Без права на подвиг (СИ) - Респов Андрей

За спиной офицера маячила фигура гефрайтера, открывающего заднюю дверь чёрного приземистого автомобиля, из которого выбиралась темноволосая высокая женщина со знаками различия унтер-офицера вермахта на кителе и с толстой кожаной папкой в руках.

— Авария, господин…э-э-э, гауптман! — начал я доклад, рассмотрев, что на этот раз на погонах офицера уже две звезды, — осмелюсь доложить, оползень сорвал разгрузочный стол с опор, а тот толкнул вагонетку с углём под уклон. Пришлось догонять и…импровизировать! — я ел глазами начальство в лучших армейских традициях.

Гауптман смерил меня взглядом от макушки до пяток. Видимо, вид у меня был ещё тот, так как он усмехнулся и произнёс:

— Ты хочешь сказать, Тэличко, что догнал бегом переполненную вагонетку, скатывающуюся с горы, вскочил на неё и сбросил с рельсов?

— Так точно, господин гауптман! — попытался я вытянуться ещё больше, задев при этом пяткой небольшой кусок угля, попавший под ногу. Раздался хруст. Один из автоматчиков дёрнулся, но выстрела не последовало.

— Отставить, Штильке, — недовольно скривился гауптман, — после московской кампании у тебя нервы совсем ни к чёрту, лучше проводи унтер-офицера Шерман к инженеру Вильчеку. Солдат стукнув каблуками сапог, перевёл автомат в положение «на грудь» и направился к той самой даме в мундире унтер-офицера вермахта. Петлиц я не успел рассмотреть, отвлёкшись на боль в левой руке.

Пока гауптман отдавал распоряжения, я тщательнее проанализировал состояние организма. Болезненно ныла, но не слишком сильно, поясница. Всё ещё здорово саднило предплечье левой руки, видимо, при падении я рассадил кожу, да и рукав гимнастёрки был разодран до самого плеча и испачкан в крови. Как же жжёт-то…зар-раза!

Голова? А что, голова? Предмет тёмный. Не болит, не кружится. Ничего не сломал, не вывихнул — это ли не счастье?

Примчались тройка полицаев с дубинками наголо. Среди них маячил и мой бригадир. При виде моей персоны он скорчил страшную рожу и погрозил кулаком. Но промолчал, покосившись на гауптмана и автоматчика.

Офицер молча прошёлся вокруг завалившейся вагонетки, внимательно рассматривая задравшиеся к небу колёсные пары. Затем достал серебряный портсигар, медленно закурил, глубоко затянулся и выпустил ноздрями густой белый дым.

— Ты врёшь, Тэличко, — он не повышал голоса, не обвинял, а равнодушно констатировал факт, — тебя отправят в концентрационный лагерь за диверсию и саботаж работы на шахте, — глаза его внимательно следили за моим лицом. Реакцию отслеживает, с-сука!

— Господин гауптман! Я готов ответить по всей строгости, если это нужно великой Германии! Прошу разрешения исправить ситуацию.

— Интересно. Каким образом?

— Я уронил вагонетку, я и верну её снова на рельсы. И заполню рассыпавшимся углём.

— Ха-ха-ха! Может, ты и последствия оползня ликвидируешь? — к гауптману подошёл тот самый низенький толстяк, который толкал перед нами речь в день прибытия. Его сопровождала женщина унтер-офицер и отправленный с ней автоматчик.

— Иоганн? Дружище, этот самоуверенный русский так испугался отправки в концлагерь, что готов надорваться, вытаскивая из грязи вагонетку, — улыбка гауптмана смахивала на крысиный оскал.

— Инстинкт самосохранения, дорогой Отто! Эти дикари проявляют чудеса изобретательности, чтобы выжить. Я готов поставить двадцать рейхсмарок на то, что этому унтерменшу не удастся сдвинуть опрокинутую вагонетку больше чем на метр! — толстяк так и лучился самодовольством, кося глазом на даму с папкой.

Всё ясно, хочет произвести впечатление. Жиртрест, а всё туда же! Как там назвал его гауптман? Инженер Иоганн…Вильчек, кажется? Судя по фамилии, чех. А вот и характерный значочек на лацкане двубортного пиджака в виде круглого золотистого венка вокруг чёрной свастики на бело-красно поле… Ого! У нас тут, похоже, «Золотой фазан». Старый член НСДАП. Непростой инженер в друзьях у гауптмана по имени Отто…

Мои размышления прервал окрик офицера:

— Ты заснул, Тэличко? Хорошо…если ты сам, в одиночку вернёшь вагонетку на рельсы, так и быть, мы не отправим тебя в концлагерь, а позволим и дальше доблестно трудиться на благо Рейха.

