Варварские нашествия на Западную Европу. Вторая волна - Люсьен Мюссе

Нормандия создавалась постепенно. Приток из Англии ищущих наживы датских и норвежских банд, направляющийся в Испанию, не прекращался приблизительно до 1015 года. Во главе одной из последних, прибывшей на отдых между двумя прибыльными рейдами, стоял норвежский принц Олаф Толстый, будущий Олаф Святой, который, бесспорно, воспользовался этой передышкой для того, чтобы принять крещение в Руане. В отличие от королей Йорка, столь часто свергавшихся при прибытии скандинавского подкрепления, нормандским герцогам всегда удавалось использовать эти банды в собственных интересах, против Людовика IV в 945 г., или против Эда Шартрского в 1013 году. Для тех, кого не устраивал жесткий порядок нового государства, была открыта лишь одна дорога: изгнание. В течение двух первых третей XI в. нормандские изгои, последние носители подлинного духа викингов, играли значительную роль повсюду, где они сражались, от Ирландии до Испании; известно, что они, безусловно, наметили первые очертания нормандской Италии.

Наконец, картина первоначальной Нормандии будет неполной, если не вспомнить о различиях, разделявших два очага скандинавской колонизации. Верхняя Нормандия была слишком близка к сердцу империи франков, чтобы ее могли оторвать от нее действия отдельных викингов. Поэтому там нормандская оккупация проходила в форме настоящего завоевания, официально санкционированного договором 911 года. Граница, которая была проведена, опиралась на реки, от Бреслы до Эпты и Авра, описывала почти правильную дугу вокруг Руана, беззастенчиво перерезала границы различных ранее существовавших каролингских графств (Талу, Вексен, Мересэ): очевидно, то был военный рубеж. Нижняя Нормандия почти не попадала в поле зрения последних Каролингов; кроме того, ее западная часть (Котантен и Авраншен) с 867 г. находилась в подчинении бретонцев. Ее завоевание было результатом разрозненных действий разнообразных групп. Можно полагать, что там присутствовала датская «армия», несомненно, прибывшая из Англии, которая обосновалась в Байе, а на Котантене большинство операций были частными, которые иногда проводились норвежцами с берегов Ирландского моря. Герцоги испытывали значительные сложности, пытаясь добиться признания там своей власти, которая в окрестностях Руана почти не встречала противодействия. И только на п-ове Котантен спонтанно формировались территориальные подразделения скандинавского происхождения, в то время как повсюду реанимировались старые франкские структуры, «сотни» и pagi («паги»). Когда в 924 и 933 г. предпринимались решительные меры по устранению этого хаоса, за основу просто принимались административные границы: от Авра до залива Мон-Сен-Мишель граница герцогства, без особого учета военных интересов, воспроизводила достаточно причудливые рубежи каролингских пагов. Несмотря на то, что нормандская граница создавалась под влиянием различных факторов, она тем не менее размечалась с учетом психологической и юридической специфик населения региона, чему в феодальную эпоху мы почти нигде не находим аналогов.

Русские проблемы

Здесь мы можем лишь слегка коснуться той обширной полемики вокруг русских корней, которая вот уже век продолжается между «славянистами» и «норманнистами». Эта проблема, которая по-прежнему сохраняет свою актуальность, была впервые поставлена со всей желаемой ясностью датским лингвистом Томсеном в 1876 году. Однако вклад археологии, предложенный на обсуждение шведом Арне в 1914 г., впоследствии был изрядно пополнен. Несмотря на то, что большинство русских специалистов, отказываясь вести дискуссию на условиях, предложенных скандинавскими историками, заняло позицию, противную сотрудничеству, за последнее время были достигнуты значительные успехи. Безусловно, некоторые обобщения, наподобие сделанных Стендер-Петерсеном, дают значительный повод для критики, однако теперь можно достаточно точно определить, какую роль в действительности сыграли варяги в зарождении русских княжеств.

