Ангелочек. Дыхание утренней зари - Мари-Бернадетт Дюпюи

Теплая, игривая, Леонора встала с постели и обняла любовника. Он легонько ее оттолкнул.

– Моя сладкая крошка, у меня назначена встреча с супрефектом. Мы сегодня обедаем вместе. Встретимся в среду, в девять утра, и обо всем поговорим.

Его голос задрожал, стоило молодой женщине к нему прижаться. Леонора обвила руками его шею и нежно ему улыбнулась. В ее голубых глазах разгорался огонек желания. Никогда прежде не было у него такой страстной любовницы, всецело отдающейся своим эротическим фантазиям. В довершение всего он был в нее влюблен, и это только усиливало удовольствие, которое она ему дарила.

– Моя козочка, постараемся устроить так, чтобы летом мы провели вместе неделю. Не расстраивайся, и прошу, вспомни обо мне, когда кто-нибудь в мануарии попробует тебя обидеть!

Он верил любовнице на слово, когда она жаловалась ему. Леонора умела представить себя невинной жертвой, мученицей. Альфред хмурился, выслушивая ее сетования: Ортанс, няня, крадет у нее любовь сыновей и постоянно упрекает в излишней мягкости при общении с ними; домоправительница подчинила себе слуг, постоянно ее критикует и нарочно рвет ее тонкое нательное белье при стирке; Оноре Лезаж, хозяин дома, следит за каждым ее шагом и встает из-за стола, стоит Леоноре войти в столовую. Но самым отвратительным из палачей оставался Гильем. Да, он калека, но это не мешает ему ранить ее жестокими речами и оскорблениями.

Приезжая в мануарий на воскресный обед, судья ловил себя на том, что присматривается к членам семьи и даже к горничным, оценивает их поведение. Леонора втайне торжествовала. Она была уверена, что приобрела сильного союзника. Разумеется, она умалчивала о собственных дурных поступках, посредством которых старалась досадить няне, домоправительнице и даже Клеманс, которую терпеть не могла.

– Альфред, до среды еще так далеко! – взмолилась она, вытягивая губы для поцелуя.

Она просунула руку под его рубашку, потом ее рука скользнула вниз, к кальсонам из белой хлопчатобумажной ткани, чтобы игриво прикоснуться к его мужскому естеству. Прикрыв глаза и тяжело дыша, она надеялась заставить его сдаться. Ей хотелось еще раз пережить пик наслаждения – забыть обо всем на свете, стонать, извиваться под мощными толчками своего любовника.

– Нет! Нет, плутовка, ты меня не получишь! – с явным сожалением проговорил он. – Но у меня есть подарок, чтобы ты меня простила!

Он высвободился из ее объятий, подошел к комоду и достал из ящика обтянутый красной кожей футляр. Внезапно повеселевшая Леонора завернулась в халат любовника и села на край кровати.

– Дай! – кокетливо попросила она.

Он церемонно вручил ей украшенный золотыми арабесками футляр. Леонора открыла его и увидела серебряную брошь с великолепным аметистом. Ощущения были такие, словно вместо обещанного удовольствия ее обдало холодным душем. Альфред Пенсон поначалу решил, что его любовница просто-таки оцепенела от восторга.

– Я знал, что тебе понравится! – воскликнул он. – Я давно хотел подарить тебе украшение. Признай, камень великолепен. Восхитительный цвет, и прозрачный как слеза…

Словно по умыслу злого мага, Леонора смотрела на камень, но видела прекрасные глаза Анжелины. Этот дивный оттенок приобретают цветы безвременника в лучах утреннего солнца… За этот цвет так высоко ценятся аметисты…

– Да что с тобой такое, Леонора? – встревожился судья. – Дорогая, у тебя такой ошеломленный вид, словно я осыпал тебя бриллиантами! Как, ты плачешь?

