Сны Сципиона - Старшинов Александр

Будучи в Испании, я не жалел времени, отправляя письма с описаниями побед не только в сенат, но и моей Эмилии, и друзьям. Ликий с утра до вечера строчил на папирусе и восковых табличках послания. Мои друзья в Риме переписывали бодрые реляции и рассыпали друзьям по округе. Какая радость в те дни была увидеть письмоносца с вестью о новой победе нашего оружия, а не вербовщика в армию, который призывал под знамена Рима шестнадцатилетних мальчишек и израненных стариков.

В итоге к моему возвращению весь Рим говорил о победах Сципиона — от мала до велика, в тавернах, банях, за обедом, в лавках, на Бычьем рынке. Друзья, не жалея красок, расписывали мои подвиги в Испании, так что стоило мне ступить на родной порог, как мой дом окружила толпа. Наутро, когда я отправился на форум, следом двинулась настоящая процессия. Мальчишки, боясь пропустить мое появление, еще ночью забрались на подиум храма Кастора[82], все лавки банкиров, что располагались в подиуме храма, уже были открыты в этот ранний час — хозяева ждали моего появления. Я медленно шествовал на форум, толпа все росла. Я остановился подле источника Ютурны и набрал из фонтана пригоршню целебной воды. Мои спутники тоже кинулись пить, образовалась толчея возле мраморного бортика.

Я едва сдерживал торжествующую улыбку и хмурил брови, чтобы скрыть улыбку. Все хотели увидеть человека, который отнял у пунийцев Новый Карфаген и раз за разом громил их в битвах. Были, конечно, такие, что пробовали утверждать, будто победы мои существуют только на папирусе, а на самом деле Карфаген сам бросил Испанию к моим ногам. Но им вскоре пришлось умолкнуть, потому что мои сторонники, только заслышав порочащие речи, пускали в ход кулаки. На другое утро почитатели стали приходить к моему дому уже затемно. Еще через день на Тусской улице волновалась огромная толпа, так что по улице уже не было возможности пройти до самого Тибра. Число восторженных поклонников росло не день ото дня — час от часа. Я любезно отвечал на приветствия, но держался строго.

* * *

Стоит ли говорить, что на выборах консулов я получил должность без труда — никогда в Рим за время этой долгой и, несчастливой войны не прибывало столько народу на выборы, чтобы отдать за своего кандидата голос.

Я, не скрываясь, заявлял, что ищу должности консула не для того, чтобы вести войну, а для того, чтобы ее закончить, а потому не стану воевать с Ганнибалом в Италии, а вместо этого двину легионы на Карфаген. Сенаторы пришли в ужас от моих планов. Старики всегда вспоминают прошлое, им и живут. Едва услышав о походе в Африку, им тут же на память пришла судьба несчастного Регула, который высадился с армией в Африке и потерпел сокрушительное поражение, закончив свои дни в клетке, утыканной острыми гвоздями. Возможно, представляя меня в клетке, сенаторы не слишком печалились о моей судьбе, многие из них наверняка даже мечтали о том, чтобы Публия Сципиона посадили на привязь, я был для них слишком непонятным, а потому опасным. Но потерять еще одну армию? — этой роскоши Рим себе позволить не мог. А прямое столкновение с Карфагеном в Африке — считали сенаторы — неминуемо приведет к поражению. Старики так уверились, что на африканских берегах мой крах неминуем, что Фабий Кунктатор разразился обильной речью в сенате, чтобы меня уничтожить. Я не стану здесь пересказывать все, что он тогда говорил. Его пассажи звучали уныло и сводились в основном к трем темам: победы в Испании мне дались без труда благодаря счастливому случаю, разбить Ганнибала надобно прежде всего здесь, в Италии, а уж потом думать об Африканском походе, и третье, на закуску, — в Африке меня ждет неудача. Фабий даже припомнил Алкивиада, с которым очень хотел меня сравнить, а заодно блеснуть перед прочими своей начитанностью.

