Под кодовым названием "Эдельвейс" - Пётр Поплавский

— Вы удовлетворены, господин оберштурмбаи- фюрер?

Хейниш с интересом созерцал эту редкую экзекуцию. В ответ на вопрос он одобрительно кивнул головой и неожиданно захохотал:

— Вы начинаете мне нравиться, господин Шныряев! Решительность и действие — вот что я больше всего ценю. Надеюсь, что так же решительно вы покончите и с другим хламом в редакции.

— Будьте уверены, господин оберштурмбанфюрер!

— Что ж, поверю.

Шныряев провожал их до самой машины. В коридоре умудрился прошептать Кристине:

— Фрейлейн, при случае замолвите за меня словечко…

Кристина Бергер сдержанно напомнила:

— Но вы же причисляете себя к реалистам.

— Потому и прошу смиренно… Я заметил — господин оберштурмбанфюрер симпатизирует вам.

— Хорошо. Но с одним условием: если сами не будете болтать лишнего, особенно о содержимом чужого нательного белья.

— Понимаю, фрейлейн.

Понял, разумеется, по — торгашески. А Кристина снова вспомнила о Кеслере, о его неистребимой зависти и толстенных чемоданах с награбленным добром. Куда удобнее иметь «златиик»!

Глава пятая.

«СТУДЕНТКА» ВЫХОДИТ В ЭФИР

Вечерней норой обаятельная фрейлейн вторично за время пребывания в Ставрополе шла на конспиративную квартиру. Внутренне настороженная, с беспокойными мыслями. Имела при себе тонкий папиросный листик, исписанный колонками пятизначных йифр. Шла в черной пилотке с серебряным черепом и костями крест — накрест, готовая к любым неожиданностям. Повсюду, на каждом шагу, в переносном и прямом смысле, ее могла поджидать смертельная опасность.

Тогда, в первый раз, ее терзало сомнение: все ли в порядке с явкой, не провалена ли она? Запомнилось надолго, с каким беспокойством, осторожно шла по этой самой улочке в гуще каштанов и плотных посадок чайных кустов, сквозь которые не просто продраться. Она шла затаенная, как человек, который и в сумрачный день прячет свои напряженные глаза под стеклами черных очков. Вспомнилось, как нашла неказистый, одноэтажный домик с входом со двора, с тремя окнами на улицу. Припомнила, как тогда она поначалу миновала его не останавливаясь, хотя визуальный сигнал был в порядке — третье с левого края окно с холодным мерцанием темнело в растворенных настежь оконницах.

Она и сейчас намеренно миновала знакомый домик. У нее были основания проявлять сугубую осторожность.

Тогда, в прошлую встречу, она энергично постучала, как человек, которому нечего скрывать, и на обычный вопрос «Кто?», коротко и требовательно отчеканила «Гестапо!», хотя прекрасно понимала, насколько ответ сомнителен в ее ситуации — костоломы из тайной полиции не говорят мелодичными голосами. Тишина. Шур- шанье. Заскрипел засов, и звякнул крючок. Двери приоткрылись. Не настежь. Ровно настолько, чтобы показалась рука с плошкой и хмурое лицо хозяина в морщинах, горбоносое, подсвеченное снизу трепетным огоньком, отчего глаза казались глубоко запавшими. И лишь после обмена паролем человек распахнул гостеприимно дверь.

Хозяин квартиры Астаи Мирза — Хатагов оказался мужчиной уже непризывного возраста даже по условиям военного времени. Но, как и большинство коренных горцев, был далек от жалоб на старческую немощь. Оставшись в подполье, сумел обеспечить себе великолепное легальное прикрытие — работал упаковщиком ставропольского филиала зондеркоманды «Кюнсберг», что обеспечило ему надежный аусвайс.

Кристине понравился старый Астан, понравился неторопливой, основательной деловитостью и даже тем, что он для нее был первым человеком, который «доволен» был жизнью «под немцем». Кристине довелось выслушать его, на первый взгляд, странное обоснование:

— С детства ненавижу грабителей. Отец всегда говорил: украл — клади воровскую руку под топор! Больше не украдешь. В давние времена так и делали — двери стояли открытыми… И русский царь, говорят старики, когда‑то прямо на лбу вора раскаленным железом тавро- вал букву «В», чтобы злодей носил свой позор на виду. А эти немчуры, гады ползучие — ты только представь себе, дочка! — возвели грабеж среди бела дня в государственный закон! И если человек защищает свое добро от жадных рук ворюг, то невинного человека вешают при всем народе. Мир перевернулся с ног на голову] Но напрасно надеются — ничего им с рук не сойдет: я в той зондеркоманде упаковываю воровскую добычу. А потом, без лишних свидетелей, записываю. Все записываю — что украли, где или у кого отняли и куда отгрузили. Наступит время, победим фашистов, тогда и предъявим счет, писанный моей рукой. Подробный. Всё возвратим до нитки!