Он с растроганным видом обнял ее и целомудренно поцеловал в лоб. Подумать только, сколько удовольствия ей доставил подарок! Леонора мягко отстранилась и хрипловатым голосом проговорила:

– Продавец в ювелирном салоне дал тебе плохой совет. Этот камень не идет голубоглазой блондинке.

– Неужели? – удивился судья Пенсон. – Значит, брошь тебе не понравилась? Хм, а я полагал, что она прелестна. Эти маленькие серебряные цветочки вокруг аметиста…

Сердце Леоноры учащенно билось. Ее охватил слепой гнев, замешанный на ненависти к Анжелине, на которую она все еще не решалась донести.

– Альфред, я все же не могу принять подарок. Я бы не смогла носить эту брошь в доме моего свекра. Оноре Лезаж усмотрел бы в этом мотовство или доказательство нашей с тобой связи. Он и так нас уже подозревает…

Судья немного расстроился. Обняв Леонору, он стал поглаживать ее по спине. А ей хотелось плакать от огорчения, о причинах которого любовник не имел представления. Леонора решила про себя, что пока еще не время упоминать повитуху. Когда же момент наконец настанет, у судьи не должно возникнуть подозрений, что Леонора лично заинтересована в исходе процесса.

– Значит, ты боишься, что о тебе плохо подумают твой муж и свекор, – проговорил он сочувствующим тоном. – Хорошо, ты сможешь носить мой подарок открыто, когда мы уедем вместе. В Пюи-ан-Веле мне не хочется, а вот Биарриц, океан – другое дело. Я пока оставлю брошь у себя, согласна?

– А нельзя ли поменять ее на другую, с сапфиром? – с детской простотой спросила она.

Он подумал, что сапфир обойдется дороже, но, желая угодить любовнице, согласился справиться об этом в магазине.

– Я и подумать не мог, что тебе не понравится цвет камня.

И он со вздохом взял у нее футляр.

– Прости, милый, но сиреневый, в особенности такой светлый, заставляет меня думать о трауре, о чем-то печальном и мрачном. А ты когда-нибудь видел у кого-нибудь глаза такого оттенка?

– Нет конечно! Ты шутишь?

– Ты знаешь, кто такая Анжелина де Беснак?

– Нет. Я живу в Сен-Жироне всего два года. Это твоя подруга?

– Нет, не подруга. Соседка. У нее глаза фиалкового цвета, причем довольно светлого оттенка. Странное зрелище, могу тебя заверить.

– Было бы интересно посмотреть на это чудо природы, – улыбнулся судья.

– Не тревожься, ты непременно ее увидишь.

В доме на улице Мобек, в тот же день, в семь часов вечера

Анжелина сидела в диспансере за письменным столом. Это был очень хороший стол с множеством выдвижных ящиков, элегантной медной фурнитурой и красивой инкрустированной столешницей. Розетта протирала кушетку для осмотра тряпочкой, смоченной в этиловом спирте. Окна были широко открыты, лучи заходящего солнца отбрасывали золотые отсветы на белые стены помещения.

– Сестренка моя, кушетка сияет чистотой, довольно ее натирать! – сказала Анжелина ласково. – Давай лучше поговорим. Я вижу, что тебя что-то мучит. Ты слова не сказала с тех пор, как мы сюда пришли, это на тебя не похоже.

– Это потому, что у меня тяжело на сердце! – заговорила Розетта. – И у Октавии тоже! Она рассказывала мне, как обрадовалась, когда они встретились с мсье Этьеном. А теперь нам придется уехать из города. Еще я беспокоюсь о Викторе. Сегодня я не получила от него письма. И что он скажет, если я перееду и между нами будет несколько сотен километров? Мадемуазель Жерсанда и Луиджи, конечно, рады. Там, в Лозере, – их родной дом. И, я думаю, мсье Луиджи не против увезти тебя подальше от господина Гильема. Но хочу напомнить, что он – отец Анри и вы обещали, что он сможет видеться с сыном.