Гуманная мизантропия - Александр Силаев

При этом тактично умалчиваю, какие же мерзкие бичи, мерзкий вице-премьер, и студенты — местами тоже.

Но это было давно. Исчезли бичи, подевались вице-премьеры, и сам я сбег от студентов. Сижу один.

Но если что — могу понтоваться. Мол, было. Знайте наших, которые знали тех.

Сейчас я ленивый, скучный. Обрюзг. Пишу мемуар.

Прости меня, Совок, грешного

В 2001 году Союз писателей решил мне заплатить 2001 рубль за рецензии. Но оказалось, что идти надо не в Союз, а в какую-то контору, получать там бумажку, потом с этой бумажкой идти еще куда-то, ждать там два часа… «Ну совок развели», — мысленно и злобственно шипел я. Со мной какую-то сумму получал дяденька, совок вполне повидавший. «Раньше-то было, — говорит, — заходишь в союз, тебе из стола вынимают денежку, идешь и пьешь». С тех пор «совок» начал из лексикона куда-то дрейфовать, и почти совсем сдрейфил. Более того, чудится, я немного перед ним виноват. В общем, прости меня, Совок, пожалуйста. Могли бы сказать, что я занимаюсь гнусной обывательской социологией — возгоняю случай в теорию. Но я ведь не говорю, что имею теорию про «совковость». Ничего не имею. Просто впечатление. Если угодно, оно про то, что не надо ругаться теми словами, коих ты не знаешь… Не говорят же люди на улицах — «сука ты редуцированная, коннотат парашный, симулякр ебаный…».

Наши фирменные бесы

Если бы я был христианским проповедником, я бы сказал самому себе — «тебя терзают мелкие бесы, которым ты по запарке торганул душу». Возможно, я бы даже поверил.

Дело в чем? Временами накатывает такой невроз, а может, это называется по-другому. Подсознательно ждешь какого-то нападения — на улицах, вообще в любых местах, кроме 3–4 совсем уж знакомых. Это не разумный страх, когда прохожий обходит компанию бухой гопоты. Я-то как бы жду всего и от всех — среди бела дня, от мужчин, женщин, детей, знакомых и незнакомых. Сейчас подросток вынет из рюкзака и стрельнет. Сейчас дедушка обматерит. Сейчас тетенька обсчитает. Бр-р-р. При этом мне никто ничего плохого не делал — явилось само собой, не реакцией на реально пережитый кошмар. Правда, когда сильно занят, спешу, думаю, когда сильно хорошо, или плохо, или болею, или чувствую прилив сил — не накатит. Накатит тогда, когда нормальному человеку скучно. Он идет и скучает, как образ лишнего человека в русской литературе. Я иду и тревожусь, как идиот.

Проповедник бы мне сказал: в книжках ты описал мир веселого конца света, где любой прохожий — вынет и стрельнет. Ты, сука, оклеветал мир, и вот ты живешь в тобой сотворенном, тебе кажется — «сейчас начнется», а ведь это твоя же фирменная поделка. Ты сам вымутил этих бесов, и вот они, мелкие суки, тебя грызут.

Проповедник мог бы говорить долго.

Я все-таки полагаю, что это: а). резкое окончание резко алкогольного периода жизни, б). ряд еще вполне физичных причин…

Поживем — увидим.

Но версия про бесов мне бы импонировала.

Гуляем и скользим

Везде в гостях, нигде в доме. Я про свои «занятости», «профессии» — или как это называется? В каждой области я словно представительствую за что-то другое, в силу чего меня терпят (некоторые, может, и любят).

На кафедре я литератор, может быть, журналист… Пытались привить мне «научный стиль». Мол, вы эту публицистику бросьте. Нет, вы очень творческий человек. Мы это ценим. Но бросьте. Давайте жить по-научному. Привилось бы лучше, если бы не пытались привить уважение к нему, к стилю. Если бы его прививали — с презрением к нему, и сугубо игровой задачей («ну вы же можете это пародировать, ерунду-то?»). Так и не научился: болею отвращением к списку литературы, к прочему. Ну вот. В научной среде я играю за журналистов.

Журналисты понимают, что я, конечно, не журналист. Ученый, писатель — типа того. Некоторую журналистскую работу могу делать лучше среднего, некоторую — не могу вообще. Но по стилю жизни, по образу мысли — ни хрена, конечно же, не медийщик. Писатель. Ну и посему бы редакции — не позволить себе писателя? При каждом просвещенном дворе должен быть немного Вольтер, при просвещенной редакции — должен быть немного писатель.

Для писателей я… для кого «журналист», для кого «философ». В зависимости от того, чего я больше цитировал на последней встрече — Путина или Деррида. Писатель прежде всего художественный. А я как бы знающий. Хотя в кругах по-настоящему знающих или осведомленных ценима скорее моя «художественность». Чего уж я такого знаю?