— Всё ли? — усомнилась Кристина.

Мирза — Хатагов хмуро свел брови, густые и кустистые, которых иному хватило бы и на усы.

— Да, всего не вернуть, — согласился он. — Не вернуть сожженное, взорванное, уничтоженное, украденное и перекраденное, когда и следы награбленного исчезают… А главное, не вернуть жизнь героев, отдавших самое дорогое на освященный народным подвигом алтарь Отчизны. А поэтому, — он поднял стиснутый кулак, сухой, словно кастет, и четко обрисованный, — мы брали, берем и дальше будем брать вражеские жизни. Кровь за кровь! Смерть за смерть! Это — святой наказ…

Помолчали, и через минуту Кристина тихо, словно боясь нарушить печальную думу старика, проговорила:

— Есть рация, которую необходимо раздобыть… Но это связано с большим риском…

Мирза — Хатагов сразу оживился и бодро воскликнул:

— О чем речь! Если она есть, из‑под земли достанем!

— Именно из‑под земли и придется доставать, — улыбнулась Кристина. — Знаете городок Пела- гиаду? В пятнадцати километрах на север от Ставрополя?

— Приходилось бывать — путь недалекий.

— На восток от Пелагиады, — продолжала Кристина, — на речке Ташла стоит заброшенная мельница.

— Знаю и мельницу! До войны, бывало, ночевал на ней, когда ходил охотиться на уток.

— Вот схема расположения мельницы с визуальными ориентирами на местности и расстоянием в шагах. Извините, мерила своими, но старалась, чтобы каждый шаг равнялся пятидесяти сантиметрам. Так что можно исчислять в метрах. Крестиком обозначено место, где закопана рация. Сама я поехать не могу. Иначе уже давно бы…

Мирза — Хатагов внимательно разглядывал схему.

— Местность знаю, как свою усадьбу. Безлюдье: железная дорога и шоссе находятся в десяти километрах. Туда ведут только грунтовые дороги. Можно спокойно ковыряться в земле…

— Так и было! — вздохнула Кристина.

— А что случилось?

— Немцы подремонтировали помещение мельницы и расположили в ней мастерскую. Вот почему я не смогла добыть рацию.

— Вот как! — даже крякнул Астан. — Это осложняет.

— В том‑то и дело! Но без рации я как безголосая птица.

— Сделаем так — отправлюсь‑ка туда я сам. Погляжу, что да как…

— Сможете?

— Иначе и не говорил бы зря. Моя старуха с внуками на всякий случай осталась в Казенке. Правда, путь выйдет не прямой — до Казенки ближе будет через Грачевку, а Пелагиада остается в стороне. Но это уже дело хозяйское…

— У вас есть разрешение на передвижение за пределами города?

— Имею! — порадовал Кристину Астан, — Я ж и выхлопотал его в нашей управе, чтобы навещать семью. Отправлюсь налегке — полмешка картошки на плечо, бутылку чачи в карман для щуцманов, и посошок в руке… Прохожу, можно сказать, свободно: эти пьянчуги за шлагбаумом уже привыкли опохмеляться за мой счет… Через неделю сможешь заглянуть ко мне?

— Трудно сказать. Ждите меня по вторникам и пятницам в это же время.

— Хорошо. По вторникам и пятницам…

— А схему запомните и сожгите.

— Уже запомнил! — Астан поднес бумажку к слабому огоньку плошки. Она вспыхнула — по помещению забегали тени…

И вот пятница.

— А я тебя заждался, дочка! — обрадовался ее приходу старый Астан, — Я ведь принес рацию на другой же день.

— Как вам это удалось? — искренне удивилась Кристина.

— А! — махнул он рукой. — Все просто: немецкой мастерской там давно нет — перебазировались. Ну а я в таких случаях не привык медлить. Все хорошо, дочка! Рация в образцовом состоянии. — И сдержанно похвалил: — Сразу видно, что упаковывали и прятали надежные руки.

— Где она?

— Ожидает тебя, дочка, в тайнике на чердаке.

— Тогда немедленно за работу — я долго у вас не могу задерживаться.

— Понимаю…

— Поможете? Нужно натянуть антенну.

— О чем речь! Идем. На чужом чердаке — как в лесу. Проводник нужен.

Ласкова и тиха ночь на Кавказе. Неслышно плывет в эфире маршевый гром литавр, саксофонные рулады свингов, барабанная дробь залихватских фокстротов, а среди них — созданное заключенным Яновского концлагеря под Львовом «Танго смерти». Тире и точки мор- зянок словно трассирующие пули прошивают эфир. Где‑то среди них пролегла и стремительная трасса бывшей советской студентки Марички, шарфюрера СД фрейлейн Кристины Бергер.