Первый спорный вопрос, возбуждающий страсти, несколько несоразмерные этой филологической дискуссии, касается этимологии национального имени русских. Это слово появляется только в 839 г.; трудно предположить, чтобы он использовался славянами до этого момента, а для скандинавов раннего средневековья (которые называли Русь «страной городов», «Gardariki») он так и остался чуждым. Впервые, кажется, он применялся не к славянам, а к варягам, обосновавшимся в Восточной Европе. Известный текст Константина Багрянородного, касающийся днепровских порогов, четко различает их «славянские» имена, каковыми они и являются в действительности, от их «русских» имен, шведских, по сути. А ведь оказывается, что практически тождественное слово еще и сегодня обозначает шведов на финском (Ruotsi) и эстонском (Roots!) языках, в то время как славяне Руси в них называются вендами (откуда финское Venaja, «Русь»). Похоже, все указывает на то, что первоначально финно-угорское население Северной Руси присвоило это название шведам, когда они появились на восточном берегу Балтийского моря. Это же имя последовало за варягами в их миграции на юг и в конце концов стало применяться к народу и государству, которое они возглавили, притом что те до этого совсем не имели собственного общего имени. Новое название было очень быстро принято киевским княжеством и его соседями.

По установлении этих фактов снова продолжилась дискуссия по поводу первичного источника этого имени Ruotsi. Его наиболее вероятная этимология скандинавская: это производное слово от древнескандинавского «rodhr», либо в прямом смысле («экспедиция кораблей на веслах», «подразделение морской армии»), либо в косвенном (от названия прибрежного региона Упланда в средней Швеции, «Roden» или «Roslagen», где набирали это войско).

Единственный факт, вызывающий некоторое удивление, — это чрезвычайная быстрота, с которой это название проделало путь от берегов Балтики до Черного моря. Первые этапы миграции не оставили надежных следов: Балтийское море, до того как Адам Бременский дал ему это обозначение, было известно древним славянам, в том числе Летописи Нестора, под названием Варяжского моря, а с Х в. Черное море арабские, русские и немецкие авторы стали единодушно называть Русским морем.

Второй спорный момент: важность и значение скандинавских археологических следов в России. В нескольких местах, большинство которых, к сожалению, было обследовано в донаучную эпоху, находятся огромные курганные захоронения, которые по их внешнему виду можно спутать со шведскими захоронениями той же эпохи, например, 3000 могил в Гнездово вблизи Смоленска. В них мы встречаем деревянные погребальные камеры, близкие к тем, которые известны в Швеции, и оружие определенно скандинавского типа. По этим признакам эти захоронения относятся к варягам. Однако русские археологи возражают, что для славян курган также был известной формой, что деревянные погребальные камеры привычны для тайги, и что славяне покупали скандинавское оружие: из числа 700 могил в Гнездово, исследованных не так давно, они только две отводят скандинавам. В данном случае эта реакция выглядит здравой и оправданной; во всех сферах своей экспансии викинги оставили лишь очень небольшое количество характерных захоронений. Но сколь бы мало их ни было, это все равно не меняет сути проблемы. Самое большее, что мы можем обнаружить, — то, что русские историки очень строги в отборе скандинавских критериев.

Третий момент, который равным образом состоит в ведении археологии: роль скандинавов в русских городах. Спор фокусируется вокруг двух северных населенных пунктов, превосходно раскопанных: Старой Ладоги и Великого Новгорода. Считается установленным, что население там было славянским или финским, но отнюдь не скандинавским: бревенчатые дома и улицы из брусчатки, местная керамика, предметы скандинавского импорта, — скорее, исключение, чем правило. С начала X в. в Гнездово и во всяком случае в XI в. в Новгороде бытовым письменным языком был славянский с кириллическим алфавитом; однако Старая Ладога подарила нам рунический текст IX в. и целый ряд скандинавских фибул IX и X веков. В общем, варяги не могли быть основателями этих городов. Тот факт, что они называли Русь «страной городов», предполагает, что по прибытии туда они были поражены обилием городов. Но в IX и X вв. они уже играли в них определенную экономическую роль, сравнимую с ролью заморских купцов в Москве в XVI и XVII веках.

