Том 1. Стихотворения. Поэмы - Константин Михайлович Симонов

тот список длинен –

километры имен;

одному человеку,

даже если не спать и не есть,

за всю длинную жизнь, за три четверти века,

половины их вслух не прочесть…

Рано утром заходят

командир с комиссаром полка,

говорят, улыбаясь, по-русски: «Пока!»

Ну, а все остальное пока еще нам переводят.

Переводят,

что полк уже час как в походе,

переводят,

что сводка хорошая,

переводят,

что победа близка,

две дивизии вышли к вьетнамской границе

и войска Бай Зун-си с ночи заперты на два замка.

Переводят –

но это я сразу увидел по лицам, –

что зашли на минуту, а то не догонят полка.

И опять, но уже без улыбки, по-русски: «Пока»,

к козырьку на прощанье рука!

А глаза так полны,

так полны

чем-то очень знакомым, усталым, орлиным,

как у нас на исходе войны

под Берлином…

1949–1954

Любовь

Случается, в стране чужой

Среди людей сидишь, как свой,

Не важно – ты или другой,

Сидишь до слез им дорогой

За то, что ты – не просто ты, –

Есть люди лучше и умней, –

За то, что есть в тебе черты

Далекой родины твоей!

С тобою люди говорят

Так,

и в глаза твои глядят

Так,

и ответный ловят взгляд

Так –

будто не с тобой сидят

Так –

будто не один до дна

Ты всей душою им открыт,

А будто вся твоя страна

В гостях в их комнате сидит.

И если в домике простом

Последний грош идет ребром,

Чтоб только угостить тебя, –

И будь что будет там потом;

И если среди ночи двух

Своих детей разбудит мать,

Чтобы твое пожатье рук

Потом не раз им вспоминать;

И если с митинга сквозь строй

Фашистской молодой шпаны

Ведут тебя, прикрыв собой,

Три парня, словно три стены, –

Себе не вздумай, не присвой

Всей силы этих чувств людских:

Знай твердо, что виновник их

Не ты – народ великий твой.

В любви к тебе был виноват

И бородатый тот солдат,

Что с пулеметом Зимний брал,

Когда в пеленках ты орал,

И тот селькор, что за колхоз

Пошел бесстрашно под обрез,

И тот, кто строил Днепрогэс,

Когда еще ты в школе рос,

И тот боец в донских степях,

Что пал лицом на дымный снег,

И пленный тот, что в лагерях

Семь наций поднял на побег.

И если выпадает честь

Тебе в чужой стране, вдали,

Принять всю разом, всю, что есть,

Любовь, что люди берегли, –

Быть почтальоном для нее

И то неслыханный почет.

Пусть в сердце малое твое,

Как в сумку, вся она втечет –

Ни капли не присвоив сам, –

Ты человек, а не страна, –

Доставь ее по адресам,

Куда отправлена она!

1954

Новогодняя ночь в Токио

Новогодняя ночь,

новогодняя ночь!

Новогодняя – первая после войны.

Как бы дома хотел я ее провести,

чтобы – я,

чтобы – ты,

чтоб – друзья…

Но нельзя!

И ничем не помочь,

и ничьей тут вины:

просто за семь тыщ верст

и еще три версты

этой ночью мне вышло на пост заступать,

есть и пить,

и исправно бокал поднимать,

и вставать,

и садиться,

и снова вставать

на далекой, как Марс, неуютной земле.

«Мистер Симонов» – карточка там на столе,

чтоб средь мистеров прочих

нашел свой прибор,

чтобы с кем посадили –

с тем и вол разговор.

И сидит он, твой снова уехавший муж,

и встает он, твой писем не пишущий друг,

за столом, среди чуждых ему тел и душ,

оглядев эти пьющие души вокруг,

и со скрипом на трудном, чужом языке

краткий спич произносит с бокалом в руке.

Пьют соседи, тот спич разобрав приблизительно.

А за окнами дождик японский, пронзительный,

а за окнами Токио в щебне и камне…

Как твоя бы сейчас пригодилась рука мне –

просто тихо пожать,

просто знать, что вдвоем.

Мол, не то пережили, –

и это переживем…

А вообще говоря – ничего не случилось;

просто думали – вместе, и не получилось!

Я сижу за столом,

не за тем, где мне были бы рады,

а за этим,

где мне

никого ровным счетом не надо:

ни вот этого рыжего, как огонь,

истукана,

что напротив, как конь,

пьет стакан за стаканом,

ни соседа – майора, жующего

с хрустом креветки,

ни того вон, непьющего

парня из ихней разведки,

ни второго соседа,

он, кажется, тоже – оттуда

и следит всю беседу,

чтобы моя не пустела посуда;

даже этого, ласкового,

с нашивкой «Морская пехота»,

что все время вытаскивает

разные детские фото, –

и его мне не надо,

хоть, кажется, он без затей –

и, по первому взгляду,

действительно любит детей.

До того мне тут пусто,

до того – никого,

что в Москве тебе чувства

не понять моего!

А в остальном с моею персоной

тут никаких не стрясется страстей.

Новый год. В клубе местного гарнизона

пьют здоровье русских гостей;

у нас в порядке и «пассы» и визы,

и Берлин еще слишком недавно

и полковник,

прикрыв улыбкою вызов,

как солдат,

пьет за нас –

за бывших солдат!

Это завтра они нам палки в колеса

будут совать изо всех обочин!

Это завтра они устроят допросы