— Яволь, господин гауптман! Я могу попросить пару крепких досок с разрешения господина инженера? — я обозначил короткий поклон в сторону Вильчека, сдёрнув с головы замызганную пилотку.

Офицер, продолжая мерзко улыбаться, повернулся к инженеру.

— Он немец? — поинтересовался у офицера Иоганн Вильчек.

— С чего ты взял, Иоганн?

— Его немецкий…

— Нет, говорил, что ему повезло с хорошим учителем.

— И такой кадр используется на грубой работе? Он что, большевик, коммунист? — удивился толстяк, комично вскинув кустистые брови.

— Вроде бы нет, Иоганн. А тебе в контору нужен переводчик?

— Не помешал бы, дорогой Отто. Но я бы не хотел обременять тебя…

— Я подумаю, Иоганн. Посмотрим, для начала, как он исправит последствия своей халатности.

Гауптман и инженер обсуждали мою судьбу, совершенно не заботясь о моём присутствии. Я же в ожидании обещанных досок выгребал руками оставшийся уголь из вагонетки, облегчая себе пространство для манёвра. Наконец, пригнанный одним из бригадиров пленный принёс четыре неширокие, в полторы пяди, но довольно толстые доски, длиной два-два с половиной метра каждая. Притащил он также и два помятых ржавых ведра. Его попытка помочь мне выгребать уголь тут же была пресечена окриком бригадира, того самого вайдовского выкормыша. Видать, не впрок пошло ему моё золотишко или этот гад невзлюбил меня за что-то другое.

Я внимательно осмотрел деревянную основу на предмет рассохшихся трещин и выбитых сучков. Мда-а, как бы не размочалить доски ещё до того, как я перекачу вагонетку к узкоколейке. Но волновался я зря.

Труднее оказалось реалистично изобразить напряжение и неимоверные усилия при подъёме самой вагонетки. Пришлось призвать все свои актёрские способности, несмотря на то, что гауптман и инженер отошли к автомобилю и устроили неторопливый перекур, лишь изредка бросая короткие взгляды в мою сторону.

Рассчитав и подложив доски под колёсные пары, я для начала, использовав третью, наиболее надёжную по виду доску, как рычаг, приподнял над землёй борт вагонетки, чтобы подсунуть под неё несколько найденных камней. Конечно, я понимал, что моя задумка здорово попахивает авантюрой. Гауптман не зря лучился злорадством, предвкушая моё фиаско.

Подумайте сами, малая шахтная вагонетка, пусть и выпуска ещё конца девятнадцатого века, весит около шести центнеров в порожнем состоянии и рассчитана на перевозку до двух тонн угля. И тут вдруг какой-то зэк, что живёт на отрубях и воде, не только ворочает её, но и возвращает на рельсы.

Стараясь не переигрывать, я больше создавал вид неимоверных усилий со вздувшимися на лбу венами и оскаленными зубами. Не скажу, что было легко, по мне, так усилия, которые пришлось приложить, для меня были сравнимы с подъёмом штанги килограммов в семьдесят — восемьдесят. И большей частью в основном трудно было незаметно придержать край вагонетки, чтобы она не слишком резко опустилась дальними колёсами на доску, иначе всё пришлось бы начинать заново.

Спустя полчаса, я наконец утвердил пустую вагонетку на утопленные в грязь доски. Дальше всё уже было делом техники. Ещё поднимая завалившуюся тару, я сделал это таким образом, чтобы путь вагонетки по отношению к узкоколейке лежал под острым углом, дабы в конце поставить её почти параллельно. Доски не подвели и я, переставляя их друг перед другом, докатил вагонетку до рельсов за какие-нибудь четверть часа.

Вот тут-то и наступил наиболее щекотливый момент моего плана, так как, чтобы вернуть проклятую железяку на колею мне придётся «ставить» колёсные пары на рельсы, а значит, поднимать вагонетку сначала с одной стороны, потом с другой. Будь у меня хотя бы пара человек в помощниках…

Но чего нет, того нет. Благо, хоть немцы оставались у своего автомобиля, о чём-то оживлённо беседуя и не обращая внимания на мою возню. Даже автоматчики отошли за стенку навеса, прячась от вновь разыгравшегося ветра с моросящим дождём.