Мишахерезада - Михаил Веллер

Если в моду входили сорочки с длинными уголками воротников — в магазинах были только короткие. Если носили короткие — в магазинах предлагались только длинные.

Молодежным дефицитом были джинсы, женским — колготки, мужским — кожаные куртки, дефицитом зажиточных были автомобили, дефицитом пенсионеров — кефир и творог. Нужно было приходить к открытию, к девяти часам, или заводить знакомство с продавщицей.

Экономически мы были дремучи. Преподаваемая экономика была наглой и бессмысленной галиматьей. Мы не понимали элементарного:

Дефицит — это когда денежных знаков больше, чем товаров, а цены фиксированы. Денег можно напечатать для народа сколько угодно. Цены устанавливает государство. И человек, думая, что работает на государство за двести рублей в месяц — работает реально за сто. Потому что еще на сто ему нечего купить. То есть нечего из нужного ему, желаемого. И он кладет деньги «на книжку». То есть отдает обратно в казну на неопределенно-долгий срок.

Оборонка была могучая. Социалка была неплохая. Хорошее образование, хорошая наука. А вот потребительских товаров для народа выпускалось мало. Это значит что? Это значит, что рабочая сила стоила дешевле, чем было написано в зарплатной ведомости. У тебя есть деньги и права на покупки — а купить нечего. Элементарнее и быть ничего не может. (Хотя «бесплатные» блага — реально увеличивают твой доход.)

А кроме того, государственное распределение — могучий рычаг управления, как учил еще товарищ Ленин с первых дней Советской власти. Раздавать — значит управлять: заставлять людей делать то, что нужно раздающему, т. е. государству. И спецраспределители дефицита для правящего класса — обеспечивали послушность и исполнительность советских управленцев: привилегированного слоя!

А плановая экономика неразворотлива. А благосостояние народа финансируется по остаточному принципу. Миллиард на стройку заводища — но сэкономим тысячи на квартирах для работающих. Миллиард на космос — но сэкономим на машинах для народа.

Нет в мире совершенства…

Ты накопил денег на кооперативную квартиру — но не имеешь возможности купить ее: недостаточно долго работаешь на этом предприятии, недостаточно долго прожил в этом городе, да у тебя на метр человеко-жильца квадратного не хватает до нормы включения в кооператив… да у тебя вообще прописки нет, пшел вон… товарищ.

Носков ведь не было! Вот их все и штопали! Вы думали, «гондон штопаный» — это фантазия сквернослова? Это перенос экономической ситуации на товары первой необходимости! Синоним предельной бедности и социальной несостоятельности обвиняемого.

Боги, боги мои. Все надо было «доставать». Ветчину, гречку, коньяк, книжные полки, лак для пола, капусту и трусы, дубленку, запасное колесо. Очередь на железнодорожные билеты была гибридом маслодавильни и мясорубки.

А приличную бумагу для рукописей мне дарили знакомые секретарши. Финскую. Выделенную для директорских приказов.

…И когда я, много лет спустя, захожу в магазин — и вижу в нем все! Свободно! Любое! Мне хочется плакать и жалеть тех, кто не дожил. И уже плевать, что цены бешеные, а водки паленые.

Последнее воспоминание. Картинка из жизни. Позор сердца:

Город Углич. Обувной магазин. День. Пусто. Посредине стоят два молодых негра, по виду студенты из Африки, — и умирают от хохота! Сгибаются пополам и тычут пальцами по сторонам.

Оскорбленные продавщицы молчат поджато.

Над стеллажами вдоль стен — надписи: «Обувь мужская», «Обувь женская», «Обувь детская», «Обувь зимняя», «Обувь летняя». И на всех полках — ряды черных резиновых галош. Больше ничего.

Обуви нет. Провинция. Они прибрали-украсили магазин как могли. В ожидании лучших времен, возможно. А что делать? Дефицит.

ЗАРПЛАТА

Кем бы ты ни работал, ты не мог стать богатым и не мог стать нищим. Практически никому не платили меньше семидесяти рублей, и не платили больше двухсот.

После девятого класса, получив в шестнадцать лет паспорт, я устроился на летних каникулах месяц поработать. Что производила скобяная артель через дорогу, я так и не понял. Артель называлась фабрикой, а я назывался учеником. Подай-принеси-протри-сложи-оттащи. Все, чему я там научился как ученик, это курить и глотать дрянь из горла залпом. Эти умения вызывали наибольшее одобрение коллектива. Мой несовершеннолетний рабочий день уполовинивался до четырех часов. Мне заплатили сорок рублей, десять я оставил себе на мужские расходы, а тридцатник сдержанно внес в семейный бюджет. Это были вполне ощутимые деньги.