Итак, нужно допустить, и это не удивительно, что варяги, по роду своих занятий купцы и наемники, не осуществляли на Руси какой-либо массовой колонизации в городской среде. Что касается того, чтобы приписывать им колонизацию сельских местностей, то это очень неосновательная гипотеза.

Если вернуть его в истинные рамки — движение через Русь шведских авантюристов, готовых на все, что сулит выгоду, — варяжский феномен уже не вызывает удивления, и, конечно, без труда можно сравнить со сведениями русских (Повесть временных лет) и скандинавских источников (прежде всего саг). Зато обращение к вспомогательным дисциплинам, столь информативное на Западе, здесь почти невозможно. Если очень незначительное количество скандинавских антропонимов и вошло в русский язык, то это случилось главным образом благодаря князьям Киева (Игорь, Олег, Ольга от Ингвар, Хельги, Хельга). Скандинавские топонимы полностью отсутствуют; есть только несколько названий мест, производных от самого слова «варяги». Скандинавские названия Руси (Gardariki), Новгорода (Holmgardhr), Старой Ладоги (Aldejgjuborg) и Киева (Kaenugardhr), так же, как и днепровских порогов долго не просуществовали (древнерусским языком было заимствовано только скандинавское название Босфора, sund, «пролив» (у Нестора суд). Дело обстоит совершенно иначе на побережьях Финляндии и Эстонии, где обильная шведская топонимия соотносится с интенсивной аграрной колонизацией, которая оставила лингвистические островки, прекрасно сохранившиеся вплоть до 1944 года. Этапы этого заселения, впрочем, плохо известны и очень спорны; если оно восходит к эпохе викингов, то было возрождено христианскими миссиями XII века). Все эти факты заставляют отвергнуть мысль о настоящем заселении скандинавами Руси. Более того, мы практически не находим ни в Новгороде, ни в Киеве скандинавских институтов: даже княжеская гвардия из шведов принимала совершенно славянскую структуру дружины. С момента своего зарождения Русское государство в поисках политических идей вовне обращается к тюркско-хазарским образцам, а затем к византийским и болгарским, но не скандинавским; и правда, шведскую модель королевской власти, тесно связанную с соответствующей формой язычества, в то время нельзя было ни заимствовать, ни копировать. События на Руси служат еще одной иллюстрацией той гибкости, с которой скандинавы, даже на краткое время получая обширную власть, учились у других цивилизаций. Осталось установить хронологию шведского проникновения в сердце континента. Сведения об этом разноднородны, почти противоречивы. Без учета возможных прецедентов Бронзового века, поползновения шведской экспансии на восток отмечены еще со времен Меровингов: первые скандинавские захоронения в Гробине (Курляндия), бесспорно, датируются VII веком. Однако эти прибрежные населенные пункты, находившиеся в стороне от крупных рек, почти не имели владений в глубине континента. Понадобилось долгое время, прежде чем был открыт первый великий путь во внутренние территории через Неву и Ладожское озеро; вдоль русских рек археология еще не отыскала ничего, что с определенностью можно было бы отнести к периоду до IX века. С другой стороны, недавние раскопки торгового центра Хельго (или Лилло) к западу от Стокгольма обнаружили удивительное количество предметов, привезенных с Востока, в гораздо более раннюю эпоху, возможно, с VI века. В готландских захоронениях VII века были найдены изделия из слоновой кости и раковин из Индийского океана. Какими путями, разумеется, непрямыми, устанавливались эти отношения между Швецией и западной и центральной Азией? Некоторые предполагают, что через Александрию и прирейнскую Европу, но надежные промежуточные, подтверждающие существование этого маршрута, вехи отсутствуют. Ключ к проблеме надо искать в еще более мощном археологическом исследовании северо-запада современной России.