В системе образования я пытался выглядеть кем угодно, только не «преподом». Преподом по случаю, скажем. «Ребята, я к вам на минутку зашел погреться». А так вообще-то я по свои делам. По каким? Ну, могу рассказать… И я рассказывал. Чего-то из писательства. Из журналистики. Просто из разных тус. В системе дополнительного образования меня представляли по-разному. Было дело — ездил на летнюю школу «политологом». А на каком-то круглом столе перед мной стояла табличками, там написано было «философ».

Когда в одной из сфер я держу блистательное поражение, то тихо уползаю в другую. Допустим, я сбежал с вуза — до облома где-нибудь. Совершенно бессмысленно заманивать меня к диссертации, к аудиториям, пока блистательное поражение вновь не одержано. Где-нибудь на другой поляне. Поляны надо навещать. Чтобы не соскучились.

Чудное про деньги

У меня много плохих черт, но есть хорошее. Волнуюсь, пока не понимаю, что делать. Волнуюсь, чтобы начать решать. Почти перестаю, как решил. Почти все равно, чем закончится… И еще замечаю странную — мелкие потери занозят меня сильнее, чем крупные. Особенно если крупные были следствием прозрачного мне решения, а малые — хрен знает чего. Ну допустим: потерял тут несколько тысяч долларов на фондовом рынке, сумма не смертельная, но мне значимая. Переживаю меньше, чем по поводу потерянных 1000 рублей. Я знаю, что в коробке должно лежать девять тысяч, а там восемь… Где, блин, штука? Вот именно непонятность, отсутствие контроля — и бесят. Долго — не целый день, но все равно долго — переживаю. По поводу долларов — не переживаю вообще. Это же был следствием решения, верно? Я же сам так решил? Это же стратегия? Это ведь не была совсем глупая стратегия, верно? Это же просто не повезло? Ну и вот. И мне уже кайфно. Я потерял, и мне кайфно. По причине того, что я не расстраиваюсь там, где расстроился бы любой другой человек моего достатка. А когда меня крючит из-за выпавших из кармана ста рублей, я знаю, что нормального человека с такого вообще не крючит, никак… И меня начинает крючить еще сильнее.

Мои привычки в 1970-х

Девушка-служака обыскивает меня в аэропорту Домодедово. При этом я замешкался, и она:

— Пошевеливайтесь… Привыкли стоять в очередях в семидесятые годы…

Это мне, 1978 года рождения. Сама девушка — не старше меня. Неплохо сохранившаяся с семидесятых! С интонациями тетки из советского магазина, или постсоветского клерка. И самое похожее в ней на теток — фраза про 1970-е. Какое-то особое хамство, смешанное с какой-то особой глупостью, что это почти уже песня, почти сюжет.

Понты у Кремля

Март 2007 года. С ребятами понтовались на Красной площади — «чья мобила дешевле?». Или как варианты — чья старее и примитивнее? Я вышел в финал с парнем, показавшим хреновину за 700 рублей. Но, блин, это ей сейчас 700 рублей. А моя — в принципе не продается. Это самая примитивная модель 2003 года, стоившая тогда 2000 рублей. Через год-другой это стоило уже 1000, потом исчезло. Надо ли говорить, что это мой первый телефон, и он с тех пор не менялся?

— Хорошо стоим, — сказал кто-то, — в провинции так не бывает.

Нас было десять человек, мы приехали из разных провинций. Через час была встреча с Сурковым. Мы были молодые писатели.

Поэты и братки

Один московский поэт рассказывал, как в начале 1990-х работал управленцем сети ларьков. Ларьки стояли на излюбленном месте стрелок семи группировок. Пистолет, по его словам, наставляли не раз, и любимой шуткой было — «отойди, ты у меня сегодня седьмой». Забавно, но образовалась команда — все палаточники были молодые поэты-писатели, другие как-то не удерживались. А эти ничего. Пушку так пушку. Отпаивали пивом и откармливали литераторов (тогда в Москве реально были голодные), судачили с братвою за жизнь. Интеллигент более хрупкое создание, нежели быдло, если не очень знает, зачем ему что-то делать или где-то быть. Но если так вышло, что знает — его живучесть выше средней по нации.

Интеллигентно о пидарасах

Стоим в курилке. Обсуждаем каких-то партийных деятелей второго плана. Центральное понятие дискурса — «пидарасы». Понятие ввел штатный идеолог «Молодой гвардии», описывая своих друзей и врагов. «Ты так интеллигентно говоришь слово пидарасы», — дивится мне стоявшая рядом девушка… Да, да, все кивают. «Интеллигент же», — говорит бритый налысо парень.