Студенческая стипендия была тридцать пять рублей, повышенная — сорок три семьдесят пять. (В институтах пожиже — на двадцать процентов меньше.) Прожить на них было очень трудно, но выжить — можно. Этого могло хватить на пропитание и транспорт в стилистике жесткого минимализма. Но вообще почти всем помогали родители. Или желательно хоть иногда подрабатывать.

Потом я работал в школе пионервожатым. Чтоб задобрить директора и потом преподавать в старших классах. Я был длинноволосый, бородатый, хипповый и малоуправляемый. Дети меня раздражали. Раздражал пионерский идиотизм, из которого я вырос. Бесили усилия директора сделать меня массовиком-затейником пионерской дружины. За свой позор я получал шестьдесят рублей в месяц, посещая школу не каждый день и ненадолго. Образование для этой работы не требовалось. Нужно было отставание в умственном развитии и беспричинная живость характера.

Как воспитатель группы продленного дня начальной сельской школы я получал девяносто рублей. Пайка вставала у меня в горле. Это был хлеб христианского мученика, назначенного надзирателем. Повышенный ранее до преподавателя старших классов другой школы, я имел сто двадцать — плюс по десятке за проверку тетрадей и классное руководство. И никогда в жизни я больше не тратил столько сил и нервов на каждый заработанный рубль. Рубль аж коробился от пота.

Эти сто — сто двадцать в месяц позволяли снимать комнату, питаться, ходить в кино, выпивать изредка и иногда покупать что-то незначительное типа носков.

…Комбинат железобетонных конструкций, ЖБК-4 на улице Шкапина в родном Ленинграде. Какой контраст!.. Ноль образования. Покажи паспорт и трудовую. Второй разряд. Завтра к без четверти семь в цех. Двести рублей! Да, вибростол гремел, да, цементом пахло. А вообще не бей лежачего. Восемь часов с перерывом на обед и душем в конце, мыло-полотенце казенные, вышел за проходную и забыл все до завтра.

То есть. Образование и квалификация не имели отношения к заработку. Гегемон, то есть пролетариат, должен был получать свои сто пятьдесят — двести хоть трава не расти.

На четвертом курсе я подрабатывал кочегаром. Не на паровозе, в обычной угольной котельной. Сутки через трое. Утром и вечером накатать десяток тачек угля от бункера до рядом с топкой. Кидаешь пяток лопат раз в полчаса. Температуру воды сверяешь с температурой снаружи по графику. Хочешь уйти на пару часов — нашвыряй побольше и прикрой топку. Хочешь поспать ночь с полуночи до шести — нашвыряй топку под завязку и прикрой поддувало, чтоб тихо тлело. Все! Девяносто пять рублей, ноль образование, ноль квалификация. Против ста каторжных учительских после университета, куда еще надо поступить и надо закончить.

Это была пг’еинтег’еснейшая политика расценок рабсилы. Пролетариат неумственного труда был главным. Теряя статус, он проигрывал в деньгах. Передовой рабочий хорошего разряда мог получать нормальных двести сорок. И учился в вечернем институте, потому что передовой. Получал диплом инженера, становился мастером смены в своем же цехе, имел кучу головной боли за выполнение плана — и получал сто тридцать. Не лезь наверх!

Вот едет «скорая» на вызов. Водитель опытный, 1 класса, получает двести. В салоне: врач — сто, фельдшер — восемьдесят, медсестра — семьдесят. Двести пятьдесят на троих. В институтах учили, как быть бедными. Естественно, все работали на полторы ставки, часто молотили на две. И шофера прихватывали. Итого: врач — сто семьдесят, его водитель — триста.

Все молодые специалисты после вузов — врачи, учителя, инженеры, научные сотрудники, — получали по сто. Потом шли надбавки, подхалтурки, переработки, и они получали по сто пятьдесят — двести.

А работяге отдай двести на ставку сразу!

В необходимости срочно подработать, я как-то среди года устроился грузчиком на Московскую-товарную. В первый день думал, что умру, на второй пожалел, что не умер. Сорок тонн за смену, можно пятьдесят. Двадцать две копейки с тонны. Негабаритный груз — двадцать восемь копеек. Месячный расчет — двести рэ! За месяц втянулся. Здоровый, спокойный, мозг — чистый, как у питекантропа.

Мэнээс в Казанском соборе, музей религии то бишь, — сто рублей. Журналист в «Скороходовском рабочем» — сто рублей. Восемьдесят шесть тридцать на руки после вычетов подоходного и за бездетность.