Мне пришлось возражать, и ответ мой вышел довольно язвительным. Разве, отправляясь воевать в Испанию, я был старше, чем ныне? И почему же тогда не пугали сенаторов пунийские силы в Испании? А теперь, когда четыре войска разбиты наголову, когда столько городов захвачено силой или принуждено силою, легко говорливым ораторам принижать мои достижения. Ну что ж, когда я вернусь из Африки победителем, Фабию так же легко будет представить трудности в Африке ничтожными, тогда как сейчас они кажутся ему такими грозными.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Пускай наконец отдохнет измученная Италия, пускай огонь и меч опустошают отныне Африку», — такими словами закончил я свою речь.

Помнится, записи моих слов одно время в табличках гуляли по Риму, и десятки раз особо удачные фразы писали на доме Фабия — народ любил меня в те дни безоговорочно и страстно.

Фабию казалась понятной простая последовательность событий: уничтожить армию Ганнибала в Бруттии, где грозный враг сидел уже много лет, терпя во всем недостаток, но, не теряя поддержки своих ветеранов и продолжая оставаться смертельно опасным; а затем уже отправляться в Африку. Возможно, мы бы смогли выкурить зверя из Бруттия — но ценой большой крови. К тому же наверняка сам Ганнибал непременно ускользнул бы у нас из-под носа — ведь не помешал ему наш флот два года спустя переправиться со своими ветеранами в Африку, когда Карфаген воззвал к его помощи. Тогда хитрый лис снова сумел ускользнуть.

Так что, потратив год на это кровавое и ненужное действо, я бы только потерял время. Срок моего консулата истек бы, и уже кто-то другой готовил бы экспедицию в Африку с задержкой на год или даже два против моего срока. В итоге, с большим запозданием появившись близ Карфагена, наша армия столкнулась бы с боеготовой армией Карфагена (куда большей, нежели та, что поджидала меня в начале кампании). И во главе этой армии стоял бы Ганнибал. Я же в итоге почти бескровно освободил Италию от Пунийца. И еще одна существенная мелочь: против Ганнибала в Африке стоял бы в этом случае не я.

И никто не поручится, что этот кто-то другой сумел бы армию Карфагена разбить.

Все эти годы я был уверен в одном: в Риме есть только один человек, способный сломать хребет Карфагену, и этим человеком был я. Да, я стремился к славе. Но к славе во имя Рима. И моя победа при Заме мою уверенность только подтвердила.

Опять оправдываешься? — мысленно усмехнулся я и на время отложил стиль. Доскажи свою историю до конца, а потом уж посмотрим, на что способен ты во имя Рима.

Помнишь, во время триумфа за тобой на колеснице стоял раб и нашептывал: помни, ты — человек.

Так что помни, Сципион, за красиво бренчащими словами всегда таится ложь. Ты просто никому не хотел отдавать славу победить в этой войне. Ты оказался прав и одолел Карфаген, но ты не был единственным, кто был способен одержать эту победу. Или все-таки был?

* * *

В итоге моя военная слава помогла мне добиться своего, пускай сенат и ограничил мои полномочия как мог. В итоге приняли решение весьма уклончивое, можно сказать, на пунийский манер: консул, которому по жребию выпадет Сицилия, имеет право переправиться в Африку для ведения военных действий. Это была попытка изобразить, что дело по-прежнему решается в сенате, хотя только я мог переправиться на Сицилию, ибо мой товарищ по консулату Лициний Красс лишен был права покидать Италию из-за жреческих обязанностей.

Итак, сенат позволил мне вести войну, но не дал права на набор в войска, мне разрешили взять с собой лишь добровольцев. Ветераны охотно записывались ко мне в легион. В итоге я набрал семь тысяч. Согласитесь, этого по любым расчетам маловато. С одним легионом не возьмешь Карфаген и пунийские наемные армии не разобьешь. С одним легионом не выманишь Ганнибала из Италии. Но на Сицилии меня ожидали сосланные легионеры — те самые, что были отправлены туда после поражения под Каннами. Они годами ждали своего часа и своего шанса. Рим, казалось, позабыл о них, но я, сам беглец с Каннского поля, помнил. Уезжая из Рима, я вырвал у сенаторов дозволение набрать в свою армию отверженных солдат-изгнанников. Они не могли вернуться в Италию, пока Ганнибал топчет итальянскую землю. Ну что ж, теперь от них будет зависеть, как скоро родные пенаты примут их под родной кров.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})