то удастся «разгрузить» свой в высшей степени возбуждённый мозг), заключается в том, что в своих маленьких мятежных сообществах такие индивиды по- прежнему останутся крайне уязвимыми: "людской зверинец" вряд ли оставит их в покое. Их либо будут использовать в качестве местной достопримечательности и показывать туристам, как поступают сегодня с настоящими примитивными сообществами, либо (если они станут раздражающим фактором) на них будут давить и добьются распада. От суперплеменного чудовища не спастись, и поэтому нам стоит попробовать извлечьиз этого максимальную выгоду.

Если уж мы приговорены к сложному существованию в социуме (а это, кажется, так и есть), тогда вся хитрость состоит в том, чтобы мы могли использовать его и не позволять ему использовать нас. Если мы знаем, что вынуждены вести борьбу за стимул, очень важно выбрать наиболее эффективный подход, который принесёт нам большую выгоду. Как я уже говорил ранее, лучше всего сделать это, отдав приоритет принципу изобретений и исследований, но не случайно (как это делают те, кто пытается убежать от социума и очень скоро оказывается в тупике), а намеренно, направляя свою изобретательность на самую суть нашего суперплеменного существования.

Учитывая, что каждый член суперплемени волен сам выбирать, как вести борьбу за стимул, остаётся спросить, почему бы ему почаще не выбирать какое- нибудь изобретательное решение? Имея огромный неиспользованный исследовательский потенциал мозга и опыт изобретательности, полученный ещё в детстве, теоретически он должен отдать предпочтение решению именно этому. В любом процветающем суперплеменном городе все жители должны быть потенциальными «изобретателями». Почему же тогда активно занимаются творчеством из них лишь очень немногие, в то время как остальные удовлетворяются тем, что наслаждаются заимствованными изобретениями, смотря их по телевизору, или же довольствуются тем, что играют в простые игры и занимаются теми видами спорта, где возможность проявить свою изобретательность сильно ограничена? Оказывается, у них есть всё необходимое для того, чтобы стать взрослыми детьми. Суперплемя, подобно гигантскому родителю, защищает их и заботится о них, так почему же не все они проявляют большее и по-детски искреннее любопытство?